про не кричи волки
Френд сегодня поминал в посте Моуэта - для меня он такое уже глубокое детство (тинейджерство на самом деле, но кто считает), что то, что я о нём помню, превратилось в житие из апокрифов.
Вот, к примеру, когда Моуэт только поселился в тундре изучать волков, ему по логике исследователя нужно было жить к волкам близко, но по вредной буржуазной привычке он хотел, чтобы волки соблюдали его прайвеси, а они, суки такие, и кобели тож, буквально ссать на его прайвеси хотели и ходили к нему как к себе домой. Тогда М. понял, что он просто не пометил свою территорию в волчьих юридических терминах, напился мухоморного ягелевого чаю и пошёл метить свой участок в представляющихся ему адекватными границах, но моча быстро кончилась. Тогда М. понял, что мочу надо экономить, и пограничные столбы не заливать, как вышедший из паба англичанин, а только пшикать несколько миллилитров на каждую вешку, как духи, чисто для запаха. Сначала было сложно, но потом он научился и по-другому писать уже не умел.
Или вот, к примеру, когда Моуэт взялся доказывать, что волки неопределённо долго могут жить на одних макаронах леммингах - тогда считалось, что волкам сукам обязательно жрать оленей и скот, и поэтому их надо всех к ногтю. Для этого М. отдал волкам свой сухпаёк, чтобы не было искушения, и начал поститься, питаясь только леммингами. Сначала всё было ничего, вкусно и нажористо, но потом М. стал всё чаще замечать, что ему чего-то не хватает, чего-нибудь бы он другого съел, пиццы там, чипсов, или лося что ли завалить? Он было пригорюнился, решив, что его теория леммингоядности неверна, но вовремя вспомнил, что своих леммингов перед едой он потрошил, а волки едят их целиком, с говном. С этого дня он стал есть леммингов вместе с говном, немедленно почувствовал себя лучше, а потом и вовсе охуительно, прожил так год или два, опубликовал о том заметку в Канадском Волкологическом Бюллютне, а волки ему аплодировали. Сотрудники заповедника потом присылали ему свежих леммингов трижды в год, на Рождество, день рождения и национальный шотландский день.
Или вот, к примеру, на национальный шотландский день Моуэт всегда надевал рубаху, жилет, берет, гольфы, броги и прадедову клановую клетчатую юбку. Как-то раз он приезжал с визитом в Москву, а в тот год национальный шотландский день пришёлся на какое-то ёбаное московское зимваря, на улице было минус дохуидцать, но потомку горцев был, что называется, похую мороз, он рассекал по оббляденелой Москве с голыми, если не считать естественной собственной шерсти, ногами под юбкой и выглядел так, будто прогуливается по вересковым пустошам где-то на Гебридах при плюс десяти, плотно поев леммингов и приняв односолодового (про это, впрочем, апокриф умалчивает, равно как и про то, имелось ли у М. в городе М. под юбкой бельё, или опять же он обошёлся естественным шотландским телесным покровом - времена были доперестроечные, целомудренные, в девяностые журналистки под юбку бы непременно залезли и доложили бы об увиденном).
Апокрифы апокрифами, а в нашем бренном мире Моуэт помер в 2014 - я узнал об этом только сейчас; я до сих пор не знаю, как пишется его фамилия в гэльской орфографии (w for gh? dh? bh?). В детстве мне казалось, что он вообще состоял из одной бороды, а у него был характерный варяжский лоб - складывающийся, однако, в другие, гнутые складки, не те знакомые по зеркалу параллельные, что достались братьям-гаплопитекам, плававшим на восток от Стекольны и Кёбен-гавани.
Вот, к примеру, когда Моуэт только поселился в тундре изучать волков, ему по логике исследователя нужно было жить к волкам близко, но по вредной буржуазной привычке он хотел, чтобы волки соблюдали его прайвеси, а они, суки такие, и кобели тож, буквально ссать на его прайвеси хотели и ходили к нему как к себе домой. Тогда М. понял, что он просто не пометил свою территорию в волчьих юридических терминах, напился мухоморного ягелевого чаю и пошёл метить свой участок в представляющихся ему адекватными границах, но моча быстро кончилась. Тогда М. понял, что мочу надо экономить, и пограничные столбы не заливать, как вышедший из паба англичанин, а только пшикать несколько миллилитров на каждую вешку, как духи, чисто для запаха. Сначала было сложно, но потом он научился и по-другому писать уже не умел.
Или вот, к примеру, когда Моуэт взялся доказывать, что волки неопределённо долго могут жить на одних макаронах леммингах - тогда считалось, что волкам сукам обязательно жрать оленей и скот, и поэтому их надо всех к ногтю. Для этого М. отдал волкам свой сухпаёк, чтобы не было искушения, и начал поститься, питаясь только леммингами. Сначала всё было ничего, вкусно и нажористо, но потом М. стал всё чаще замечать, что ему чего-то не хватает, чего-нибудь бы он другого съел, пиццы там, чипсов, или лося что ли завалить? Он было пригорюнился, решив, что его теория леммингоядности неверна, но вовремя вспомнил, что своих леммингов перед едой он потрошил, а волки едят их целиком, с говном. С этого дня он стал есть леммингов вместе с говном, немедленно почувствовал себя лучше, а потом и вовсе охуительно, прожил так год или два, опубликовал о том заметку в Канадском Волкологическом Бюллютне, а волки ему аплодировали. Сотрудники заповедника потом присылали ему свежих леммингов трижды в год, на Рождество, день рождения и национальный шотландский день.
Или вот, к примеру, на национальный шотландский день Моуэт всегда надевал рубаху, жилет, берет, гольфы, броги и прадедову клановую клетчатую юбку. Как-то раз он приезжал с визитом в Москву, а в тот год национальный шотландский день пришёлся на какое-то ёбаное московское зимваря, на улице было минус дохуидцать, но потомку горцев был, что называется, похую мороз, он рассекал по оббляденелой Москве с голыми, если не считать естественной собственной шерсти, ногами под юбкой и выглядел так, будто прогуливается по вересковым пустошам где-то на Гебридах при плюс десяти, плотно поев леммингов и приняв односолодового (про это, впрочем, апокриф умалчивает, равно как и про то, имелось ли у М. в городе М. под юбкой бельё, или опять же он обошёлся естественным шотландским телесным покровом - времена были доперестроечные, целомудренные, в девяностые журналистки под юбку бы непременно залезли и доложили бы об увиденном).
Апокрифы апокрифами, а в нашем бренном мире Моуэт помер в 2014 - я узнал об этом только сейчас; я до сих пор не знаю, как пишется его фамилия в гэльской орфографии (w for gh? dh? bh?). В детстве мне казалось, что он вообще состоял из одной бороды, а у него был характерный варяжский лоб - складывающийся, однако, в другие, гнутые складки, не те знакомые по зеркалу параллельные, что достались братьям-гаплопитекам, плававшим на восток от Стекольны и Кёбен-гавани.