Три повода
Ему было 54. Ей было 37. Они впервые встретились на очередном сеансе диагностической гомографии. Пустой холл перед кабинетом онколога и две пары тусклых, считающих минуты глаз. У него был рак крови а у неё - злокачественная опухоль в селезёнке и с этим ничего нельзя было поделать. Кроме того, как постоянно узнавать, насколько прогрессирует болезнь. Узнавать и думать, думать и узнавать. Надеяться на что-то требовало слишком больших усилий для организма. Верить - уже и вовсе не по силам. Любить? А что любить? Жизнь? Лживо. Себя? Неуместно.
Им на двоих требовалось около 40 литров одинаковой крови в месяц. Вторая положительная. Между прочим, сдача крови в приёмниках - это единственный на свете законченный процесс, который не имеет никаких отрицательных сторон. У доноров очищается и обновляется кровь. Больные получают то, что им так нужно. Они расплачиваются своим недугом за то, чтобы другие смогли стать более здоровыми, при этом делая кому-то лучше.
Пара гуляла в осеннем парке, когда оба достаточно хорошо себя чувствовали после процедур. Он рассказывал её о разных местах, в которых успел побывать за эту, вообщем-то недолгую жизнь, про чемпионаты мира по сквошу, молодое вино на Елисейских полях, огромных собак в его бывшем доме. Она внимательно слушала, кивала. Изредка вставляла комментарии и задавала вопросы. И не было ничего, что она могла бы рассказать ему в ответ. Вся её жизнь прошла в образе «выходной домохозяйки», которой потакали во всём до тех пор, пока не заболела селезёнка.
Тема болезни и будущего была абсолютным табу в их разговорах. Они не были влюблены друг в друга, потому что для влюбленности нужна мечта, а мечтатель каждого был давно и бесповоротно сломан. Они не любили друг друга, потому что любовь в каждый конкретный момент своего существования знает о своём будущем всё, а их будущее было завалено обломками, закидано выписками с больничных счетов и справок, амбулаторными картами, размыто слёзами, засыпано отчаянием.
Им было интересно. Им было отвлеченно-не-больно. Им было…
Когда он с упоением во время очередной прогулки рассказывал ей про Шрепенский хрустальный мост и голубей, садящихся на руки, она неосторожно промолвила:
- Как бы я хотела поехать с тобой туда…
Он нахмурился и отвернулся. У неё появилась мечта. Мечта, которая может всё. Может породить влюбленность, которая никогда не перерастёт в любовь. Мечта, которая может подарить надежду, которая никогда не перерастёт в веру. Мечта-недоросль. А нужна ли она, такая, ущербная, сморщенная, как яблоко на земле в конце ноября? Мечта-карлик. Нужна ли?
Через несколько дней она подслушала возле двери Главврача, что больному Н… осталось жить не больше двух недель. Чужая кровь отторгалась истощенным организмом, а своя была скорее похоже на прокисший суп. В слезах и в истерике женщина побежала в палату и рассказала всё ему. На следующий день Н… принёс ей два авиабилета до Люксембурга с датой вылета через месяц. На вопрос, зачем же это, он ответил:
- У тебя появилась мечта, и у тебя не стало повода думать, что ты не влюбилась. Теперь я знаю своё будущее и у меня нет повода думать, что я не люблю. А два билета - повод позволить нам пожить целых две недели в этих прекрасных состояниях.
Им на двоих требовалось около 40 литров одинаковой крови в месяц. Вторая положительная. Между прочим, сдача крови в приёмниках - это единственный на свете законченный процесс, который не имеет никаких отрицательных сторон. У доноров очищается и обновляется кровь. Больные получают то, что им так нужно. Они расплачиваются своим недугом за то, чтобы другие смогли стать более здоровыми, при этом делая кому-то лучше.
Пара гуляла в осеннем парке, когда оба достаточно хорошо себя чувствовали после процедур. Он рассказывал её о разных местах, в которых успел побывать за эту, вообщем-то недолгую жизнь, про чемпионаты мира по сквошу, молодое вино на Елисейских полях, огромных собак в его бывшем доме. Она внимательно слушала, кивала. Изредка вставляла комментарии и задавала вопросы. И не было ничего, что она могла бы рассказать ему в ответ. Вся её жизнь прошла в образе «выходной домохозяйки», которой потакали во всём до тех пор, пока не заболела селезёнка.
Тема болезни и будущего была абсолютным табу в их разговорах. Они не были влюблены друг в друга, потому что для влюбленности нужна мечта, а мечтатель каждого был давно и бесповоротно сломан. Они не любили друг друга, потому что любовь в каждый конкретный момент своего существования знает о своём будущем всё, а их будущее было завалено обломками, закидано выписками с больничных счетов и справок, амбулаторными картами, размыто слёзами, засыпано отчаянием.
Им было интересно. Им было отвлеченно-не-больно. Им было…
Когда он с упоением во время очередной прогулки рассказывал ей про Шрепенский хрустальный мост и голубей, садящихся на руки, она неосторожно промолвила:
- Как бы я хотела поехать с тобой туда…
Он нахмурился и отвернулся. У неё появилась мечта. Мечта, которая может всё. Может породить влюбленность, которая никогда не перерастёт в любовь. Мечта, которая может подарить надежду, которая никогда не перерастёт в веру. Мечта-недоросль. А нужна ли она, такая, ущербная, сморщенная, как яблоко на земле в конце ноября? Мечта-карлик. Нужна ли?
Через несколько дней она подслушала возле двери Главврача, что больному Н… осталось жить не больше двух недель. Чужая кровь отторгалась истощенным организмом, а своя была скорее похоже на прокисший суп. В слезах и в истерике женщина побежала в палату и рассказала всё ему. На следующий день Н… принёс ей два авиабилета до Люксембурга с датой вылета через месяц. На вопрос, зачем же это, он ответил:
- У тебя появилась мечта, и у тебя не стало повода думать, что ты не влюбилась. Теперь я знаю своё будущее и у меня нет повода думать, что я не люблю. А два билета - повод позволить нам пожить целых две недели в этих прекрасных состояниях.