протяни мне руку, протяни мне ногу
Во времена моего затянувшегося тинейджерства в Нерезиновске и других городах и весях, пусть и в достаточно узкой прослоечке, цвела мода на кельтофилию, выражавшуюся преимущественно в ирландофилии: досталось от неё и мне, мой тогда меломанствующий приятель, вопреки всему своему нонконфорьмизьму и неприязни к интеллигенции и богеме, подсел на фолк, и его открытия, приобретённые на Горбушке на палёных пиратских носителях, становились и моими тоже. Хотя вкусы наши, несомненно, различались, некоторые пиесы, вероятно, обладали магическим воздействием на всех уроженцев Безводного Года, и остались у меня в памяти как психоделические провалы под холмы к их нечеловеческим обитателям.
Среди общего засилья ирландских инструментальных тюнов попадались отдельные песни на другом языке, с точки зрения демократичного кайдяна казавшегося нарочито архаизированным и просто исковерканным, где роза была троянда, мост был мiст, а остановка почему-то вообще запинка, обычно в них не было ирландской деревенской жизнерадостности, а совсем наоборот. Вся эта москальская хохлофобия с музыки переносилась и на самих шотландских гэлов, раздражало, что все они там князья, хотя ещё более нищие, чем ирландцы, казалось, что они гордецы и снобы и депрессивные говнюки, проебавшие и страну, и сам язык, кичащийся архаикой, но противно глухой и скандинавизированный.
Только через много лет после того, как музыколюбивый приятель свалил на Заокраинный Запад и я окончательно и полностью выпал из тусовок, где англоирландский традишнл фолк сколько-нибудь ценился, я обнаружил вдруг, что бòльшая часть гэльских песен, оставшихся у меня в памяти с юности - шотландские, а не ирландские, а доселе неизвестные, вновь появляющиеся в поле зрения, оказываются шотландскими на сто процентов. Я открыл для себя жанр waulking songs (у гэлов Нового Света этот процесс и его песни назывался milling) - с его древним шаманским трансом и импровизацией в изменённом состоянии сознания, с яркими образами, сменяющими друг друга словно в калейдоскопе, с ощущением полёта и над-видения, словно с виртуального дрона.
Шотландский лирический корпус оказался совсем иным, чем ирландский: вполне народные вроде бы песни по живости образов и точности улавливания движений души намного, на мой вкус, превосходили гнилые бульканья в стоячем болоте ирландской академической поэзии, не менее депрессивной, как выяснилось, но - душной. Со временем и вымирающий отваряженный язык северо-восточных ирландских соседей перестал казаться мне вычурным и мёртвым, архаика его стала мне скорее симпатична, каждый вновь найденный старый индоевропейский корень стал радовать, и даже оглохшая фонетика в духе талекоо ли то таллиннаа перестала раздражать.
Где-то в глубине души я, конечно, чувствую себя перебежчиком, не на уровне изменника родины, а, скорее, москвача, понаехавшего в Петербург и пытающегося перепетербуржить всех родившихся там дыбенко: пусть это останется на моей совести.
Сегодня будет один текст с подстрочником на любимую тематику утопления.
Среди общего засилья ирландских инструментальных тюнов попадались отдельные песни на другом языке, с точки зрения демократичного кайдяна казавшегося нарочито архаизированным и просто исковерканным, где роза была троянда, мост был мiст, а остановка почему-то вообще запинка, обычно в них не было ирландской деревенской жизнерадостности, а совсем наоборот. Вся эта москальская хохлофобия с музыки переносилась и на самих шотландских гэлов, раздражало, что все они там князья, хотя ещё более нищие, чем ирландцы, казалось, что они гордецы и снобы и депрессивные говнюки, проебавшие и страну, и сам язык, кичащийся архаикой, но противно глухой и скандинавизированный.
Только через много лет после того, как музыколюбивый приятель свалил на Заокраинный Запад и я окончательно и полностью выпал из тусовок, где англоирландский традишнл фолк сколько-нибудь ценился, я обнаружил вдруг, что бòльшая часть гэльских песен, оставшихся у меня в памяти с юности - шотландские, а не ирландские, а доселе неизвестные, вновь появляющиеся в поле зрения, оказываются шотландскими на сто процентов. Я открыл для себя жанр waulking songs (у гэлов Нового Света этот процесс и его песни назывался milling) - с его древним шаманским трансом и импровизацией в изменённом состоянии сознания, с яркими образами, сменяющими друг друга словно в калейдоскопе, с ощущением полёта и над-видения, словно с виртуального дрона.
Шотландский лирический корпус оказался совсем иным, чем ирландский: вполне народные вроде бы песни по живости образов и точности улавливания движений души намного, на мой вкус, превосходили гнилые бульканья в стоячем болоте ирландской академической поэзии, не менее депрессивной, как выяснилось, но - душной. Со временем и вымирающий отваряженный язык северо-восточных ирландских соседей перестал казаться мне вычурным и мёртвым, архаика его стала мне скорее симпатична, каждый вновь найденный старый индоевропейский корень стал радовать, и даже оглохшая фонетика в духе талекоо ли то таллиннаа перестала раздражать.
Где-то в глубине души я, конечно, чувствую себя перебежчиком, не на уровне изменника родины, а, скорее, москвача, понаехавшего в Петербург и пытающегося перепетербуржить всех родившихся там дыбенко: пусть это останется на моей совести.
Сегодня будет один текст с подстрочником на любимую тематику утопления.