Борис Виан «Осень в Пекине»
Читать читаю, а вот времени писать все меньше.
И я этому рад. Тому, что времени меньше, потому что то, на что я его трачу полезно и приятно. Ну кроме выпивки. Она приятна, но не всегда полезна.
«Осень в Пекине» я прочитал давненько. Все никак руки не доходили написать.
Виан - «чудаковатый поэт любви». Его тексты настолько красивы, что просто ломают мозг. Именно так.
Любовь в его книгах, конечно, не в каждой строчке. А скорее за ними. Ее бывает сложно разглядеть, потому что взгляд отвлекает измененная реальность. Но если приложить усилия и войти в текст, все станет видно. Примеры виановской измененной реальности в цитатах.
Расчеты оказались столь сложны, что вскоре растворились в его мозгу и были впоследствии выведены из организма вместе с мочой, звонко заструившейся в фарфоровую белизну унитаза. Впрочем, это произошло много позже.
К остановке подошли еще четыре человека и взяли в автомате посадочные талоны. Затем подошел пятый, молодой здоровяк, и вместе с талоном получил струю одеколона, которая по распоряжению Компании причиталась каждому сотому пассажиру. Заорав не своим голосом, здоровяк бросился бежать не разбирая дороги, ведь что ни говори, а получить в глаз струю почти чистого спирта довольно-таки больно. Он выскочил на мостовую, по которой обратным рейсом ехал 975-й. Чтобы положить конец нечеловеческим страданиям бедняги, автобус раздавил его, и все увидели, что недавно он ел клубнику.
Амадис поднялся. Он был весь в грязи и уже сомневался, стоит ли идти на работу в таком виде. Но что скажут всевидящие табельные часы? А тут еще заныла портняжная мышца. Пытаясь унять боль, он всадил себе в щеку булавку (в свободное от работы время Амадис увлекался трудами по акупунктуре доктора Ботина д'Охмурана ); к несчастью, он ошибся точкой и излечился от нефрита голени, которого, впрочем, у него еще не было, но теперь, если и будет, то не скоро.
Вот только хватит ли ему билетиков заплатить за проезд? Он обернулся и поглядел на кондуктора. Тот был поглощен широкоформатным эротическим сном и так метался, что в конце концов обвился спиралью вокруг никелированного столбика, подпиравшего крышу. И продолжал спать.
- Но я их всех во как держу! - сказал водитель. - В царстве слепых одноглазый - царь. У вас есть нож?
- Только перочинный.
- Дайте-ка сюда.
Амадис протянул ему нож. Выдвинув самое большое лезвие, тот всадил его себе в глаз. Потом повернул. Он очень мучился и сильно кричал. Амадис в ужасе бежал, прижав локти к туловищу и высоко поднимая колени: отказываться от зарядки все равно не стоит. Миновав заросли scrub spinifex , он обернулся. Водитель сложил нож и спрятал его в карман. Издалека было видно, что кровь течь перестала. Глаз был прооперирован очень чисто, на нем теперь красовалась черная повязка. По автобусу взад-вперед расхаживал кондуктор, его силуэт мелькал за стеклами. Он остановился и посмотрел на часы. Водитель сел за руль. Подождав еще немного, кондуктор снова взглянул на часы и несколько раз дернул шнур; это был сигнал, что все места заняты, и тяжелая машина тронулась с места под нарастающий рокот мотора. Из-под капота взметнулись искры. Потом рев мотора стал глуше, тише и наконец совсем стих. В тот же миг автобус исчез из виду. Амадис Дюдю приехал в Экзопотамию, не истратив на дорогу ни единого билетика.
- Может, договоримся? Я прощу вам грехи на две недели вперед.
- Фигушки, - сказал сторож.
- Ну, так и быть, - вздохнул аббат. - Давайте, чего там подписывать.
Из отрывного блокнота сторож выдрал листок с уже готовой распиской и сунул Грыжану карандаш. Тот покорно поставил свою подпись и вернулся к камере Клода Леона. Ключ вошел в скважину; замок проникся к ключу доверием, отомкнулся.
- Аминь! - сказал аббат.
- Оп-ля-труля-ля! - проговорили они хором, следуя католическому канону. (Возглас этот, как известно, обычно не сопровождается крестным знамением.)
Аббат потрепал Клода по щеке и крепко ущипнул за нос. Потом он покинул камеру, и сторож запер за ним дверь.
У посетителей, которых здесь никогда не устанут ждать, замечательное сооружение может вызвать целую гамму эмоций - в зависимости от остроты и широты их перцептивных возможностей, - а также оставить простор для дальнейших переживаний. Палатка занимала площадь в шесть квадратных метров (с лишним, ибо приехала она из Америки, а англо-саксы, как известно, мерят в дюймах и футах то, что нормальные люди измеряют метрами; по этому поводу Атанагор любил говаривать: пора бы им уже перестать финтить с футами и сделать метр мэтром измерений). Кроме того, вокруг палатки еще оставалось достаточно свободного места.
Тем временем Мартен в форме диалога докладывал своему патрону о событиях текущего дня.
- Что нового? - спросил Атанагор.
- Ничего, если вы хотите знать про саркофаг, - ответил Мартен.
- Какой саркофаг? - спросил Атанагор.
- То-то и оно, что никакой. Нет саркофага, - сказал Мартен.
- Но рыть продолжают?
- Продолжают. По всем направлениям.
- Как только сможем, выберем одно направление.
- Насколько я понимаю, приступы кончились, - сказал Атанагор. - Сколько вам лет?
- Точную цифру я назвать не могу, - признался Дюдю. - Первые свои годы я не помню, а повторять за другими то, во что сам не очень верю, просто не хочу. Во всяком случае, я еще молод.
- Я бы дал вам двадцать восемь, - сказал Атанагор.
- Благодарю, но на что они мне? Отдайте кому-нибудь еще, кому это доставит удовольствие.
- Что ж, пусть так, - сказал Атанагор, обидевшись.
Приятные воспоминания вернули ему бодрое расположение духа, и в слипшихся уголках его рта размером не более куриного сфинктера обозначилось подобие улыбки, а в тусклых глазах замелькал гаденький серый огонек.
- Это правда, что вы злой, - сказал практикант, хлюпая носом и утираясь рукавом. - Вы старый, гнусный тип.
- Я умышленно стал таким, - сказал Жуйживьом. - Это месть. Потому что Хлоя умерла .
На спуске Жуйживьом прибавил скорость, и студент смолк, потому что не мог стонать и блевать одновременно - непростительное упущение буржуазного воспитания.
- А вы, аббат, не хотите ли «Куантро»?
- С «Куантро» дело хитро, - проговорил кюре. - Моя вера запрещает мне пить. Но если с вашей стороны не будет никаких возражений, я запишу это себе в нарушения.
- Сделайте одолжение, - сказал археолог. - Я схожу пока за Дюпоном. Вам нужны бумага и ручка?
- У меня уже отпечатанные бланки, - сказал аббат. - В виде отрывного блокнота. Так я, по крайней мере, знаю, на каком я свете.
Аббат сидел на кровати рядом с Бронзой и, расстегнув на ней блузку, внимательно смотрел внутрь.
- Как интересно устроена эта молодая особа, - сказал он Атанагору.
- Вы находите? Чем же именно она интересна?
- Бог мой, так сразу и не объяснишь. Вся в целом, возможно. Правда, и отдельные ее составляющие тоже весьма любопытны.
- А вы занесли осмотр в список нарушений? - спросил Ата.
- У меня специальное разрешение, - сказал аббат. - В моей работе это просто необходимо.
Бронза хохотала безо всякого стеснения. Она даже не застегнулась. Атанагор тоже не смог удержаться от улыбки. Он поставил поднос на стол и протянул женщине бутерброд.
- Ах, какие крошечные рюмочки! - воскликнул аббат. - Ради них не стоило вырывать листок из моего блокнота. Tanquam adeo fluctuat nec mergitur .
- Et cum spiritu tuo , - отозвалась Бронза.
- Дерни за веревочку, дверь и отвалится, - хором заключили аббат и археолог.
- Клянусь собственным именем! - возгласил кюре. - Это истинное наслаждение - повстречать таких религиозных людей!
- Наша профессия требует определенных знаний, - объяснил Атанагор. - Хотя в общем мы скорее неверующие.
- Вы возвращаете мне душевный покой. А то я уже начал было ощущать прикосновение греха. Теперь отпустило. Посмотрим же, что это за «Куантро». Жаль, раков к нему нет, а то вышел бы этакий Куан-тро-пик-рака .
Атанагор откупорил бутыль и разлил напиток по рюмкам. Аббат поднялся и взял одну из них. Он посмотрел на содержимое, понюхал и выпил.
- Хм, - сказал он и снова протянул свою рюмку.
- Как вы его находите? - спросил Атанагор, наливая новую порцию.
- Отвратителен. И воняет нефтью.
- Значит, я перепутал бутылки. Там стояли две одинаковые.
- Можете не извиняться, - сказал аббат. - Напиток вполне сносный.
- Это первоклассная нефть, - заверил археолог.
- Позвольте мне выйти поблевать, - сказал аббат Грыжан.
- Пожалуйста-пожалуйста. Я пойду поищу другую бутылку.
- Тогда поспешите, - сказал аббат. - Ужасней всего, что эта гадость сейчас снова окажется у меня во рту. А, была - не была, я зажмурюсь. - И он вылетел в проем палатки.
Бронза хохотала, упав на кровать и закинув руки за голову. Ее черные глаза и крепкие зубы ловили на лету вспышки света. Атанагор еще колебался, но когда снаружи донеслись хрипы Грыжана, его пергаментное лицо разгладилось и повеселело.
- Симпатяга он, - сказал археолог.
- Он придурок, - возразила Бронза. - Какой-то сомнительный кюре. Забавный, правда. И руки у него ловкие.
- Заметьте, это мало что меняет. Быть отшельником, может, и неплохо. По крайней мере, отсрочка обеспечена.
- Почему? - спросила Бронза, поймав конец фразы.
- Потому что по прошествии трех - четырех лет отшельники, как правило, сходят с ума. Тогда они бредут куда глаза глядят до тех пор, пока не встретят маленькую девочку, которую убивают и насилуют.
- И так всегда? - удивился Анжель.
- Всегда, - убежденно заключил Грыжан. - Известен один-единственный случай отступления от этого правила.
- И кто же это был? - спросил Атанагор.
- Очень порядочный человек. Истинный святой. Но это длинная история. Хотя и чертовски поучительная.
- Расскажите же скорей... - умоляюще-настойчиво попросила Бронза.
- Нет, никак невозможно, - ответил аббат. - Все это так длинно. Я вам расскажу только конец. Итак, он пошел куда глаза глядят и встретил маленькую девочку, которая...
- О, не продолжайте! - сказал Атанагор. - Какой ужас!
- ...которая сама его убила, - докончил Грыжан. - Она была маньячка.
- О, - выдохнула Бронза, - какая жуткая история. Бедный юноша. Как его звали?
- Грыжан. Ах нет, простите. Я немного задумался. Его звали Леверье .
- Невероятно, - сказал Анжель. - Я знал одного Леверье, но с ним не произошло ничего похожего.
- Значит, это был другой Леверье, - парировал аббат. - Или я наглый лжец.
- Несомненно... - сказал Атанагор.
Он подпрыгнул, перекувырнулся в воздухе и приземлился на полусогнутые ноги. Разлетевшиеся полы сутаны легли на песок, как лепестки большого черного цветка, едва различимого в темноте.
- Это тоже составляет часть обряда? - спросил археолог.
- Нет! Это маленькая хитрость моей бабушки. Она прибегала к ней, когда хотела незаметно пописать на песок. Должен вам признаться, я не ношу обычных апостольских кальсон. Слишком жарко. У меня есть на это специальное разрешение.
- А вы уже выбрали себе святое деяние?
- Чего?..
- Вам должны были объяснить. Стоять всю жизнь на столпе или бичевать себя пять раз на дню, или носить власяницу, или грызть булыжники, или молиться двадцать четыре часа в сутки. Ну и так далее.
- Мне никто об этом не говорил, - сказал Клод Леон. - А можно выбрать что-нибудь другое? Перечисленные деяния кажутся мне недостаточно святыми. К тому же все это уже было.
- Остерегайтесь чрезмерной оригинальности, сын мой, - посоветовал аббат.
- Хорошо, отец мой, - ответил отшельник. Он подумал немного, потом проговорил: - Я могу трахать Лаванду...
На этот раз пришел черед аббата глубоко задуматься.
- Лично у меня нет никаких возражений, - сказал он. - Но не забывайте, что вам придется делать это всякий раз, как будут являться посетители.
- Так ведь это приятно, - сказал Леон.
- Ну что ж, значит, договорились. Розовый бархат, говорите?
- Именно так.
Аббат содрогнулся, и шерсть у него на шее встала дыбом. Он провел рукой по низу живота.
- Устрашающе, - сказал он. - В общем, это все, что я имел вам сказать. Осталось распорядиться, чтобы Общество помощи отшельникам выделило вам дополнительный паек консервов.
- О, мне хватает! - сказал Клод.
- Вам много понадобится. Посетителей будет хоть отбавляй. Они там затеяли железную дорогу строить.
- Ну и ну! - сказал Клод. Несмотря на бледность, он был явно очень доволен. - Надеюсь, меня будут часто навещать...
- Повторяю, вы пугаете меня, - сказал аббат. - А ведь я не из робкого десятка. Раз, два, три, четыре, пять...
- Вышел зайчик погулять, - договорил отшельник.
- Теперь мы можем присоединиться к остальным. Значит, относительно вашего святого деяния договорились. Так я и запишу в моем отчете.
- Благодарю вас, - сказал Клод.
- Когда я чувствую удовлетворение в руках и ногах, когда я могу быть вялым, расслабленным, как мешок с отрубями, я очень хорошо знаю, чего хочу, потому что тогда я могу представить себе, как это должно быть.
- Я совершенно сбит с толку, - сказал Жуйживьом. - Имманентная, имплицитная и императивная угроза, объектом которой я являюсь в настоящее время - простите мне эту аллитерацию, - должно быть, некоторым образом объясняет то состояние дурноты, близкое к коме, в котором находится моя физическая оболочка сорокалетнего бородача. Поговорите со мной о чем-нибудь другом.
- Теперь все равно, - сказал аббат. - Я заслужил наказание. Скажите, сколько бубенцов в приборе полицейского?
- А что вы называете прибором с бубенцами? - спросил археолог.
- Вы абсолютно правы, что задаете мне этот вопрос, - сказал аббат. - Прибор с бубенцами - свойственное мне образное выражение, обозначающее полицейский эгализатор, снабженный патронами калибра 7,65 мм.
- Это вполне соответствует моей собственной эвентуальной трактовке, - сообщил археолог. - Итак, положим, двадцать пять.
- Но-но! Это слишком. Скажите три.
- Тогда три.
Грыжан схватил четки и трижды проговорил текст с такой скоростью, что полированные костяшки задымились в его ловких пальцах. Он положил четки обратно в карман и затряс руками:
- Жжется!.. - сказал он. - Теперь все в порядке. Кроме всего, мне плевать на всех и на вся.
- О, никто на вас за это не в обиде, - заверил его Атанагор.
- Вы хорошо говорите, - сказал аббат. - К тому же вы очень воспитанный человек. Что за наслаждение встретить собеседника своего уровня, и где - в пустыне, среди песков и склизких люмиток.
- О-хо-хо! - сказал Грыжан. - Так ведь он, поди, самочинствует!
- Само-что?
- Само-чинствует. Простите, это церковный жаргон.
- М-м-м... А, понял! - сказал Атанагор. - Нет, не думаю...
Луиза:
- Да..
Франсуа де Кюрель, «Львиная трапеза», изд. Г. Грес, акт 4, сцена 2, стр. 175
- Это же уму непостижимо, - сказал Анна, - сколько народу вкалывает задаром. Сидят в конторах по восемь часов в день! И главное - в состоянии высиживать!
- Но ведь и вы делали то же самое, - заметил Амадис.
- Мне надоело слышать про то, что было. Будто нельзя вдруг взять - да разобраться, что к чему, даже будучи в глубокой жопе.
- Вам и положено знать. Скажите, почему вы носите сутану?
Аббат тихонько засмеялся.
- Я ждал этого вопроса... Ну что ж, скажу вам. Это такой современный метод.
- Метод чего?
- Метод внедрения и подрыва... - объяснил аббат.
- А, понятно... - сказал Анжель. Они услышали шум мотора.
Ибо из всего сказанного можно сделать какой угодно вывод.
Они заказали крепкого, мужественного портвейна.
И я этому рад. Тому, что времени меньше, потому что то, на что я его трачу полезно и приятно. Ну кроме выпивки. Она приятна, но не всегда полезна.
«Осень в Пекине» я прочитал давненько. Все никак руки не доходили написать.
Виан - «чудаковатый поэт любви». Его тексты настолько красивы, что просто ломают мозг. Именно так.
Любовь в его книгах, конечно, не в каждой строчке. А скорее за ними. Ее бывает сложно разглядеть, потому что взгляд отвлекает измененная реальность. Но если приложить усилия и войти в текст, все станет видно. Примеры виановской измененной реальности в цитатах.
Расчеты оказались столь сложны, что вскоре растворились в его мозгу и были впоследствии выведены из организма вместе с мочой, звонко заструившейся в фарфоровую белизну унитаза. Впрочем, это произошло много позже.
К остановке подошли еще четыре человека и взяли в автомате посадочные талоны. Затем подошел пятый, молодой здоровяк, и вместе с талоном получил струю одеколона, которая по распоряжению Компании причиталась каждому сотому пассажиру. Заорав не своим голосом, здоровяк бросился бежать не разбирая дороги, ведь что ни говори, а получить в глаз струю почти чистого спирта довольно-таки больно. Он выскочил на мостовую, по которой обратным рейсом ехал 975-й. Чтобы положить конец нечеловеческим страданиям бедняги, автобус раздавил его, и все увидели, что недавно он ел клубнику.
Амадис поднялся. Он был весь в грязи и уже сомневался, стоит ли идти на работу в таком виде. Но что скажут всевидящие табельные часы? А тут еще заныла портняжная мышца. Пытаясь унять боль, он всадил себе в щеку булавку (в свободное от работы время Амадис увлекался трудами по акупунктуре доктора Ботина д'Охмурана ); к несчастью, он ошибся точкой и излечился от нефрита голени, которого, впрочем, у него еще не было, но теперь, если и будет, то не скоро.
Вот только хватит ли ему билетиков заплатить за проезд? Он обернулся и поглядел на кондуктора. Тот был поглощен широкоформатным эротическим сном и так метался, что в конце концов обвился спиралью вокруг никелированного столбика, подпиравшего крышу. И продолжал спать.
- Но я их всех во как держу! - сказал водитель. - В царстве слепых одноглазый - царь. У вас есть нож?
- Только перочинный.
- Дайте-ка сюда.
Амадис протянул ему нож. Выдвинув самое большое лезвие, тот всадил его себе в глаз. Потом повернул. Он очень мучился и сильно кричал. Амадис в ужасе бежал, прижав локти к туловищу и высоко поднимая колени: отказываться от зарядки все равно не стоит. Миновав заросли scrub spinifex , он обернулся. Водитель сложил нож и спрятал его в карман. Издалека было видно, что кровь течь перестала. Глаз был прооперирован очень чисто, на нем теперь красовалась черная повязка. По автобусу взад-вперед расхаживал кондуктор, его силуэт мелькал за стеклами. Он остановился и посмотрел на часы. Водитель сел за руль. Подождав еще немного, кондуктор снова взглянул на часы и несколько раз дернул шнур; это был сигнал, что все места заняты, и тяжелая машина тронулась с места под нарастающий рокот мотора. Из-под капота взметнулись искры. Потом рев мотора стал глуше, тише и наконец совсем стих. В тот же миг автобус исчез из виду. Амадис Дюдю приехал в Экзопотамию, не истратив на дорогу ни единого билетика.
- Может, договоримся? Я прощу вам грехи на две недели вперед.
- Фигушки, - сказал сторож.
- Ну, так и быть, - вздохнул аббат. - Давайте, чего там подписывать.
Из отрывного блокнота сторож выдрал листок с уже готовой распиской и сунул Грыжану карандаш. Тот покорно поставил свою подпись и вернулся к камере Клода Леона. Ключ вошел в скважину; замок проникся к ключу доверием, отомкнулся.
- Аминь! - сказал аббат.
- Оп-ля-труля-ля! - проговорили они хором, следуя католическому канону. (Возглас этот, как известно, обычно не сопровождается крестным знамением.)
Аббат потрепал Клода по щеке и крепко ущипнул за нос. Потом он покинул камеру, и сторож запер за ним дверь.
У посетителей, которых здесь никогда не устанут ждать, замечательное сооружение может вызвать целую гамму эмоций - в зависимости от остроты и широты их перцептивных возможностей, - а также оставить простор для дальнейших переживаний. Палатка занимала площадь в шесть квадратных метров (с лишним, ибо приехала она из Америки, а англо-саксы, как известно, мерят в дюймах и футах то, что нормальные люди измеряют метрами; по этому поводу Атанагор любил говаривать: пора бы им уже перестать финтить с футами и сделать метр мэтром измерений). Кроме того, вокруг палатки еще оставалось достаточно свободного места.
Тем временем Мартен в форме диалога докладывал своему патрону о событиях текущего дня.
- Что нового? - спросил Атанагор.
- Ничего, если вы хотите знать про саркофаг, - ответил Мартен.
- Какой саркофаг? - спросил Атанагор.
- То-то и оно, что никакой. Нет саркофага, - сказал Мартен.
- Но рыть продолжают?
- Продолжают. По всем направлениям.
- Как только сможем, выберем одно направление.
- Насколько я понимаю, приступы кончились, - сказал Атанагор. - Сколько вам лет?
- Точную цифру я назвать не могу, - признался Дюдю. - Первые свои годы я не помню, а повторять за другими то, во что сам не очень верю, просто не хочу. Во всяком случае, я еще молод.
- Я бы дал вам двадцать восемь, - сказал Атанагор.
- Благодарю, но на что они мне? Отдайте кому-нибудь еще, кому это доставит удовольствие.
- Что ж, пусть так, - сказал Атанагор, обидевшись.
Приятные воспоминания вернули ему бодрое расположение духа, и в слипшихся уголках его рта размером не более куриного сфинктера обозначилось подобие улыбки, а в тусклых глазах замелькал гаденький серый огонек.
- Это правда, что вы злой, - сказал практикант, хлюпая носом и утираясь рукавом. - Вы старый, гнусный тип.
- Я умышленно стал таким, - сказал Жуйживьом. - Это месть. Потому что Хлоя умерла .
На спуске Жуйживьом прибавил скорость, и студент смолк, потому что не мог стонать и блевать одновременно - непростительное упущение буржуазного воспитания.
- А вы, аббат, не хотите ли «Куантро»?
- С «Куантро» дело хитро, - проговорил кюре. - Моя вера запрещает мне пить. Но если с вашей стороны не будет никаких возражений, я запишу это себе в нарушения.
- Сделайте одолжение, - сказал археолог. - Я схожу пока за Дюпоном. Вам нужны бумага и ручка?
- У меня уже отпечатанные бланки, - сказал аббат. - В виде отрывного блокнота. Так я, по крайней мере, знаю, на каком я свете.
Аббат сидел на кровати рядом с Бронзой и, расстегнув на ней блузку, внимательно смотрел внутрь.
- Как интересно устроена эта молодая особа, - сказал он Атанагору.
- Вы находите? Чем же именно она интересна?
- Бог мой, так сразу и не объяснишь. Вся в целом, возможно. Правда, и отдельные ее составляющие тоже весьма любопытны.
- А вы занесли осмотр в список нарушений? - спросил Ата.
- У меня специальное разрешение, - сказал аббат. - В моей работе это просто необходимо.
Бронза хохотала безо всякого стеснения. Она даже не застегнулась. Атанагор тоже не смог удержаться от улыбки. Он поставил поднос на стол и протянул женщине бутерброд.
- Ах, какие крошечные рюмочки! - воскликнул аббат. - Ради них не стоило вырывать листок из моего блокнота. Tanquam adeo fluctuat nec mergitur .
- Et cum spiritu tuo , - отозвалась Бронза.
- Дерни за веревочку, дверь и отвалится, - хором заключили аббат и археолог.
- Клянусь собственным именем! - возгласил кюре. - Это истинное наслаждение - повстречать таких религиозных людей!
- Наша профессия требует определенных знаний, - объяснил Атанагор. - Хотя в общем мы скорее неверующие.
- Вы возвращаете мне душевный покой. А то я уже начал было ощущать прикосновение греха. Теперь отпустило. Посмотрим же, что это за «Куантро». Жаль, раков к нему нет, а то вышел бы этакий Куан-тро-пик-рака .
Атанагор откупорил бутыль и разлил напиток по рюмкам. Аббат поднялся и взял одну из них. Он посмотрел на содержимое, понюхал и выпил.
- Хм, - сказал он и снова протянул свою рюмку.
- Как вы его находите? - спросил Атанагор, наливая новую порцию.
- Отвратителен. И воняет нефтью.
- Значит, я перепутал бутылки. Там стояли две одинаковые.
- Можете не извиняться, - сказал аббат. - Напиток вполне сносный.
- Это первоклассная нефть, - заверил археолог.
- Позвольте мне выйти поблевать, - сказал аббат Грыжан.
- Пожалуйста-пожалуйста. Я пойду поищу другую бутылку.
- Тогда поспешите, - сказал аббат. - Ужасней всего, что эта гадость сейчас снова окажется у меня во рту. А, была - не была, я зажмурюсь. - И он вылетел в проем палатки.
Бронза хохотала, упав на кровать и закинув руки за голову. Ее черные глаза и крепкие зубы ловили на лету вспышки света. Атанагор еще колебался, но когда снаружи донеслись хрипы Грыжана, его пергаментное лицо разгладилось и повеселело.
- Симпатяга он, - сказал археолог.
- Он придурок, - возразила Бронза. - Какой-то сомнительный кюре. Забавный, правда. И руки у него ловкие.
- Заметьте, это мало что меняет. Быть отшельником, может, и неплохо. По крайней мере, отсрочка обеспечена.
- Почему? - спросила Бронза, поймав конец фразы.
- Потому что по прошествии трех - четырех лет отшельники, как правило, сходят с ума. Тогда они бредут куда глаза глядят до тех пор, пока не встретят маленькую девочку, которую убивают и насилуют.
- И так всегда? - удивился Анжель.
- Всегда, - убежденно заключил Грыжан. - Известен один-единственный случай отступления от этого правила.
- И кто же это был? - спросил Атанагор.
- Очень порядочный человек. Истинный святой. Но это длинная история. Хотя и чертовски поучительная.
- Расскажите же скорей... - умоляюще-настойчиво попросила Бронза.
- Нет, никак невозможно, - ответил аббат. - Все это так длинно. Я вам расскажу только конец. Итак, он пошел куда глаза глядят и встретил маленькую девочку, которая...
- О, не продолжайте! - сказал Атанагор. - Какой ужас!
- ...которая сама его убила, - докончил Грыжан. - Она была маньячка.
- О, - выдохнула Бронза, - какая жуткая история. Бедный юноша. Как его звали?
- Грыжан. Ах нет, простите. Я немного задумался. Его звали Леверье .
- Невероятно, - сказал Анжель. - Я знал одного Леверье, но с ним не произошло ничего похожего.
- Значит, это был другой Леверье, - парировал аббат. - Или я наглый лжец.
- Несомненно... - сказал Атанагор.
Он подпрыгнул, перекувырнулся в воздухе и приземлился на полусогнутые ноги. Разлетевшиеся полы сутаны легли на песок, как лепестки большого черного цветка, едва различимого в темноте.
- Это тоже составляет часть обряда? - спросил археолог.
- Нет! Это маленькая хитрость моей бабушки. Она прибегала к ней, когда хотела незаметно пописать на песок. Должен вам признаться, я не ношу обычных апостольских кальсон. Слишком жарко. У меня есть на это специальное разрешение.
- А вы уже выбрали себе святое деяние?
- Чего?..
- Вам должны были объяснить. Стоять всю жизнь на столпе или бичевать себя пять раз на дню, или носить власяницу, или грызть булыжники, или молиться двадцать четыре часа в сутки. Ну и так далее.
- Мне никто об этом не говорил, - сказал Клод Леон. - А можно выбрать что-нибудь другое? Перечисленные деяния кажутся мне недостаточно святыми. К тому же все это уже было.
- Остерегайтесь чрезмерной оригинальности, сын мой, - посоветовал аббат.
- Хорошо, отец мой, - ответил отшельник. Он подумал немного, потом проговорил: - Я могу трахать Лаванду...
На этот раз пришел черед аббата глубоко задуматься.
- Лично у меня нет никаких возражений, - сказал он. - Но не забывайте, что вам придется делать это всякий раз, как будут являться посетители.
- Так ведь это приятно, - сказал Леон.
- Ну что ж, значит, договорились. Розовый бархат, говорите?
- Именно так.
Аббат содрогнулся, и шерсть у него на шее встала дыбом. Он провел рукой по низу живота.
- Устрашающе, - сказал он. - В общем, это все, что я имел вам сказать. Осталось распорядиться, чтобы Общество помощи отшельникам выделило вам дополнительный паек консервов.
- О, мне хватает! - сказал Клод.
- Вам много понадобится. Посетителей будет хоть отбавляй. Они там затеяли железную дорогу строить.
- Ну и ну! - сказал Клод. Несмотря на бледность, он был явно очень доволен. - Надеюсь, меня будут часто навещать...
- Повторяю, вы пугаете меня, - сказал аббат. - А ведь я не из робкого десятка. Раз, два, три, четыре, пять...
- Вышел зайчик погулять, - договорил отшельник.
- Теперь мы можем присоединиться к остальным. Значит, относительно вашего святого деяния договорились. Так я и запишу в моем отчете.
- Благодарю вас, - сказал Клод.
- Когда я чувствую удовлетворение в руках и ногах, когда я могу быть вялым, расслабленным, как мешок с отрубями, я очень хорошо знаю, чего хочу, потому что тогда я могу представить себе, как это должно быть.
- Я совершенно сбит с толку, - сказал Жуйживьом. - Имманентная, имплицитная и императивная угроза, объектом которой я являюсь в настоящее время - простите мне эту аллитерацию, - должно быть, некоторым образом объясняет то состояние дурноты, близкое к коме, в котором находится моя физическая оболочка сорокалетнего бородача. Поговорите со мной о чем-нибудь другом.
- Теперь все равно, - сказал аббат. - Я заслужил наказание. Скажите, сколько бубенцов в приборе полицейского?
- А что вы называете прибором с бубенцами? - спросил археолог.
- Вы абсолютно правы, что задаете мне этот вопрос, - сказал аббат. - Прибор с бубенцами - свойственное мне образное выражение, обозначающее полицейский эгализатор, снабженный патронами калибра 7,65 мм.
- Это вполне соответствует моей собственной эвентуальной трактовке, - сообщил археолог. - Итак, положим, двадцать пять.
- Но-но! Это слишком. Скажите три.
- Тогда три.
Грыжан схватил четки и трижды проговорил текст с такой скоростью, что полированные костяшки задымились в его ловких пальцах. Он положил четки обратно в карман и затряс руками:
- Жжется!.. - сказал он. - Теперь все в порядке. Кроме всего, мне плевать на всех и на вся.
- О, никто на вас за это не в обиде, - заверил его Атанагор.
- Вы хорошо говорите, - сказал аббат. - К тому же вы очень воспитанный человек. Что за наслаждение встретить собеседника своего уровня, и где - в пустыне, среди песков и склизких люмиток.
- О-хо-хо! - сказал Грыжан. - Так ведь он, поди, самочинствует!
- Само-что?
- Само-чинствует. Простите, это церковный жаргон.
- М-м-м... А, понял! - сказал Атанагор. - Нет, не думаю...
Луиза:
- Да..
Франсуа де Кюрель, «Львиная трапеза», изд. Г. Грес, акт 4, сцена 2, стр. 175
- Это же уму непостижимо, - сказал Анна, - сколько народу вкалывает задаром. Сидят в конторах по восемь часов в день! И главное - в состоянии высиживать!
- Но ведь и вы делали то же самое, - заметил Амадис.
- Мне надоело слышать про то, что было. Будто нельзя вдруг взять - да разобраться, что к чему, даже будучи в глубокой жопе.
- Вам и положено знать. Скажите, почему вы носите сутану?
Аббат тихонько засмеялся.
- Я ждал этого вопроса... Ну что ж, скажу вам. Это такой современный метод.
- Метод чего?
- Метод внедрения и подрыва... - объяснил аббат.
- А, понятно... - сказал Анжель. Они услышали шум мотора.
Ибо из всего сказанного можно сделать какой угодно вывод.
Они заказали крепкого, мужественного портвейна.