В Заповедник Сказок. Муха в молоке
За стрельчатыми окнами Голубиного дворца забрезжил рассвет. Он ласково поцеловал верхушки сторожевых башенок на Лесных воротах, отразился в маковках Терновой часовни, дружелюбно потрогал лучами торговые ряды на Заячьей площади. Уже с неделю стоял хороший морозец, одевший голубые ели у парадного входа дворца в роскошные соболиные шубы.
Удельный князь Оленьего уезда Дмитрий Ростиславович Уваров изволил завтракать в опочивальне. Его верховный советник - боярин Хмелецкий, доложил, что дел сегодня невпроворот. Потому князь велел нести свой обычный завтрак - вареные яйца всмятку, свежий хлеб, сливочное масло и чашечку крепкого кофе с молоком, прямо к постели. Оделся наскоро, пока жевал, слушал советника.
- До полудня, ваше сиятельство, надо принять крестьян. Со вчерашнего вечера пятнадцать человек записалось, а сколько поутру неучтенных будет - не ведаю. В полдень - открытие госпиталя святой Евдокии, как вы и завещали назвать по вашей матушке, упокой господи ее душу. Далее - званый обед у помещика...
Ненадолго князь перестал слушать Хмелецкого, потому что, расколов яйцо, обнаружил в нем два желтка, вместо одного, а к причудам природы князь питал давний интерес.
- ... завершив Сочельник торжественной ассамблеей в Голубином дворце.
В кружку молока шлепнулась невесть как пробудившаяся во время зимы муха. Сегодня Сочельник! День будет удачным, не иначе.
***
- Меня Яковом звать, ваша светлость. Так вот я и сказываю, - лопоухий мужичок с торчащими льняными волосами усиленно жестикулировал, - что козла у Фимки отродясь не бывало, только две козочки. Как одна из них тогда окозлилась?
Уездный совет возглавлять - не желтки разглядывать. Нужно держать ухо востро! Разгильдяев и тунеядцев, растивших животы от уездной казны, князь давно разогнал. Но и среди верных ему бояр нет-нет, а время от времени заводилась гадина. А пуще всего - от лени. Потому как выслушивать ежедневные просьбы помещиков и крестьян князь Уваров приставил весь Совет и даже митрополита всея Оленьего уезда Феофана, чего отродясь не бывало. Раз император новые порядки в стране наводит, то отчего князю нельзя? И попробуй, возрази!
- И правда, как окозлилась... коза? - поддержал отчаянную речь парнишки боярин Хмелецкий.
- Дык как-как, - воодушевился Яков, - козел мой, Снежок, сбежал в Фимкин огород, а там и в хлев, который у Фимки всегда открытый стоит! Ну-ка, сосед, докажи!
- Докажу, - нахохлился коренастый и рыжий Фимка, - докажу, что козел твой забор мне поломал! Кто чинить теперь будет, а?
Споры из мира животных развлекали графа Уварова. После двух земельных тяжб, одной жалобы на прелюбодеяние супруга и трех случаев воровства рассудить, от кого понесла коза, было всяко и проще, и приятнее.
- И чего же вы хотите от их светлости? - полюбопытствовал митрополит Феофан.
- Пусть козленком делится! - выпалил Яков. - У козы двойня народилась. Мне одного отдаст и ладно будет.
- Пусть забор прежде починит, - ответствовал Фимка. - Да и как докажешь, что от твоего козла?
- Видите ли, ваше сиятельство, мой Снежок - белый, а коза у Фимки - черная. Вот и козлята родились - черный и белый! А в округе других белых козлов больше не водится!
- Оба козленка черные! - заявил упрямый сосед. - Ты же сам вчера видел, Яков!
- Видел, что раньше были черный и белый. А вчера и впрямь оба черных сделались, - почесал растрепанные вихры Яков.
- Это как? - нахмурился боярин Хмелецкий.
- Бесовщина! - перекрестился митрополит Феофан.
Князь Уваров едва не прыснул со смеха. Пора прекращать спектакль! Спросил обвинительно:
- А деготь на тебе откуда? Чем занимался?
На грязные Фимкины руки с поломанными ногтями никто бы не посмотрел. А если бы посмотрел, ничего бы не разглядел. Даже запаха просмоленного дерева, которым несло от Фимки за версту, не учуял бы. Но князь Уваров - дело иное, исключительное. Такими фокусами его не проведешь!
- Значит так, козленка ты вчера натер дегтем, чтобы покрасить и сказать, что оба - черные. И соседу не отдавать, верно?
- Не-е, я лошади на копыта лил... - промямлил Фимка.
- Нет у него никакой лошади! - встрял его сосед.
- На меня посмотри, - властно приказал князь Уваров, - меня слушай. - Чаровать он не любил, но иногда приходилось. - Ты козленка покрасил?
Фимка остекленел глазами, замер.
- Я.
- Кто твою козу обрюхатил?
- Яшкин козел, Снежок.
Яков выругался.
- Значит так, - вынес вердикт князь. - Ефим - козленка отмыть, другого Якову отдать. Яков - забор Ефиму починить. Все, пошли вон!
Соседи живо удались. Еще пару человек - и прием окончен. А бояре и митрополит привыкнут. А то знают лишь, как бумажки перекладывать, законы обсуждать, да святой водой окроплять! Кто говорит, что такие, как князь, святой воды боятся? Пусть хоть ведро на него выльют!
Друг его заклятый, Влад, изживший свое несколькими веками ранее, не подпускал своих советников тяжбы крестьян решать. Уварову никогда это не нравилось. Он решил, что умнее и дальновиднее его будет.
Вошли следующие просители. Скука.
***
Недавний указ императора - «каждому уезду по госпиталю», князь Уваров исполнил первым. И место нашлось - огромный особняк, принадлежавший ранее одному разорившемуся боярину.
Перед парадным входом уже собрался народ. Князь похвалил собравшихся лекарей, сказал приветственную речь, без колебаний поцеловал крест митрополита Феофана. Кто сказал, что такие, как он, креста боятся? Чушь собачья!
Бросил Хмелецкому:
- Я внутри пройдусь, Алексей Иванович. - Пригрозил строго: - Один!
- Там заразы полно, ваша светлость! - только и успел крикнуть вдогонку Хмелецкий.
Но за ним не побежал и другим не велел, привык к причудам князя.
Лекарские горницы были небольшие, но чистые и светлые, больных мало. Ничего, госпиталь будет полон в следующую эпидемию гнилой горячки или крупа.
В очередной горнице Уваров замер на пороге, осторожно втянул носом тяжелый запах лекарств и смерти. Вошел, запер за собой дверь. Огляделся. Вон тот пьяница выкарабкается, таким Кабанье озеро по колено. А вон девочка возле окна. Девочка - это любопытно.
- Вы лекарь? - ее тонкие бескровные губы разлепились, едва князь склонился над ложем.
- Лекарь? - князь едва усмехнулся кончиками губ. - Пожалуй, что и лекарь. Как тебя зовут?
- Настасья.
- Сейчас ты будешь спать, Настасья. А завтра - все будет хорошо.
Девчушка послушно закрыла глаза. Князь быстро склонился ниже, к ее щеке и шее, вроде, как для поцелуя. И никто, если не вглядываться, не уловил бы иного.
Какая гадость течет по венам девчонки! Гнилая горячка - отвратительна. Но князь знает, что этих маленьких юрких тварей, ползающих по крови ребенка, он отловит всех до одного! Пропустит, словно через воронку, свежую, чистую кровь. И выпрыснет свою, лечебную. Кто говорит, будто от этого становятся такими, как он? Сказочки все это!
Уваров промокнул губы кружевным платочком.
Надо уходить, хватятся его! Нет, еще один, последний.
Женщина, без чувств, лежит прямо возле двери. Затхлый сладкий запах. О, какой знакомый! Возможно, придет в себя, еще немного промучается. Но она обречена - запущенная сахарная болезнь.
Пусть заклятый друг его, Влад оставлял своих подданных умирать в муках, но князю Уварову такое это не по душе.
Он прикончил ее быстро, просто надавив ногтем на еле бьющуюся на шее жилку.
Его ждали в аптекарской лавке. Боярин Хмелецкий с лекарями рассматривали что-то в сосуде с мутной белой жидкостью и спорили между собой; митрополит Феофан сидел обособленно, изредка осеняя себя крестом.
Князь, шумно хлопнув дверью, нарушил их научный диспут.
***
Эх, птица-тройка, удалая, залихватская! Мчит, не уступая ветру! Ямщик гнал коренника размашистой рысью, пристяжные летели спущенными стрелами. Снег взметался под копытами лошадей, рассыпаясь ледяными бриллиантами; скрипели сани, скрипел снег под полозьями.
Зажиточный помещик и купец Долгонравов жил на отшибе Оленьего уезда, хоромы имел пышные, ни в чем себе отказывать себе не привык. Князь Уваров слыл его хорошим другом, и помещик давно приглашал его к себе на праздничный обед.
От чувства скорости и свободы, Уваров едва подавив дикое желание заорать во все горло; боярин Хмелецкий напротив натянул воротник полушубка до самых глаз, нахохлился, словно ворон на дубе.
В доме было жарко натоплено, сам Петр Ильич Долгонравов с семейством встречали дорогих гостей хлебом и солью. Помещик отлично знал, что князь - отменный гастроном, в блюдах ценит фантазию и причудливые сочетания вкусов.
Митрополита Феофана оставили в Благовещенском соборе - отпускать грехи перед всенощной, так что князь с чистой совестью вознамерился предаться греху чревоугодия.
За обедом подавали густой рассольник с жирной сметаной и луковым хлебом, тушеных перепелов в клюквенном соусе, толченую с сушеной земляникой картошку - какой аромат! На закуску - хрусткую квашеную капусту со свеклой, соленых рыжиков с чесноком. Из сладкого - мусс из тыквы охряного цвета, кабачковый пирог с малиной, овсяный кисель с брусникой. От хрустальных графинчиков с пуншем из розовых лепестков, ежевичным вином, компотом из крыжовника ломился стол.
Наливая и закусывая, князь Уваров усмехался в усы: кто пустил слух, будто такие, как он, не могут вкушать еду? Какое немыслимое заблуждение!
Хмелецкий аккуратно выплюнул в салфетку картошку с земляникой. Этот точно не гастроном!
Слуги меняли блюда; семейство Долгонравого поддерживало светскую беседу, а князь, наконец, понял, что смущало его весь вечер. В прихожей особняка он не обнаружил позолоченной напольной вазы, которая встречала его в прошлые визиты. Исчезла коллекция фамильных фарфоровых блюд с камина. Пропал шикарный персидский ковер, украшавший гостевую залу. Столовое серебро с позолотой заменили обычными железными приборами. А старшая дочь хозяина - Катерина, не услаждала слух гостей игрой на рояле, потому, как и рояля не было - остались лишь почерневшие пятна от его ножек на паркете, замаскированные кадками с фикусами и геранью.
Князь Уваров поднялся.
- А что, Петруша, не раскурить ли нам по трубке? Остался ли у тебя тот роскошный французский табак?
- Как не остался, Митрий, имеется!
- Выйдем?
Снег повалил увесистыми хлопьями, когда Уваров с Добронравовым вышли на крыльцо и затянулись.
- Снова играл, Петруша? - без обиняков поинтересовался князь. Видя, что помещик собрался возразить, осадил: - И не отпирайся! Не желаю знать, где ты взял этот паршивый веник, которым сейчас набиты наши трубки!
Добронравов скуксился.
- Играл, Митрий, как на духу признаю! Сгубил проклятый штосс...
- Много проиграл?
- Двести золотников с полтиною.
Уваров присвистнул.
- Половину имущества заложил, - промолвил помещик. - Вчера душеприказчики вывозили...
- Оно и видно!
- Тебе видно. Остальным и дела нет, лишь бы стол ломился.
- Так отменил бы обед! Не время шиковать.
- Совестно, - вздохнул Добронравов. - Пенять будут!
Вытряхнув содержимое трубки в снег, князь Уваров сказал:
- Ты вот что, к ростовщикам не ходи, а завтра пришли ко мне поверенного, я тебе грамоту на сто золотников отпишу.
- Да как же? - Добронравов закашлялся, не поверив. - Прямо возьмешь и отпишешь?
- С возвратом по частям, без процентов.
- Ну, Митрий, ну человек! Благодарю покорно!
В порыве чувств помещик хотел было поцеловать Уварову руку.
- Уймись, Петруша, я тебе не митрополит! - строго осадил его князь.
Вспомнилось к чему-то, что заклятый друг его, Влад, скрягой слыл редкостным, потому подданные ненавидели его за постоянное повышение податей.
- И рояль верни. Нельзя же Катерининому таланту пропадать!
***
На Заячьей площади - главной площади Оленьего уезда, было многолюдно. Настолько, что горожане успели утоптать снег, нещадно валивший с самого обеда. Посередине площади соорудили мостки для выступлений высокопоставленных особ и представлений заезжих лицедеев.
Вокруг мостков раскинулись наспех сколоченные деревянные лотки Рождественской ярмарки. Торговцы суетились, спеша расставить товар до открытия.
Чего там только не было! Мясные ряды пестрели разнообразием окороков, сырокопченой колбасы, ветчины с травами, нежнейшего парного мяса. С ними соперничали ряды молочные, заставленные сырами всевозможных сортов, нежнейшим творогом, парным молоком, ряженкой, сметаной. В бакалейных лавках от жестяных коробок с чаем, травяными смесями и кофе шел такой дурманящий аромат, что всяк, проходящий мимо, непременно заглядывал внутрь. Но все чудеса, без сомнения, обитали в лавках продавцов сластей - вот где настоящая сказка для детворы! Сладкие петушки на палочке, фигурные душистые пряники, засахаренные фрукты, тягучая яблочная пастила, ягодные леваши!
Князь Уваров неспешно шествовал к помосту на Заячьей площади. В многолюдных местах негоже без охраны, потому боярин Хмелецкий приставил к князю двух денщиков: косая сажень в плечах, льняные волосы, лазоревые глаза. Загляденье, а не парни! И митрополита Феофана прихватил - пусть народ видит, что солидные дела без святого человека не делаются.
Торгаши, видя князя со свитой, тотчас его узнавали. Со всех сторон раздавалось:
- Ваше сиятельство, попробуйте ветчины! Из самой сочной свиньи!
- А не хотите мясного пирожка, ваше сиятельство?
- Настоящий швейцарский сыр, ваше сиятельство, не желает отведать? По секретному рецепту!
- А вот засахаренное яблочко, ваше сиятельство! Сладкое, как поцелуй красавицы!
Боярин Хмелецкий грозно поводил бровями, рассыпая направо и налево:
- Да убери, не нужно! Отобедали уже!
Вдруг наперерез свите бросилась женщина с укутанным младенцем на руках. Император строго запрещает просить милостыню, неужели не знает?!
- Ваше сиятельство! Умоляю, ручку возложите на моего сына! В вашу честь назвала, Дмитрием! Пусть такой же здоровенький и счастливый будет, как вы!
Денщики тут же заступили ей дорогу.
- Совсем бабы с ума посходили! - взревел боярин Хмелецкий. - Наш князь не блаженный, чтобы ручки на дитё накладывать!
Князь, посмеиваясь, остановил и Хмелецкого, и денщиков, намеревавшихся прогнать женщину.
- Ну, будет, будет, Алексей, уймись! Это мне не сложно вовсе! Да и от ветчины я бы не отказался, честное слово!
Торговцы, упрямо плетущиеся сзади, вновь радостно принялись нахваливать и предлагать свой товар, окружили князя, создав переполох.
Хмелецкому оставалось лишь махнуть рукой и отступить, ворча, что отравят, мол, его сиятельство, будет знать.
А сам князь, казалось, вовсе не тяготился вниманием толпы, пробовал и ветчину, и сыр, и пирожки с горячим чаем из самовара, ворковал с младенцем и, несмотря на богатую одежду, выглядел простым обывателем, добрым дядюшкой, приехавшим к любимым родственникам погостить.
И лишь взойдя на помост, князь стал походить на настоящего полновластного правителя, под хладнокровным взором которого толпа замолчала вмиг.
- Сегодня, - Уваров сделал паузу, - мы собрались на этой площади вовсе не для того, чтобы покрасоваться обновками перед соседями, не для того, чтобы вкусно поесть, сладко выпить или купить очередную безделушку. Мы собрались, чтобы стать ближе друг к другу, чтобы увидеть что-то хорошее и важное в каждом из нас. Давайте сегодня не будем торговаться. Не будем сплетничать, ссориться и браниться. Пусть остаток Сочельника пройдет в благости, довольстве и любви. Ежегодную Рождественскую ярмарку объявляю открытой!
В воздух, несмотря на мороз, полетели шапки, люди кричали на все лады:
- Слава его сиятельству!
- Ура, князю Уварову!
- Будьте здравы, Митрий Ростиславич!
Бедный митрополит Феофан! После такой речи не больно захотят слушать его сиятельное напутствие.
Тем не менее, митрополит произнес речь, осенил толпу крестом и, когда все они спускались с помоста, услышали, как в толпе истошно заорали:
- Держи вора!
Какой праздник без краж! Кто-то срезал кошелек у зазевавшегося покупателя. Обычное дело! Деньщики расчищали дорогу к саням, митрополит, подняв подолы сутаны, мчал за ними, Хмелецкий тоже не отставал. Зато князь Уваров остановился. Нагнувшись, подхватил увесистую льдинку, облепленную снегом, и швырнул в толпу. Затем, насвистывая простой мотивчик, непринужденно нагнал свою свиту. Ему не нужно было оглядываться, чтобы узнать, что льдинка, мазнув скользким боком по огромному самовару, отрикошетила прямо в затылок горе-воришке, сбив того с ног. Нет, не убила, но брось князь немного сильнее, за этим бы дело не стало.
Вспомнилось еще, что заклятый друг его, Влад, за воровство отрубал своим подданным пальцы, а то и всю руку. Но разве так отучишь воровать? Не лучше ли отправить воришку на тяжелые работы? И государству польза, и пальцы целы.
***
После радушия и простоты Рождественской ярмарки, ассамблея в Казенном дворце по случаю Сочельника показалась князю Уварову наигранной и пафосной. Заученные речи, душные накрахмаленные воротнички, тесные туфли. Воздух сперт от крепкого табачного дыма, чада тысячи свечей, напудренных париков, напомаженных ароматическими маслами дам.
Встретив гостей, сказав речь, отведав угощения, станцевав полонез и менуэт, князь вышел с черного хода во внутренний двор, затянулся.
Как хорошо! Ни души.
День сегодня удачный. Хотя бы потому, что центральная люстра в большой зале - массивная, с подвесками из хрусталя, провисла на пядь, дала трещину в потолке и упала бы, не закрепи ее князь собственноручно перед ассамблеей. Хотя бы потому, что боярыня Черемская внезапно лишилась чувств, а Уваров успел ее поймать ее прежде, чем она бы стукнулась виском об острый угол стола. Хотя бы потому, что за ужином им преподнесли отравленную бутылку вина и князь, по обычаю, попробовал его первым. И больше никому пробовать не давал - все вам выпил сам. Пусть лучше сочтут его жадным и негостеприимным.
Морозец к вечеру ударил отменный. Уваров едва успел выпустить долгую струйку дыма, как услышал далекий крик:
- По...мо...гите! Нет, отставьте меня... Не трогайте!
Как прекрасно - вечер перестает быть скучным!
Мгновение спустя на месте, где только что стоял князь, догорала в снегу брошенная трубка.
Душегубец, прижав тщедушного юношу к стене конюшни, уже собирался перерезать ему горло, как вдруг истошно зарычал и выпустил нож из сломанной руки, тут же повисшей плетью. Вместе с ножом упал на землю тугой кошель, видимо, ранее принадлежавший жертве.
Юношу Уваров узнал - сын зажиточного пекаря, часто помогавший отцу в хлебной лавке, в которой князь любил лично покупать сдобные булочки с корицей.
Бывший пленник, не разглядев своего спасителя, проворно бросился наутек. Душегубец собрался сделать то же, да только кто ему позволит? Уваров резко встряхнул его за плечи, заставив разогнуться и посмотреть себе в лицо. Признаться, князь и сам испугался бы смотреть на себя в таком состоянии: бледное лицо, тени под глазами, красные зрачки, поднятые вверх уголки губ, обнажившие длинные и острые клыки.
Мужчина закричал. Дико, пронзительно, жутко.
Убийства ради мести или наживы Уваров не прощал. Так и не научился за три сотни лет.
Его заклятый друг, граф Владислав Цепеш из Трансильвании, в то время, когда Уваров у него служил, любил сажать душегубцев на кол. И лишь с этим князь был с ним полностью солидарен.
Уваров успел вернуться и поднять трубку еще до того, как огонек погас.
Вдалеке скрипнула дверь конюшни - мужчина, видимо, конюх, свернув за угол и весело насвистывая направился прямо к тому месту, где князь только что расправился с душегубцем. Князь усмехнулся - как прытко парень рванул обратно в конюшню!
Маленький человечек на белом снегу. Словно муха в молоке.