Работы Христины Денисовны Чупраковой в Нижней Синячихе
И вот здесь:http://www.stihi.ru/2010/03/02/2659
очень интересные воспоминания о Христине Денисовне Чупраковой:
МАРИЯ ПРО ХРИСТИНУ
Итак, терем Христины Денисовны был обставлен следующим образом. Слева, между дверями и окном, в простенке, стояла горка с посудой. Посуда была наполовину казенная (так Христина называла все магазинное), наполовину самодельная, расписанная красками и украшенная золотинками. Казенная стояла на средней, самой видимой полке и имела, как я понимаю, более высокую в глазах Христины художественную ценность, чем самоделки наверху и внизу. Правда, одной бумажной сухарнице все же было позволено находиться среди этой "роскоши", в ней всегда лежали какие-нибудь печенюшки да крендельки. Роскошь, понятное дело, была копеечная простое стекло, даже не "под хрусталь". На верхней полке стояли собственного приготовления контейнеры для круп, на нижней цветистая глиняная и картонная посуда. Полочки были устланы резными бумажными салфетками, к которым у Христины была своя страсть. По моим наблюдениям, она в принципе не переносила белого листа, и даже письма иногда писала на бумажных салфеточках, и мне приходилось вертеть эти салфеточки так и эдак, чтобы распутать ниточку ее детского почерка, спотыкающуюся среди веселых узоров.
Все это богатство в горке охраняли прославленные конькобежцы Роднина и Зайцев в творческом дуэте с какой-то восточногерманской парой. Фамилию иностранцев Христина не могла воспроизвести и называла их просто "Пуф-Пуф", добавляя при этом вопросительно: "Поди не обидятся?"
Тут же придется забежать вперед и сказать о том, что изба Христины Денисовны была еще и суверенной территорией некоего кукольного народа. Всесильная художница виртуозно пользовалась телеящиком, умудряясь вытянуть из него редкие зерна среди гор шелухи. "Это у меня Анна Карелина со своей работой, со своей семьей", вздыхала она. Она и осуждала Анну за измену мужу, и жалела ее, и, желая исправить положение снять с Анниной души муки совести, которые, по ее понятиям, должны были терзать Каренину, усадила их всех вместе: Алексея Александровича, Анну и Сережу. Вронского же загнала на коня и оставила в стороне.
Она и Аксинью шолоховскую судила строго: "Я пока смотрела кино и все на нее злилась: мужа в армию проводила, а сама свои дела устраивала". Однако сшила ее красавицей; видно, оставила все-таки в сердце своем место для снисхождения.
Кого только не прописывала Христина Денисовна в своей избе: "Вот куды вы, девки, попали, беда! Это у меня штангист, фамилию-то забыла, он ведь штангу поднимает знаешь сколько? Двести пятьдесят килограммов! Какой дядька! Как мне его не сделать, правда? Глина-то ведь есть давай лепить!" "Гагарин, бедный мальчик... Ну я уж его так сделала на память чтобы, и шью да плачу тебе надо еще летать, а ты, бедный, в земельке лежишь".
И все же главные кукольные ее вершины те, что пришли к ней из детства. В сценах крестьянской жизни Чупракова воссоздала дореволюционную деревенскую жизнь, всю, до мелочей. Все праздники и все крестьянские работы, которые были ее кровным делом, пока их большую семью не распылили, не растрясли в жестоком раскулачивании.
Сейчас, когда я вижу этот Христинин народ, промыслом Божьим сохраненный и переселенный Иваном Даниловичем в деревянную часовенку Нижнесинячихинского музея, я слышу чей-то приглушенный голос: "И пойдут праведники в жизнь вечную". Мне страшно прикасаться к витринному стеклу, я боюсь потревожить этот безвинный тихий народ идущий за плугом, возводящий, точно храмы, пахучие травяные зароды в знойный сенокос, пастушьим рожком возвещающий день прошедший, колокольным звоном осыпающий землю.
...В Христининой горнице между южными окошками, которые выходили во двор, стоял комод. На его белой поверхности, исстроченной традиционным ришелье, был вечный праздник. В рябиновых и яблоневых кущах (Христина переводила в них любую тряпичную зелень, тщательно вырезая каждый листочек и с помощью крахмала добиваясь впечатления неувядаемости) свистали соловьи, прогуливались разнаряженные девицы в шелках и бусах. Парни были и городские, в черных костюмах да при галстуках, и деревенские в косоворотках да сапогах. И те, и другие с непременными гармошками. Гармошка и всеобщее гулянье таили, надо полагать, в себе идею собирания жизнелюбивых сил, а звери и птицы, представляющие на Христинином комоде все широты, еще пуще укрепляли эту идею.
На круглом столе, который стоял в центре западной, уличной стороны, была кремлевская башня. Скорее всего, она и замышлялась идеологическим центром горницы, она и в самом деле первой бросалась в глаза прямо с порога. Башню охраняли два солдата с винтовками, и строгие силуэты елок за их плечами подчеркивали почетность и ответственность службы. "Мир они тут у меня охраняют, день и ночь в карауле, день и ночь. Не будет мира куды все денемся?" говорила Христина, и вопросительный ее взгляд из-под очков цеплял пришедшего: согласен или есть другое мнение?
В углу между, комодом и столом, был телевизор почти единственный источник, связывающий Христину Денисовну с внешним миром в последние годы. Она очень любила русскую классику и, как те солдаты у башни, стояла на страже, пыталась ее сохранить. Отношения с телеэкраном, помимо ее воли, были похожи на отношения лесозащитной полосы с суховеями в самых изысканных новациях, паразитирующих на классике, угадывала она телестряпню, останавливала ее наступление своим творчеством, создавая незамутненные образы героев Пушкина, Толстого, Шолохова. Она написала портреты писателей да развесила в горнице на почетных, хорошо обозримых простенках. Рядом с близкими родственниками.
-Христина Денисовна, а это Пушкин?
-Пушкин. Мало, что ли, походит? Ну, я сама понимаю, надо бы пошире лицо сделать...
-Что-то грустный он здесь, почему?
-А почему кто его знает (вздыхает). Видишь, он ведь на Красных полянах жил тогда... Осень листья-те ишь опадывают, опали уж, ой, батюшки!
-Ой, портрет Толстого!
-Так я вам говорю: женщины хохотали над ём: "А борода-то, девка, гляди-ка, борода-то!" Так они сроду, что ли, Толстого не видали?.. Это тоже Толстой, в молодости только. Мне вот надо Некрасова где-то взять, я бы его еще нарисовала, пока сил маленько, скоро уж отрисуюсь... Ой, Господи, ох... Так вот посмотрю на картинки-те, они у меня почему-то получаются (смеется). Сама не знаю, как они получаются. Очень трудно, конечно.
- Христина Денисовна, это шедевр!
-Я первый раз слышу это слово что такое?
-Шедевр - это значит самое лучшее!
- Ма-а-атушки, да вы же мне говорили, что ты художник, а я вам отвечала, что я любитель.
-Только настоящий художник может так нарисовать. Вы же, Христина Денисовна, сами чувствуете в душе, что вы художник, правда?
-Вон "В мире животных"... Ковер этот, как умру - мне с собой его положьте, так ндравится, вот так! Потому что я и животных-то люблю, я и людей-то люблю, Господи, и надо мне, чтобы люди-те мои шарапушки видели, вот охота, чтобы видели люди - вот дурак какой, а?
Лишь однажды я видела Христину в гневе. Случай этот льстит моему самолюбию, и поэтому негоже бы его публично вспоминать, если бы не взятое обязательство рассказать о народном мастере все, что мне ведомо.
Я крепко захворала, об этом знали в Алапаевске, поскольку связь не прерывалась. И вдруг получаю посылочку, подписанную знакомыми каракулями. Распечатываю и столбенею: Христина Денисовна сделала для меня коврик "Райский сад". Описывать его красоту и гармонию не берусь, убеждена, что это никому не подвластно ни дилетанту, ни искусствоведу, ибо кто может описать состояние души? Что касается сюжета здесь слова поискать можно. На зеленом фоне, заменившем традиционный для Христины черный, арка, райские врата. Арка прорисована четырьмя линиями. За пределами сада цветовое сияние; в самом саду диковинные деревья с розовыми и сиреневыми плодами. И дерево, усыпанное до самой вершины белыми ромашками; домик, в который так и манит заглянуть. На замшелом пне из настоящего мха сидит медведь и лакомится малиной, и она сама норовит ему угодить в пасть тяжелыми сладкими ягодами. В саду стол, возле него - стульчик. Стол не пустой, на нем чайник и две чашечки. Наверное, животные, похожие то ли на собачек, то ли на овечек, гуляя средь сиреневых деревьев, все-таки забредут сюда на чашку чаю на берег речки, которая тут же и течет, вмещая двух рыбок с блестящими глазками и растрепанными плавничками, двух уточек с решительными клювами и красными лапками и неизменного рыбачка на лодочке - розовощекого и в шляпе.
Получив такой царский подарок, я продержала его дома до выздоровления, которое пошло вдруг полным ходом, а выздоровев, отправилась в Алапаевск, чтобы поблагодарить Христину Денисовну, но все-таки заявить ей в присутствии Ивана Даниловича, что не чувствую за собой морального права позволить шедеврам народного искусства оседать у себя в доме. Христина выслушала мою речь и вдруг неожиданно для нас сильно пристукнула сухой рукой по столу, взглянула обиженно и даже зло: "В музей не отдашь! Я его тебе сделала, когда ты болела, и в церкви освятила!" Я поняла, что разговор окончен, и Данилыч замахал на меня руками, призывая уходить с опасной тропы.
Пусть не подумают, что я одна была такая - меченая Христининой любовью. Через Колногорова 40 прошли сотни людей, и среди них Христина постоянно находила объекты своего особого расположения. И каждый раз, не откладывая в долгий ящик, принималась строчить ковры, расписывать свои фанерки, шить куклы...
В прошлом году я сделала на телевидении передачу о Чупраковой великой художнице, чье имя еще не знает по-настоящему народ, как не знает он сотни и тысячи имен, выношенных в незамутненных его глубинах. Передача называется "Успеть рассказать..." Надеюсь, сумею дописать о Христине Денисовне то, что не дописано. Надеюсь многое успеть... Многоликость современной журналистики несколько пугает, но не настолько, чтобы откачнуться и не иметь с ней дела вообще. Сама-то когда поумнела? Достаточно ли? Сильно сомневаюсь... От этого весело. Значит, еще есть чем
заняться в этой такой долгой и такой короткой жизни.
http://seaseas.livejournal.com/2310760.html
очень интересные воспоминания о Христине Денисовне Чупраковой:
МАРИЯ ПРО ХРИСТИНУ
Итак, терем Христины Денисовны был обставлен следующим образом. Слева, между дверями и окном, в простенке, стояла горка с посудой. Посуда была наполовину казенная (так Христина называла все магазинное), наполовину самодельная, расписанная красками и украшенная золотинками. Казенная стояла на средней, самой видимой полке и имела, как я понимаю, более высокую в глазах Христины художественную ценность, чем самоделки наверху и внизу. Правда, одной бумажной сухарнице все же было позволено находиться среди этой "роскоши", в ней всегда лежали какие-нибудь печенюшки да крендельки. Роскошь, понятное дело, была копеечная простое стекло, даже не "под хрусталь". На верхней полке стояли собственного приготовления контейнеры для круп, на нижней цветистая глиняная и картонная посуда. Полочки были устланы резными бумажными салфетками, к которым у Христины была своя страсть. По моим наблюдениям, она в принципе не переносила белого листа, и даже письма иногда писала на бумажных салфеточках, и мне приходилось вертеть эти салфеточки так и эдак, чтобы распутать ниточку ее детского почерка, спотыкающуюся среди веселых узоров.
Все это богатство в горке охраняли прославленные конькобежцы Роднина и Зайцев в творческом дуэте с какой-то восточногерманской парой. Фамилию иностранцев Христина не могла воспроизвести и называла их просто "Пуф-Пуф", добавляя при этом вопросительно: "Поди не обидятся?"
Тут же придется забежать вперед и сказать о том, что изба Христины Денисовны была еще и суверенной территорией некоего кукольного народа. Всесильная художница виртуозно пользовалась телеящиком, умудряясь вытянуть из него редкие зерна среди гор шелухи. "Это у меня Анна Карелина со своей работой, со своей семьей", вздыхала она. Она и осуждала Анну за измену мужу, и жалела ее, и, желая исправить положение снять с Анниной души муки совести, которые, по ее понятиям, должны были терзать Каренину, усадила их всех вместе: Алексея Александровича, Анну и Сережу. Вронского же загнала на коня и оставила в стороне.
Она и Аксинью шолоховскую судила строго: "Я пока смотрела кино и все на нее злилась: мужа в армию проводила, а сама свои дела устраивала". Однако сшила ее красавицей; видно, оставила все-таки в сердце своем место для снисхождения.
Кого только не прописывала Христина Денисовна в своей избе: "Вот куды вы, девки, попали, беда! Это у меня штангист, фамилию-то забыла, он ведь штангу поднимает знаешь сколько? Двести пятьдесят килограммов! Какой дядька! Как мне его не сделать, правда? Глина-то ведь есть давай лепить!" "Гагарин, бедный мальчик... Ну я уж его так сделала на память чтобы, и шью да плачу тебе надо еще летать, а ты, бедный, в земельке лежишь".
И все же главные кукольные ее вершины те, что пришли к ней из детства. В сценах крестьянской жизни Чупракова воссоздала дореволюционную деревенскую жизнь, всю, до мелочей. Все праздники и все крестьянские работы, которые были ее кровным делом, пока их большую семью не распылили, не растрясли в жестоком раскулачивании.
Сейчас, когда я вижу этот Христинин народ, промыслом Божьим сохраненный и переселенный Иваном Даниловичем в деревянную часовенку Нижнесинячихинского музея, я слышу чей-то приглушенный голос: "И пойдут праведники в жизнь вечную". Мне страшно прикасаться к витринному стеклу, я боюсь потревожить этот безвинный тихий народ идущий за плугом, возводящий, точно храмы, пахучие травяные зароды в знойный сенокос, пастушьим рожком возвещающий день прошедший, колокольным звоном осыпающий землю.
...В Христининой горнице между южными окошками, которые выходили во двор, стоял комод. На его белой поверхности, исстроченной традиционным ришелье, был вечный праздник. В рябиновых и яблоневых кущах (Христина переводила в них любую тряпичную зелень, тщательно вырезая каждый листочек и с помощью крахмала добиваясь впечатления неувядаемости) свистали соловьи, прогуливались разнаряженные девицы в шелках и бусах. Парни были и городские, в черных костюмах да при галстуках, и деревенские в косоворотках да сапогах. И те, и другие с непременными гармошками. Гармошка и всеобщее гулянье таили, надо полагать, в себе идею собирания жизнелюбивых сил, а звери и птицы, представляющие на Христинином комоде все широты, еще пуще укрепляли эту идею.
На круглом столе, который стоял в центре западной, уличной стороны, была кремлевская башня. Скорее всего, она и замышлялась идеологическим центром горницы, она и в самом деле первой бросалась в глаза прямо с порога. Башню охраняли два солдата с винтовками, и строгие силуэты елок за их плечами подчеркивали почетность и ответственность службы. "Мир они тут у меня охраняют, день и ночь в карауле, день и ночь. Не будет мира куды все денемся?" говорила Христина, и вопросительный ее взгляд из-под очков цеплял пришедшего: согласен или есть другое мнение?
В углу между, комодом и столом, был телевизор почти единственный источник, связывающий Христину Денисовну с внешним миром в последние годы. Она очень любила русскую классику и, как те солдаты у башни, стояла на страже, пыталась ее сохранить. Отношения с телеэкраном, помимо ее воли, были похожи на отношения лесозащитной полосы с суховеями в самых изысканных новациях, паразитирующих на классике, угадывала она телестряпню, останавливала ее наступление своим творчеством, создавая незамутненные образы героев Пушкина, Толстого, Шолохова. Она написала портреты писателей да развесила в горнице на почетных, хорошо обозримых простенках. Рядом с близкими родственниками.
-Христина Денисовна, а это Пушкин?
-Пушкин. Мало, что ли, походит? Ну, я сама понимаю, надо бы пошире лицо сделать...
-Что-то грустный он здесь, почему?
-А почему кто его знает (вздыхает). Видишь, он ведь на Красных полянах жил тогда... Осень листья-те ишь опадывают, опали уж, ой, батюшки!
-Ой, портрет Толстого!
-Так я вам говорю: женщины хохотали над ём: "А борода-то, девка, гляди-ка, борода-то!" Так они сроду, что ли, Толстого не видали?.. Это тоже Толстой, в молодости только. Мне вот надо Некрасова где-то взять, я бы его еще нарисовала, пока сил маленько, скоро уж отрисуюсь... Ой, Господи, ох... Так вот посмотрю на картинки-те, они у меня почему-то получаются (смеется). Сама не знаю, как они получаются. Очень трудно, конечно.
- Христина Денисовна, это шедевр!
-Я первый раз слышу это слово что такое?
-Шедевр - это значит самое лучшее!
- Ма-а-атушки, да вы же мне говорили, что ты художник, а я вам отвечала, что я любитель.
-Только настоящий художник может так нарисовать. Вы же, Христина Денисовна, сами чувствуете в душе, что вы художник, правда?
-Вон "В мире животных"... Ковер этот, как умру - мне с собой его положьте, так ндравится, вот так! Потому что я и животных-то люблю, я и людей-то люблю, Господи, и надо мне, чтобы люди-те мои шарапушки видели, вот охота, чтобы видели люди - вот дурак какой, а?
Лишь однажды я видела Христину в гневе. Случай этот льстит моему самолюбию, и поэтому негоже бы его публично вспоминать, если бы не взятое обязательство рассказать о народном мастере все, что мне ведомо.
Я крепко захворала, об этом знали в Алапаевске, поскольку связь не прерывалась. И вдруг получаю посылочку, подписанную знакомыми каракулями. Распечатываю и столбенею: Христина Денисовна сделала для меня коврик "Райский сад". Описывать его красоту и гармонию не берусь, убеждена, что это никому не подвластно ни дилетанту, ни искусствоведу, ибо кто может описать состояние души? Что касается сюжета здесь слова поискать можно. На зеленом фоне, заменившем традиционный для Христины черный, арка, райские врата. Арка прорисована четырьмя линиями. За пределами сада цветовое сияние; в самом саду диковинные деревья с розовыми и сиреневыми плодами. И дерево, усыпанное до самой вершины белыми ромашками; домик, в который так и манит заглянуть. На замшелом пне из настоящего мха сидит медведь и лакомится малиной, и она сама норовит ему угодить в пасть тяжелыми сладкими ягодами. В саду стол, возле него - стульчик. Стол не пустой, на нем чайник и две чашечки. Наверное, животные, похожие то ли на собачек, то ли на овечек, гуляя средь сиреневых деревьев, все-таки забредут сюда на чашку чаю на берег речки, которая тут же и течет, вмещая двух рыбок с блестящими глазками и растрепанными плавничками, двух уточек с решительными клювами и красными лапками и неизменного рыбачка на лодочке - розовощекого и в шляпе.
Получив такой царский подарок, я продержала его дома до выздоровления, которое пошло вдруг полным ходом, а выздоровев, отправилась в Алапаевск, чтобы поблагодарить Христину Денисовну, но все-таки заявить ей в присутствии Ивана Даниловича, что не чувствую за собой морального права позволить шедеврам народного искусства оседать у себя в доме. Христина выслушала мою речь и вдруг неожиданно для нас сильно пристукнула сухой рукой по столу, взглянула обиженно и даже зло: "В музей не отдашь! Я его тебе сделала, когда ты болела, и в церкви освятила!" Я поняла, что разговор окончен, и Данилыч замахал на меня руками, призывая уходить с опасной тропы.
Пусть не подумают, что я одна была такая - меченая Христининой любовью. Через Колногорова 40 прошли сотни людей, и среди них Христина постоянно находила объекты своего особого расположения. И каждый раз, не откладывая в долгий ящик, принималась строчить ковры, расписывать свои фанерки, шить куклы...
В прошлом году я сделала на телевидении передачу о Чупраковой великой художнице, чье имя еще не знает по-настоящему народ, как не знает он сотни и тысячи имен, выношенных в незамутненных его глубинах. Передача называется "Успеть рассказать..." Надеюсь, сумею дописать о Христине Денисовне то, что не дописано. Надеюсь многое успеть... Многоликость современной журналистики несколько пугает, но не настолько, чтобы откачнуться и не иметь с ней дела вообще. Сама-то когда поумнела? Достаточно ли? Сильно сомневаюсь... От этого весело. Значит, еще есть чем
заняться в этой такой долгой и такой короткой жизни.
http://seaseas.livejournal.com/2310760.html