(no subject)
О, эта мука детских фотографий
людей, которых мы любили или любим
(все эти уши, ёжики и лбы),
она не в том, что все они - жемчужны,
не в том она, что мы им - не нужны,
а в том, что мы про них уже все знаем,
а им не видно - собственной судьбы.
Ну, вот я и вернулся сюда - в тридесятую эту весну,
в тридцатисемилетнюю пыль, в лопоухие столбики счастья...
- Я хотел рассказать тебе там,
а теперь расскажу тебе тут,
про двух мальчиков, двух медвежат, про двух девочек, Рому и Настю...
Всех прекрасных, сопливых, больных, безработных, нездешних, не наших,
я собрал на апрельском, на майском своем корабле -
бедный мальчик в крапиве (с мечом деревянным)
+ Света, и Саша,
бурундук сумасшедший и девочка на колесе...
Только не было сил у меня быть огромной дощатой скворешней
и тянуть соловьиный кадык в лопушняк золотых неудач...
- Это кто ж, интересно, у нас
тут такой неземной и нездешний?
- Это я, это я тут у вас - весь такой неземной и нездешний,
потетешкай меня, послюни, ткни мне в пузо цветной карандаш.
Потому что я тоже смотрю из своей лопоухой весны
на ужасную взрослую жизнь - и никак не могу наглядеться:
сколько разных, прекрасных, родных -
я когда-то любил и забыл,
в 21 столетье своем, в ненасытном твоем королевстве.
...Бурундук малахольный помрёт, мы схороним его на углу
на медвежьем июньском углу, где сцепились малина с крапивой...
- Я вернулся сюда посмотреть
(потому что потом не смогу)
на корабль, на двух медвежат, на двух мальчиков - Олю и Диму.
Д. Воденников