2Слухи о зверствах инквизиции несколько преувеличены в целях борьбы протестантства с католичеством.
Читайте также - Так сколько ученых сожгли церковники?
Привычную морализаторскую позицию надо хотя бы дополнить исторической и спросить: альтернативой чему была инквизиция? Ответ, по-моему, очевиден: инквизиция как гласный суд была альтернативой стихийному линчеванию.
Инквизиция предоставляла слово самому обвиняемому, а от обвинителя требовала ясных доказательств. В итоге - ни один другой суд в истории не выносил так много оправдательных приговоров. Для обвинения требовались показания двух свидетелей, которые в одно и то же время в одном и том же месте видели и слышали одно и то же. В случае расхождения показания свидетелей обвиняемый отпускался.
Реально инквизиция функционировала как учреждение, скорее защищающее от преследований, нежели разжигающее их. Как ни странно, но у рождающейся науки и инквизиции была общая черта: и там и там требовали доказательств и не слишком верили субъективным свидетельствам, доносам и заявлениям, стараясь найти способы объективной их проверки.
В Инквизицию отбирались наиболее образованные священослужители - «до 17 века они рекрутировались в интеллектуальной элите страны» (Dedieu, p. 64).
Великий Инквизитор Испании Франсиско Хименес де Сиснерос с 1507 по 1517 годы уничтожал арабские библиотеки. Но сам стал основателем Университета Алкала де Хенарес, созданного с целью открыть Испанию для новых течений европейской мысли (там же с. 63).
Аналогично и в России при первой попытке создать инквизицию как регулярную службу обратились к единственному университету: В грамоте, данной царем Федором Алексеевичем на учреждение в Москве Славяно-Греко-Латинской Академии, было сказано: “А от церкви возбраняемых наук, наипаче же магии естественной и иных, таким не учити и учителей таковых не имети. Аще же таковые учители где обрящутся, и оны со учениками, яко чародеи, без всякого милосердия да сожгутся” (Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Т. 3. М., 1995, сс. 300-301). Инициатором этой нормы был самый просвещенный публицист эпохи - Симеон Полоцкий. Впрочем, «привилегия, которая должна была бы превратить Академию в своего рода инквизиционный трибунал, так и осталась на бумаге, не оказав никакого влияния на судьбу реального учреждения» (Лавров А. С. Колдовство и религия в России 1700-1740 гг. М., 2000, с. 352).
По мнению французского историка Мюшамбле, охота на ведьм была частью просветительской программы: «Собственно колдовство в этот период никак не изменилось. Изменился подход к нему со стороны судей и культурной элиты. Отныне колдовство стало символом народных предрассудков, с которыми боролась королевская власть и миссионеры. Чтобы аккультурировать деревню, надо было изгнать магические верования и обряды. Были ли судьи согласны с этим или нет, но аутодафе позволяли динамичной ученой культуре отбросить и ослабить почти неподвижную и очень древнюю народную культуру, которая с огромной силой противодействовала всяческим изменениям» (Muchemblet R. Culture populaire et culture des elites dans la France moderne (XVe-XVIIIe siecles). Paris, 1978, p. 288).
Монтер - американский историк из университета Огайо, книга которого в русском переводе увидела свет благодаря «Фонду Сороса» - пишет:
«Согласно настойчиво повторяющейся, хотя и непроверенной легенде, инквизиционные трибуналы средиземноморского региона были фанатичными и кровожадным, а испанская инквизиция являлась самой жестокой из всех. Само слово «инквизиция» давно стало синонимом нетерпимости. Однако когда историки наконец стали систематически изучать огромный массив протоколов инквизиций, были получены совершенно иные результаты, и постепенно начало вырабатываться новое представление о них. Сейчас, пожалуй, уже можно говорить о всеобщем признании двух принципиальных выводов, хотя исследования еще не завершены.
Во-первых, средиземноморские инквизиции были менее кровожадными, нежели европейские светские суды раннего Нового времени. Второй важный вывод состоят в том, что средиземноморские инквизиции, в отличие от светских судов, выглядели более заинтересованными в понимании мотивов, двигавших обвиняемыми, нежели в установлении самого факта преступления. Ранее представлялось, что инквизиторы, тщательно соблюдавшие анонимность своих информаторов, в меньшей степени заботились о правах обвиняемых, чем светские суды. Но последние исследования показывают, что инквизиторы были более проницательными психологами, нежели светские судьи, и оказывались вполне способными прийти к корректному - а зачастую и снисходительному - приговору.
В целом они, в отличие от светских судей, почти не полагались на пытку, чтобы убедиться в истинности утверждений обвиняемых. Инквизиторы пытались проникнуть в сознание людей, а не определить правовую ответственность за преступление, поэтому протоколы инквизиторских допросов выглядят совсем иначе, нежели протоколы светских трибуналов, и предоставляют богатый материал историкам обычаев и народных верований… В отличие от светского судопроизводства того времени, суды инквизиции работали очень медленно и кропотливо. Если одни особенности их деятельности, такие, как анонимность обвинителей, защищали информаторов, многие другие обычаи работали на благо обвиняемых.
Поскольку инквизиторы в меньшей степени заботились о том, чтобы установить факт совершения преступления - ереси, богохульства, магии и т.д., - но, скорее, стремились понять намерения людей, сказавших или сделавших подобное, они главным образом различали раскаявшихся и нераскаявшихся грешников, согрешивших случайно или намеренно, мошенников и дураков. В отличие от многих светских уголовных судов раннего Нового времени, инквизиторы мало полагались на пытку как на средство установления истины в сложных и неясных обстоятельствах. Они предпочитали подвергнуть подозреваемого многократному перекрестному допросу, проявляя подчас удивительную психологическую тонкость, чтобы разобраться не только в его словах и действиях, но и в его мотивах.
Инквизиторы были вполне способны рекомендовать светским властям, которые только и могли предать смерти нераскаявшегося еретика, применить смертную казнь, и сами вынесли много суровых приговоров. Однако в основном инквизиторы просто предписывали покаяние различной продолжительности и интенсивности. Их культура была культурой стыда, а не насилия» (Монтер, сс. 84-85 и 99).
Из исследования инквизиционных архивов Монтер делает вывод, что инквизиция, встречая дела о колдовстве, «расследовала подобные дела неохотно и карала преступников не слишком сурово. Мягкость инквизиторских приговоров по обвинениям в ведовстве составляет разительный контраст с суровостью светских судей Северной Европы в те же столетия. Филиал римской инквизиции в Миланском герцогстве противостоял местной панике, приведшей в 1580 году в миланские тюрьмы 17 ведьм. Девять из них были оправданы по всем статьям обвинения, еще пять - освобождены после принесения клятвы, одна из них полностью признала свою вину, а две сделали частичные признания, - но даже и эти три отделались незначительными наказаниями.
Принимая во внимание такое отношение, не стоит удивляться тому, что немногие были казнены за ведовство по приговору одной из средиземноморских инквизиций (дюжина басков в 1610 г., пpичем половина из них умерла в тюрьме), невзирая на все предоставлявшиеся для этого возможности. Странно созерцать огромные папки с собранными инквизиторами бумагами, материалами дел о ведовстве, зная о незначительном реальном ущербе, нанесенном ими людям. … Поистине, настал век Просвещения. Как мы видели, средиземноморские инквизиторы осудили несколько тысяч человек за недозволенную магию, но казнили лишь около дюжины ведьм. Если уж на то пошло, в раннее Новое время они лишали жизни по обвинению в ереси относительно небольшое количество людей. Если сравнить эти данные с числом анабаптистов, убитых в Австрии, Империи и Нидерландах, средиземноморские инквизиции покажутся почти снисходительными» (с. 95) - «ибо цель была не убить, а обратить» (Dedieu J.-P. L’Inquisition. Paris, 1987. p. 78).
«Иоанн Павел II пожелал подчеркнуть, что акт покаяния Церкви был совершен перед Иисусом Христом ради большей истинности веры, а не ради удовлетворения требований мира. Справедливый критерий суждения о прошлом Церкви, по словам Папы, - это sensus fidei («чувство веры»), а не «менталитет, господствующий в определенную эпоху». В том числе и по этой причине Иоанн Павел II пожелал, чтобы просьба о прощении сопровождалась строгим историческим исследованием: «Прежде, чем просить прощения, необходимо иметь точное представление о фактах и выявить, в чем действительно проявились несоответствия евангельским требованиям». Кардинал Жорж Коттье, доминиканец и в этом смысле прямой потомок инквизиторов, выразил это еще более точно: «Просьба о прощении может касаться только подлинных и объективно признанных фактов. Невозможно просить прощения за некие образы, распространенные в обществе, в которых больше мифа, чем реальности».
Каковы же результаты многолетнего исследования?
Масштабы многих представлений о Святой Инквизиции сократились, другие были полностью разрушены. Например, «охота на ведьм». В 80-х годах теолог Ганс Кюнг говорил о девяти миллионах ведьм (девяти миллионах!), которые преследовались и были сожжены Церковью (это более кровавый геноцид, чем тот, что устроили нацисты в прошлом веке по отношению к евреям). Но светские эксперты, к которым обратился Папа, существенно опровергли оценки Кюнга. Преследования ведьм были весьма распространенным явлением, но речь идет не о миллионах, а о нескольких тысячах случаев.
Католической Церкви в скандинавских странах часто приходилось пресекать беспорядочные обвинения или случаи самосуда, выражение атавистических и языческих страхов по отношению к людям, подозреваемым в наведении порчи. Не только протестанты были суровее католиков, но и гражданское правосудие было гораздо более жестким, чем пресловутое правосудие религиозное. Число осужденных Инквизицией на сожжение исчисляется сотнями против ста тысяч осужденных светскими судами».
Читайте также:
2018-01-24