Сыночки.
Лора начала рожать за мытьем холодильника. Великое упрямство женщины, вознамерившейся довести начатое до конца: уборку она непременно решила закончить. В планах также было потерпеть с появлением младенца до завтра, когда из отпуска вернется лечащий врач, но сын ждать не желал - великое упрямство младенцев. Парень так резво просился на свет, что дежурная команда скорой даже настаивала на родах тут же, в коммунальном коридоре, но женское упрямство от такой идеи многократно усилилось и в конце концов победило: процесс успели перенести в первый роддом на Васильевском.
Когда в ночи мы со старшим мальчиком, четырнадцатилетним начинающим братом, принесли под дверь родильного отделения кулек с больничной экипировкой, новый ленинградец размером с сапог уже выбрался наружу под именем Эзра-Соломон. В эту минуту размяукались довольно сфинксы на Университетской набережной, позеленели голожопые лиственницы на пешеходной шестой-седьмой и цементный дракон во дворе на Большом проспекте заорал моряцкую песню в три цементных горла. Звенел победно ранний март, урчал празднично добела вымытый холодильник.
Утром я выкрасила волосы в цвет пожара над Римом и по невскому льду отправилась смотреть на нового человека. Новый человек выворачивался лягушонком из простыней и кряхтел. Он был еще мятый, с пятками размером с монетку. Мимо флотилией плыли на процедуры арбузоподобные женщины, плавные и торжественные. Эзра-Соломон вцепился кукольным ртом в сосок и уснул. Потом мы ели эклеры.
Сегодня сыночку три года. Это единственный парень, которого я отлично помню и имела счастье целовать в пузо трехдневным. Теперь он прыгает в высоту на два метра, бегает быстрее гепарда и свободно говорит на восьми птичьих языках. Если бы поэт Есенин выжил, он бы повесился снова от зависти к кудрям Эзры Василеостровского. Шевалье Джакомо Казанова попрощался бы с титулом главного ловеласа после встречи с нашим пацаном, а добрый академик Вавилов немедленно посвятил бы его в профессоры за любознательность.
Одного нельзя: поцеловать Эзру в пузо, потому что пузо нынче нью-йоркствует в 7000 км к западу, в стране, где совсем не странно зваться Эзрой-Соломоном. А я вот тут скучаю по моему утенку и расчувствовалась.
Когда в ночи мы со старшим мальчиком, четырнадцатилетним начинающим братом, принесли под дверь родильного отделения кулек с больничной экипировкой, новый ленинградец размером с сапог уже выбрался наружу под именем Эзра-Соломон. В эту минуту размяукались довольно сфинксы на Университетской набережной, позеленели голожопые лиственницы на пешеходной шестой-седьмой и цементный дракон во дворе на Большом проспекте заорал моряцкую песню в три цементных горла. Звенел победно ранний март, урчал празднично добела вымытый холодильник.
Утром я выкрасила волосы в цвет пожара над Римом и по невскому льду отправилась смотреть на нового человека. Новый человек выворачивался лягушонком из простыней и кряхтел. Он был еще мятый, с пятками размером с монетку. Мимо флотилией плыли на процедуры арбузоподобные женщины, плавные и торжественные. Эзра-Соломон вцепился кукольным ртом в сосок и уснул. Потом мы ели эклеры.
Сегодня сыночку три года. Это единственный парень, которого я отлично помню и имела счастье целовать в пузо трехдневным. Теперь он прыгает в высоту на два метра, бегает быстрее гепарда и свободно говорит на восьми птичьих языках. Если бы поэт Есенин выжил, он бы повесился снова от зависти к кудрям Эзры Василеостровского. Шевалье Джакомо Казанова попрощался бы с титулом главного ловеласа после встречи с нашим пацаном, а добрый академик Вавилов немедленно посвятил бы его в профессоры за любознательность.
Одного нельзя: поцеловать Эзру в пузо, потому что пузо нынче нью-йоркствует в 7000 км к западу, в стране, где совсем не странно зваться Эзрой-Соломоном. А я вот тут скучаю по моему утенку и расчувствовалась.