вместо минуты молчания
Не хочу чтоб падали самолеты.
Не хочу войну.
Не хочу думать все то, что целый день думаю, и не могу перестать.
Там же был какой-то человек. Который умеет нажимать на кнопочку, которая пуляет ракеты.
Он что, просто запилил в воздух и попал в живот Боингу? Типа словившего белочку лесника, который выносится с рыком на крыльцо пугать чертей, и воет матом, и плит в небо из ружья, - и медленно тяжело трезвеет, когда на двор падает мертвая чайка?
Или это был ошалелый от свалившейся дозволенности срочник, один из тех, которые восемь лет гоняли стрелялку по экрану компьютера, а потом их родина призвала, и они в себя от радости не могут прийти, насколько улучшилась графика. И столько силушки, столько возможностей, все такое занятное и как всамделишное, интересно же. О, самолетик! Сейчас проверим, можно ли этой бандурой попасть в самолетик на высоте 10 километров! И оказывается - можно, и еще сколько-то секунд лицо его подсвечивается безмозглой блаженной улыбкой атлета, взявшего новый вес, и пусть эти секунды тянутся бесконечно, потому что сразу после придется понять, что минус триста человек - это говно победа.
Или это все было по-серьезному, и кто-то сидит около ракетной установки и уверен: надо ради победы снимать с облаков самолеты. И жирный Боинг, например, снять не трудно, он же вон какой просторный, на триста персон, хрен промахнешься. А людей кто считает, война же. И вот жарит человек по кнопке, и это ему нормально и логично, потому что ад войны у него в голове, и на руках, и по лицу. У каждого, кто встречает его, седеют волосы и мрут цветы на окнах, и страшная бабка с пустыми ведрами испуганно семенит от него на другую сторону дороги, и свежий чай в его кружке за три секунды покрывается коркой льда, и в доме его столетняя пыль, и ему некому звонить.
А кто-то летит по делам, а кто-то - к семье, а кто-то четыре года не был в отпуске и вот поехал, и все сидят в одинаковых креслах большого самолета со счастливым номером 777, а потом все умирают.
Самолеты всегда падали и падать будут. Но чтобы такая штука кувырнулась с облаков, надо целую цепь ошибок и неисправностей, я узнавала. Или, как вот выяснилось теперь, одну ракету и кого-то, кто примет решение в небо этой ракетой выстрелить.
Меня читает моя замечательная, воспитанная и деликатная мама, которая не одобрит бранную речь. Но я не знаю никакого цензурного слова, которым можно было бы описать этот случай. Честно говоря, я и подходящего нецензурного не знаю. Это так страшно, что неназываемо.