Дни Великой французской революции
"В подземелье было тихо и темно. Симурдэн сделал шаг, поставил фонарь
наземь и остановился. Во мраке слышалось ровное дыхание спящего человека.
Симурдэн задумчиво вслушался в этот мирный звук.
Говэн лежал в глубине каземата на охапке соломы. Это его дыхание
доносилось до Симурдэна. Он спал глубоким сном.
Стараясь не шуметь, Симурдэн подошел поближе и долго смотрел на Говэна;
мать, склонившаяся над спящим своим младенцем, не глядит на него таким
невыразимо нежным взглядом, каким глядел Симурдэн. Быть может, это зрелище
было сильнее Симурдэна; он как-то по-детски прикрыл глаза кулаками и
несколько мгновений стоял неподвижно. Потом он опустился на колени, бережно
приподнял руку Говэна и прижался к ней губами.
Спящий пошевелился и, открыв глаза, удивленно посмотрел вокруг, как
озирается внезапно проснувшийся человек.
Свет фонаря слабо освещал подземелье. Говэн узнал Симурдэна.
-- А, -- сказал он, -- это вы, учитель!
И, помолчав, добавил:
-- А мне приснилось, что смерть целует мне руку.
<...>
Говэн шел свободно. Ему не связали веревками ни рук, ни ног. Он был в
походной форме и при шпаге.
Шествие замыкал второй взвод конвоиров.
Лицо Говэна еще хранило след мечтательной радости, которая зажглась в
его глазах в ту минуту, когда он сказал Симурдэну: "Я думаю о будущем".
Несказанно прекрасна и возвышенна была эта улыбка, так и не сошедшая с его
уст.
Подойдя к роковому помосту, он бросил взгляд на вершину башни.
Гильотину он даже не удостоил взгляда.
Он знал, что Симурдэн сочтет своим долгом лично присутствовать при
казни. Он искал его глазами. И нашел.
Симурдэн был бледен и холоден. Стоявшие рядом с ним люди не могли
уловить его дыхания.
Увидев Говэна, он даже не вздрогнул.
Тем временем Говэн шел к гильотине.
Он шел и все смотрел на Симурдэна, и Симурдэн смотрел на него.
Казалось, Симурдэн ищет поддержки в его взгляде.
Говэн приблизился к подножью эшафота. Он поднялся на помост. Офицер,
командовавший конвоем, последовал за ним. Говэн отстегнул шпагу и передал ее
офицеру; затем снял галстук и отдал его палачу.
Он был подобен видению. Никогда еще он не был так прекрасен. Ветер
играл его темными кудрями, -- в ту пору мужчины не стриглись так коротко,
как в наши дни. Его шея блистала женственной белизной, а взгляд был твердый
и светлый, как у архангела. И здесь, на эшафоте, он продолжал мечтать.
Лобное место было вершиной, и Говэн стоял на ней, выпрямившись во весь рост,
величавый и спокойный. Солнечные лучи ореолом окружали его чело.
Полагалось, однако, связать казнимого. Палач подошел с веревкой в руке.
Но тут, видя, что их молодого командира сейчас положат под нож, солдаты
не выдержали, закаленные сердца воинов переполнились горечью. Послышалось
то, чего нет ужаснее, -- рыдание войска. Раздались крики: "Помиловать!
Помиловать!" Некоторые падали на колени, другие, бросив наземь оружие,
протягивали руки к вершине башни, где сидел Симурдэн. Какой-то гренадер,
указывая на гильотину, воскликнул: "А замена разрешается? Я готов!"
Все в каком-то исступлении кричали: "Помиловать! Помиловать!" Даже
сердце льва, услышавшего эти крики, сжалось бы и дрогнуло в ужасе, ибо
страшны солдатские слезы.
Палач остановился в нерешительности.
Тогда с вершины башни раздался властный голос, и все услышали зловещие
слова, как тихо ни были они произнесены:
-- Исполняйте волю закона.
Все узнали этот неумолимый голос. Это говорил Симурдэн. И войско
затрепетало.
Палач больше не колебался. Он подошел к Говэну, держа в руках веревку.
-- Подождите, -- сказал Говэн.
Он повернулся лицом к Симурдэну и послал ему правой, еще свободной
рукой прощальный привет, затем дал себя связать.
И уже связанный, он сказал палачу:
-- Простите, еще минутку.
Он крикнул:
-- Да здравствует Республика!
Потом его положили на доску, прекрасную и гордую голову охватил
отвратительный ошейник, палач осторожно приподнял на затылке волосы, затем
нажал пружину, стальной треугольник пришел в движение и заскользил вниз,
сначала медленно, потом быстрее, и все услышали непередаваемо мерзкий звук.
В ту самую минуту раздался другой звук. На удар топора отозвался
выстрел пистолета. Симурдэн схватил один из двух пистолетов, заткнутых за
пояс, и в то самое мгновение, когда голова Говэна скатилась в корзину,
Симурдэн выстрелил себе в сердце. Струя крови хлынула из его рта, и он упал
мертвым.
Две трагические души, две сестры, отлетели вместе, и та, что была
мраком, слилась с той, что была светом".
(В.Гюго Девяносто третий год)
наземь и остановился. Во мраке слышалось ровное дыхание спящего человека.
Симурдэн задумчиво вслушался в этот мирный звук.
Говэн лежал в глубине каземата на охапке соломы. Это его дыхание
доносилось до Симурдэна. Он спал глубоким сном.
Стараясь не шуметь, Симурдэн подошел поближе и долго смотрел на Говэна;
мать, склонившаяся над спящим своим младенцем, не глядит на него таким
невыразимо нежным взглядом, каким глядел Симурдэн. Быть может, это зрелище
было сильнее Симурдэна; он как-то по-детски прикрыл глаза кулаками и
несколько мгновений стоял неподвижно. Потом он опустился на колени, бережно
приподнял руку Говэна и прижался к ней губами.
Спящий пошевелился и, открыв глаза, удивленно посмотрел вокруг, как
озирается внезапно проснувшийся человек.
Свет фонаря слабо освещал подземелье. Говэн узнал Симурдэна.
-- А, -- сказал он, -- это вы, учитель!
И, помолчав, добавил:
-- А мне приснилось, что смерть целует мне руку.
<...>
Говэн шел свободно. Ему не связали веревками ни рук, ни ног. Он был в
походной форме и при шпаге.
Шествие замыкал второй взвод конвоиров.
Лицо Говэна еще хранило след мечтательной радости, которая зажглась в
его глазах в ту минуту, когда он сказал Симурдэну: "Я думаю о будущем".
Несказанно прекрасна и возвышенна была эта улыбка, так и не сошедшая с его
уст.
Подойдя к роковому помосту, он бросил взгляд на вершину башни.
Гильотину он даже не удостоил взгляда.
Он знал, что Симурдэн сочтет своим долгом лично присутствовать при
казни. Он искал его глазами. И нашел.
Симурдэн был бледен и холоден. Стоявшие рядом с ним люди не могли
уловить его дыхания.
Увидев Говэна, он даже не вздрогнул.
Тем временем Говэн шел к гильотине.
Он шел и все смотрел на Симурдэна, и Симурдэн смотрел на него.
Казалось, Симурдэн ищет поддержки в его взгляде.
Говэн приблизился к подножью эшафота. Он поднялся на помост. Офицер,
командовавший конвоем, последовал за ним. Говэн отстегнул шпагу и передал ее
офицеру; затем снял галстук и отдал его палачу.
Он был подобен видению. Никогда еще он не был так прекрасен. Ветер
играл его темными кудрями, -- в ту пору мужчины не стриглись так коротко,
как в наши дни. Его шея блистала женственной белизной, а взгляд был твердый
и светлый, как у архангела. И здесь, на эшафоте, он продолжал мечтать.
Лобное место было вершиной, и Говэн стоял на ней, выпрямившись во весь рост,
величавый и спокойный. Солнечные лучи ореолом окружали его чело.
Полагалось, однако, связать казнимого. Палач подошел с веревкой в руке.
Но тут, видя, что их молодого командира сейчас положат под нож, солдаты
не выдержали, закаленные сердца воинов переполнились горечью. Послышалось
то, чего нет ужаснее, -- рыдание войска. Раздались крики: "Помиловать!
Помиловать!" Некоторые падали на колени, другие, бросив наземь оружие,
протягивали руки к вершине башни, где сидел Симурдэн. Какой-то гренадер,
указывая на гильотину, воскликнул: "А замена разрешается? Я готов!"
Все в каком-то исступлении кричали: "Помиловать! Помиловать!" Даже
сердце льва, услышавшего эти крики, сжалось бы и дрогнуло в ужасе, ибо
страшны солдатские слезы.
Палач остановился в нерешительности.
Тогда с вершины башни раздался властный голос, и все услышали зловещие
слова, как тихо ни были они произнесены:
-- Исполняйте волю закона.
Все узнали этот неумолимый голос. Это говорил Симурдэн. И войско
затрепетало.
Палач больше не колебался. Он подошел к Говэну, держа в руках веревку.
-- Подождите, -- сказал Говэн.
Он повернулся лицом к Симурдэну и послал ему правой, еще свободной
рукой прощальный привет, затем дал себя связать.
И уже связанный, он сказал палачу:
-- Простите, еще минутку.
Он крикнул:
-- Да здравствует Республика!
Потом его положили на доску, прекрасную и гордую голову охватил
отвратительный ошейник, палач осторожно приподнял на затылке волосы, затем
нажал пружину, стальной треугольник пришел в движение и заскользил вниз,
сначала медленно, потом быстрее, и все услышали непередаваемо мерзкий звук.
В ту самую минуту раздался другой звук. На удар топора отозвался
выстрел пистолета. Симурдэн схватил один из двух пистолетов, заткнутых за
пояс, и в то самое мгновение, когда голова Говэна скатилась в корзину,
Симурдэн выстрелил себе в сердце. Струя крови хлынула из его рта, и он упал
мертвым.
Две трагические души, две сестры, отлетели вместе, и та, что была
мраком, слилась с той, что была светом".
(В.Гюго Девяносто третий год)