Перчатки и варежки
Разорваны связки, разорвано мамино платье.
Она падает в бездну, не снимая туфли, снов
С ним в главной роли, утопая в объятиях
Уменьшительно-ласкательных суффиксов.
Она высматривает в толпе, поверх голов,
Хоть даже на каблуках небольшого роста,
Она плачет, худеет, не ест пельмени и плов,
Чтобы быть похожей на жертву холокоста.
Помнит наизусть твоих одиннадцать цифр,
Вяжет по вечерам тебе перчатки и варежки
И складывает, не примеряя, на калорифер,
Надеясь украдкой, что вечером скажешь ты,
Как тебе холодно, как замёрзли твои ладони,
И в этот момент она подбежит к дверке,
Достанет из шкафа все связанное в агонии,
И вскинет вверх праздничным фейерверком.
И ты будешь стоять в коридоре, недоуменно,
Глядя на разбросанные по полу цветные пятна,
И услышишь её всхлипывание сквозь стоны:
- Блядь, да что же ещё-то тебе непонятно?...
Она падает в бездну, не снимая туфли, снов
С ним в главной роли, утопая в объятиях
Уменьшительно-ласкательных суффиксов.
Она высматривает в толпе, поверх голов,
Хоть даже на каблуках небольшого роста,
Она плачет, худеет, не ест пельмени и плов,
Чтобы быть похожей на жертву холокоста.
Помнит наизусть твоих одиннадцать цифр,
Вяжет по вечерам тебе перчатки и варежки
И складывает, не примеряя, на калорифер,
Надеясь украдкой, что вечером скажешь ты,
Как тебе холодно, как замёрзли твои ладони,
И в этот момент она подбежит к дверке,
Достанет из шкафа все связанное в агонии,
И вскинет вверх праздничным фейерверком.
И ты будешь стоять в коридоре, недоуменно,
Глядя на разбросанные по полу цветные пятна,
И услышишь её всхлипывание сквозь стоны:
- Блядь, да что же ещё-то тебе непонятно?...