1 Декабря
- С первым днём зимы!,- в задорном голосе слышна улыбка. Я улыбаюсь в ответ и отчаянно жду вечера.
Когда тебе шестнадцать, а вокруг широкие улицы, улыбающиеся лица, повсеместное торжество справедливости, демократия и предчувствие счастья для всех вокруг, когда можно и в школу в джинсах, и хип-хоп, и кунг-фу, и эротическое кино и Пастернака, и гитару в парке, и песни хором у стены Цоя и никаких больше школьных форм, макулатур, металлолома и картошек -- тогда очень просто забыть о тех, благодаря кому ты теперь на этих широких улицах.
Ты, облачившись в белый шелк из потертого немецкого чемодана, едешь на свидание, а они вдвоем весь вечер сидят на балконе, всматриваясь в выходящих из автобуса. Она тихонько плачет и тяжело дышит из-за высокого давления, а он негодует, прилично ругаясь, ты возвращаешься расстроенная, не понимая, зачем тебе это было нужно, и пристыженная, прижимаешься к ней, и тебе снова тепло и спокойно.
Когда он произносит страшное слово, у него дрожит подбородок, но он сохраняет в голосе твердость, а ты вдруг замечаешь, что у него уже неколючая щетина и виски небриты. Ты нервно смеешься, потому что это не может быть правдой, потому что не может же быть так много боли в одной семье, и тянешься в больницу в переполненном троллейбусе и слёзы текут и не кончаются, и тебе за это не стыдно. В палате ты стараешься быть сильной, но с соседней кровати доносится: «Хоть бы досмотреть эту просто Марию успеть», ты не выдерживаешь и рыдаешь прямо в её ласковые руки, а она гладит твои волосы и шепчет «Мы еще повоюем».
Слезы высыхают, ты веришь, что она в силах пережить и это, мир снова светлеет и ты едешь в какую-то поездку с одноклассниками, а в день твоего возвращения её выписывают, и вы возвращаетесь домой вместе, только ты сама, она - на каталке, и ты, невозможная дура, зачем-то спрашиваешь, можно ли тебе в Питер, а она не может говорить, у нее во рту одна сплошная рана, и ты уходишь плакать в подушку, проваливаешься, и просыпаешься от тихого, сдавшегося шепота: «Бабушка умерла».
Этот день был морозным и снежным, как и полагается первому дню зимы. Земля была каменной, ветер яростным, шаги гулкими. Мне стало некому плакать в ладони.
Каждый год первого декабря воздух уплотняется от сиротской безысходности и я напряженно жду вечера, чтобы сесть за стол с черно-белой фотографией и прошептать: «Светлая память».
Когда тебе шестнадцать, а вокруг широкие улицы, улыбающиеся лица, повсеместное торжество справедливости, демократия и предчувствие счастья для всех вокруг, когда можно и в школу в джинсах, и хип-хоп, и кунг-фу, и эротическое кино и Пастернака, и гитару в парке, и песни хором у стены Цоя и никаких больше школьных форм, макулатур, металлолома и картошек -- тогда очень просто забыть о тех, благодаря кому ты теперь на этих широких улицах.
Ты, облачившись в белый шелк из потертого немецкого чемодана, едешь на свидание, а они вдвоем весь вечер сидят на балконе, всматриваясь в выходящих из автобуса. Она тихонько плачет и тяжело дышит из-за высокого давления, а он негодует, прилично ругаясь, ты возвращаешься расстроенная, не понимая, зачем тебе это было нужно, и пристыженная, прижимаешься к ней, и тебе снова тепло и спокойно.
Когда он произносит страшное слово, у него дрожит подбородок, но он сохраняет в голосе твердость, а ты вдруг замечаешь, что у него уже неколючая щетина и виски небриты. Ты нервно смеешься, потому что это не может быть правдой, потому что не может же быть так много боли в одной семье, и тянешься в больницу в переполненном троллейбусе и слёзы текут и не кончаются, и тебе за это не стыдно. В палате ты стараешься быть сильной, но с соседней кровати доносится: «Хоть бы досмотреть эту просто Марию успеть», ты не выдерживаешь и рыдаешь прямо в её ласковые руки, а она гладит твои волосы и шепчет «Мы еще повоюем».
Слезы высыхают, ты веришь, что она в силах пережить и это, мир снова светлеет и ты едешь в какую-то поездку с одноклассниками, а в день твоего возвращения её выписывают, и вы возвращаетесь домой вместе, только ты сама, она - на каталке, и ты, невозможная дура, зачем-то спрашиваешь, можно ли тебе в Питер, а она не может говорить, у нее во рту одна сплошная рана, и ты уходишь плакать в подушку, проваливаешься, и просыпаешься от тихого, сдавшегося шепота: «Бабушка умерла».
Этот день был морозным и снежным, как и полагается первому дню зимы. Земля была каменной, ветер яростным, шаги гулкими. Мне стало некому плакать в ладони.
Каждый год первого декабря воздух уплотняется от сиротской безысходности и я напряженно жду вечера, чтобы сесть за стол с черно-белой фотографией и прошептать: «Светлая память».