ПАТРИЦИЙ
Рассеяны полки, исчезли легионы.
Забвенья прах покрыл родные лица.
Теперь один спускаюсь в сад зеленый,
С дремотной памятью, израненный патриций.
Я уходил в леса. Терялся в дебрях путь.
Шли годы, уносились облака.
Мне некому открыть израненную грудь,
Обмотанную знаменем полка.
Шелка моих знамен на торжище несут.
Достался трон царей презренному клеврету.
Моих святынь божественный сосуд
Переплавляют в звонкую монету.
Вы без меня танцуйте и пируйте.
Мои друзья ушли, остался я один.
И некому поведать, как в Бейруте
Кричал на площади унылый муэдзин.
Я юношей вышел, глазами горя.
Оставил отеческий дом.
Вернулся, когда догорала заря,
Усталым слепым стариком.
Когда трусливые войска не вышли на парад
И был мой красный флаг растерзан в клочья,
Я нес иконостас моих наград,
Один за всех пересекая площадь.
Лежат обломки триумфальных арок,
Остались от величья пены хлопья.
Так подари, страна, последний свой подарок,
Воздень меня на копья.
Когда я молод был, я насадил мой лес,
Чтоб стариком дремать под синим дубом.
Пришел, когда угас огонь моих небес.
В лесу звенели пилы лесорубов.
Ушла под воду грозная армада.
Разгромлены в сраженьи экипажи.
И я один средь плещущего ада
Кричал: «Вперед! Победа будет наша!»
От кораблей осталась щепок груда.
Меня топили водные лавины.
Я погибал, но совершилось чудо,
Меня спасли волшебные дельфины.
Безлюдной и немой была земля.
И мне хотелось вниз на скалы броситься.
Но я нашел обломок корабля
И начал строить новый броненосец.
В морские дали, в годовщину битвы
Плыву, чтоб там, среди штормов и гроз,
Над павшими прочесть мою молитву
И опустить венок из алых роз.
Еще дворец дымится и горит.
Истек кровавый день и в вечность просится.
Над крышами московскими парит
Пробитый пулями бессмертный знаменосец.
Я не просил врагов о милосердье,
Когда в бою, пропитанные ядом,
Сто тысяч пуль летели мне в предсердье.
Взывал я к Богу. Он всегда был рядом.
Смотрел я хмуро, исподлобья.
Фотограф щурил глаз свой карий.
Снимал он губ пустыню Гоби
И лба пустыню Калахари.
Померкли дни великих полководцев,
Слова вождей истаяли давно.
В бокал мой отравители колодцев
Вливают горькое полынное вино.
Я подошел к последнему пределу,
Где умолкают страсти, женщины, стихи,
И лишь теснее льнут к испуганному телу
Его неотделимые грехи.
Скажи, какой коварный окулист
Мне в глаз вонзил разящую иглу,
Что я исписанный стихами лист
Воспринимаю как ночную мглу?
Теперь, когда не вижу свет оконный,
Все глубже погружаясь в мир теней,
Я прозреваю «тайну беззаконий»
И огненную надпись на стене.
Теперь, когда я тихо умираю
И мир становится туманный и нечеткий,
Благоговейно я перебираю
Воспоминаний мраморные четки.
Был чудный день. Летели паучки,
Посланцы осени. И вдруг напал буран.
Вонзил в лазурь жестокие пучки.
Я улетал на фронт, за океан.
Буйволы лиловые, как сливы.
Цапли белоснежные у вод.
Я дремал в тени с лицом счастливым,
Руку положив на пулемет.
Мы продирались в джунглях Кампучии.
Кончался хлеб, гранаты и патроны.
Огромные гранитные личины
На нас смотрели из листвы зеленой.
Крестьяне извлекали из болота
Убитых неистлевшие останки.
Я гнался за отрядами Пол Пота,
Врываясь в села на вьетнамском танке.
В Карпатах обострилась обстановка.
В предгорьях гаубица стреляла по хорватам.
Крестился серб и дёргал за веревку,
И пушка выдыхала дым косматый.
Мы на мосту белградском распевали.
Кругом цвели пасхальные деревья.
Крылатые ракеты город рвали,
Разбрасывали дымные отребья.
Струятся мыслей прихотливых строки.
То конский череп, то красавиц груди,
То голову разбитую пророка
Несут в шатер на драгоценном блюде.
Когда меня грехи потянут в бездну,
Господь, припомни то цветное утро,
Когда жучок тонул в бачке железном,
Я выплеснул его частичкой перламутра.
Я приведен на Суд рукой железной.
Что превзойдет? Чему должно свершиться?
Моих грехов дымящиеся бездны
Иль слез моих небесные вершины?
Я помню, как глаза твои блистали,
Как волновался твой девичий стан.
Ты согревала теплыми устами
Остывшие рубцы моих старинных ран.
Там были женщины в коротких красных юбках.
Садились на колени к нам, мужчинам.
Когда я думаю об их прекрасных губках,
Светлеют мои темные морщины.
Я плавал, покорял материки.
Я воевал. Струилась даль за далью.
Но помню девочку, касание руки,
Подаренный цветок душистой мальвы.
Меня ребенком в баню затолкали.
Сквозь пар туманился светильник слабый.
Ковши звенели, веники хлестали,
И хохотали розовые бабы.
Струился шёлк накидки на одре.
Мерцал у зеркала духов флакончик.
На выпуклом играющем бедре
Был выколот малиновый дракончик.
В оны дни, прекрасно и высоко,
Над поляной солнечной и талой
Пролетала голубая сойка -
Это мое детство пролетало.
Когда над разноцветными крестами
Летал судьбы моей печальный вестник,
Тогда мне пели русские крестьяне
Своих отцов божественные песни.
Я жизнь провел в сраженьях и походах,
Но не забыть на склоне долгих дней,
Как мне старик на синих хладных водах
Пел песни про серебряных коней.
Мой отец погиб под Сталинградом.
В наступленье шёл его штрафбат.
Всё мне кажется, он где-то рядом,
Они с мамой тихо говорят.
Больную маму подводил я к клёну.
И мама гладила зелёные листы.
Теперь, когда целую лист зеленый,
Целую мамины прекрасные персты.
Я не ищу на небе благодать,
Не предвкушаю райский звон венчальный.
Я в рай стремлюсь, чтоб маму увидать
И ей сказать, как без неё печально.
Когда церковным белым покрывалом
Накроют моё мертвое лицо,
Оставлю тело, чтобы остывало,
И улечу, чтоб встретиться с отцом.
Там плыли голубые пароходы,
Висели темно-красные мосты,
И падали в лазоревые воды
Салютов разноцветные хвосты.
Страна тупых речей и пошлых сериалов,
Без глаз и без души, в оковах чёрных труб.
Там, где вчера империя сияла,
Там пучится непогребенный труп.
Он был как шут с накрашенным лицом.
И не было его на свете безобразней.
Он дребезжал веселым бубенцом
Во всех местах, где совершались казни.
Он никогда не достигал высот -
Ему всегда хватало половины.
Он был золой от выжженных лесов,
Был камнем остановленной лавины.
Парламентарий пошлый и унылый,
Ты произносишь приторные речи.
Не помнишь ты, как поднятый на вилы,
Скончался твой заносчивый предтеча.
Вы тени моих суеверий,
Вы образы темных глазниц,
Воители новых империй,
Строители дивных столиц.
От гула грозного Вселенная трясется,
Встает Империи громадная волна -
То к ослепительному солнцу вознесётся,
То в бездну черную низвергнется она.
Они меня забрасывали грязью,
Чернили дёгтем и валяли в перьях.
Я продолжал писать славянской вязью:
«Да светится в веках моя Империя!»
Обоих городов люблю я облик чистый,
Непревзойденный царственный наряд.
Санкт-Петербург туманно-золотистый
И пламенно-багряный Ленинград.
В монастыре, в его соборе чистом,
Наперекор наветам и вражде
В святую ночь пред образом лучистым
Монахиня молились о вожде.
Восстань из праха царственно и гордо
С бриллиантовой звездой державный исполин.
Несметна рать и маршалов когорта,
А позади пылающий Берлин.
Я перевёртывал старинных книг листы,
И формулы ракет писал я непрестанно.
Моя душа была из бересты,
А разум из сверхплотного титана.
Жизнь опадёт, как груз тяжелых гирь.
Умолкнет вдалеке её ненужный рокот,
Ко мне на крест усядется снегирь,
И я услышу хрупких лапок цокот.
Истёк мой век. Кончается сказанье.
Исполнил всё, что начертал мне рок.
Оставлю по себе воспоминанье.
В сияющей смоле янтарный пузырёк.
(Алексндр Прохаов)
Забвенья прах покрыл родные лица.
Теперь один спускаюсь в сад зеленый,
С дремотной памятью, израненный патриций.
Я уходил в леса. Терялся в дебрях путь.
Шли годы, уносились облака.
Мне некому открыть израненную грудь,
Обмотанную знаменем полка.
Шелка моих знамен на торжище несут.
Достался трон царей презренному клеврету.
Моих святынь божественный сосуд
Переплавляют в звонкую монету.
Вы без меня танцуйте и пируйте.
Мои друзья ушли, остался я один.
И некому поведать, как в Бейруте
Кричал на площади унылый муэдзин.
Я юношей вышел, глазами горя.
Оставил отеческий дом.
Вернулся, когда догорала заря,
Усталым слепым стариком.
Когда трусливые войска не вышли на парад
И был мой красный флаг растерзан в клочья,
Я нес иконостас моих наград,
Один за всех пересекая площадь.
Лежат обломки триумфальных арок,
Остались от величья пены хлопья.
Так подари, страна, последний свой подарок,
Воздень меня на копья.
Когда я молод был, я насадил мой лес,
Чтоб стариком дремать под синим дубом.
Пришел, когда угас огонь моих небес.
В лесу звенели пилы лесорубов.
Ушла под воду грозная армада.
Разгромлены в сраженьи экипажи.
И я один средь плещущего ада
Кричал: «Вперед! Победа будет наша!»
От кораблей осталась щепок груда.
Меня топили водные лавины.
Я погибал, но совершилось чудо,
Меня спасли волшебные дельфины.
Безлюдной и немой была земля.
И мне хотелось вниз на скалы броситься.
Но я нашел обломок корабля
И начал строить новый броненосец.
В морские дали, в годовщину битвы
Плыву, чтоб там, среди штормов и гроз,
Над павшими прочесть мою молитву
И опустить венок из алых роз.
Еще дворец дымится и горит.
Истек кровавый день и в вечность просится.
Над крышами московскими парит
Пробитый пулями бессмертный знаменосец.
Я не просил врагов о милосердье,
Когда в бою, пропитанные ядом,
Сто тысяч пуль летели мне в предсердье.
Взывал я к Богу. Он всегда был рядом.
Смотрел я хмуро, исподлобья.
Фотограф щурил глаз свой карий.
Снимал он губ пустыню Гоби
И лба пустыню Калахари.
Померкли дни великих полководцев,
Слова вождей истаяли давно.
В бокал мой отравители колодцев
Вливают горькое полынное вино.
Я подошел к последнему пределу,
Где умолкают страсти, женщины, стихи,
И лишь теснее льнут к испуганному телу
Его неотделимые грехи.
Скажи, какой коварный окулист
Мне в глаз вонзил разящую иглу,
Что я исписанный стихами лист
Воспринимаю как ночную мглу?
Теперь, когда не вижу свет оконный,
Все глубже погружаясь в мир теней,
Я прозреваю «тайну беззаконий»
И огненную надпись на стене.
Теперь, когда я тихо умираю
И мир становится туманный и нечеткий,
Благоговейно я перебираю
Воспоминаний мраморные четки.
Был чудный день. Летели паучки,
Посланцы осени. И вдруг напал буран.
Вонзил в лазурь жестокие пучки.
Я улетал на фронт, за океан.
Буйволы лиловые, как сливы.
Цапли белоснежные у вод.
Я дремал в тени с лицом счастливым,
Руку положив на пулемет.
Мы продирались в джунглях Кампучии.
Кончался хлеб, гранаты и патроны.
Огромные гранитные личины
На нас смотрели из листвы зеленой.
Крестьяне извлекали из болота
Убитых неистлевшие останки.
Я гнался за отрядами Пол Пота,
Врываясь в села на вьетнамском танке.
В Карпатах обострилась обстановка.
В предгорьях гаубица стреляла по хорватам.
Крестился серб и дёргал за веревку,
И пушка выдыхала дым косматый.
Мы на мосту белградском распевали.
Кругом цвели пасхальные деревья.
Крылатые ракеты город рвали,
Разбрасывали дымные отребья.
Струятся мыслей прихотливых строки.
То конский череп, то красавиц груди,
То голову разбитую пророка
Несут в шатер на драгоценном блюде.
Когда меня грехи потянут в бездну,
Господь, припомни то цветное утро,
Когда жучок тонул в бачке железном,
Я выплеснул его частичкой перламутра.
Я приведен на Суд рукой железной.
Что превзойдет? Чему должно свершиться?
Моих грехов дымящиеся бездны
Иль слез моих небесные вершины?
Я помню, как глаза твои блистали,
Как волновался твой девичий стан.
Ты согревала теплыми устами
Остывшие рубцы моих старинных ран.
Там были женщины в коротких красных юбках.
Садились на колени к нам, мужчинам.
Когда я думаю об их прекрасных губках,
Светлеют мои темные морщины.
Я плавал, покорял материки.
Я воевал. Струилась даль за далью.
Но помню девочку, касание руки,
Подаренный цветок душистой мальвы.
Меня ребенком в баню затолкали.
Сквозь пар туманился светильник слабый.
Ковши звенели, веники хлестали,
И хохотали розовые бабы.
Струился шёлк накидки на одре.
Мерцал у зеркала духов флакончик.
На выпуклом играющем бедре
Был выколот малиновый дракончик.
В оны дни, прекрасно и высоко,
Над поляной солнечной и талой
Пролетала голубая сойка -
Это мое детство пролетало.
Когда над разноцветными крестами
Летал судьбы моей печальный вестник,
Тогда мне пели русские крестьяне
Своих отцов божественные песни.
Я жизнь провел в сраженьях и походах,
Но не забыть на склоне долгих дней,
Как мне старик на синих хладных водах
Пел песни про серебряных коней.
Мой отец погиб под Сталинградом.
В наступленье шёл его штрафбат.
Всё мне кажется, он где-то рядом,
Они с мамой тихо говорят.
Больную маму подводил я к клёну.
И мама гладила зелёные листы.
Теперь, когда целую лист зеленый,
Целую мамины прекрасные персты.
Я не ищу на небе благодать,
Не предвкушаю райский звон венчальный.
Я в рай стремлюсь, чтоб маму увидать
И ей сказать, как без неё печально.
Когда церковным белым покрывалом
Накроют моё мертвое лицо,
Оставлю тело, чтобы остывало,
И улечу, чтоб встретиться с отцом.
Там плыли голубые пароходы,
Висели темно-красные мосты,
И падали в лазоревые воды
Салютов разноцветные хвосты.
Страна тупых речей и пошлых сериалов,
Без глаз и без души, в оковах чёрных труб.
Там, где вчера империя сияла,
Там пучится непогребенный труп.
Он был как шут с накрашенным лицом.
И не было его на свете безобразней.
Он дребезжал веселым бубенцом
Во всех местах, где совершались казни.
Он никогда не достигал высот -
Ему всегда хватало половины.
Он был золой от выжженных лесов,
Был камнем остановленной лавины.
Парламентарий пошлый и унылый,
Ты произносишь приторные речи.
Не помнишь ты, как поднятый на вилы,
Скончался твой заносчивый предтеча.
Вы тени моих суеверий,
Вы образы темных глазниц,
Воители новых империй,
Строители дивных столиц.
От гула грозного Вселенная трясется,
Встает Империи громадная волна -
То к ослепительному солнцу вознесётся,
То в бездну черную низвергнется она.
Они меня забрасывали грязью,
Чернили дёгтем и валяли в перьях.
Я продолжал писать славянской вязью:
«Да светится в веках моя Империя!»
Обоих городов люблю я облик чистый,
Непревзойденный царственный наряд.
Санкт-Петербург туманно-золотистый
И пламенно-багряный Ленинград.
В монастыре, в его соборе чистом,
Наперекор наветам и вражде
В святую ночь пред образом лучистым
Монахиня молились о вожде.
Восстань из праха царственно и гордо
С бриллиантовой звездой державный исполин.
Несметна рать и маршалов когорта,
А позади пылающий Берлин.
Я перевёртывал старинных книг листы,
И формулы ракет писал я непрестанно.
Моя душа была из бересты,
А разум из сверхплотного титана.
Жизнь опадёт, как груз тяжелых гирь.
Умолкнет вдалеке её ненужный рокот,
Ко мне на крест усядется снегирь,
И я услышу хрупких лапок цокот.
Истёк мой век. Кончается сказанье.
Исполнил всё, что начертал мне рок.
Оставлю по себе воспоминанье.
В сияющей смоле янтарный пузырёк.
(Алексндр Прохаов)