ЭТО ПРЕКРАСНО!!!
- Четверка оленей мчалась сквозь снежную мглу. Его Превосходительство сурово глядел на усиливавшуюся метель, уставший после саммита мозг сверлила единственная мысль: «Народ, народ, народ! Как они там, мои несчастные, подгребенные стихией граждане, как же это я, отвлекся, не углядел, не уберег...» По обочинам шоссе громоздились остовы замерзших и искореженных морозом фур, невзирая на холод, вороны клевали останки дальнобоев. О легковых машинах напоминали лишь небольшие снежные холмики.
Возница Семашко, раскрасневшийся на морозе, в расстегнутом зипуне, из-под которого поблескивали генеральские эполеты, гучно цокал языком и подстегивал вожжами четверку оленей, в последний момент выменянных у питерского на ставший внезапно бесполезным самолет.
«П...р, хотел еще поллимона сверху», - прошипел Его Превосходительство и ударил бобровой руковицей по скамейке. От удара полы шубы зашевелились, и из прорехи показалась курчавая голова сына: «Папенька, а далеко-ль еще?» - французский Николя был безупречен. «Версты три еще, Вашблагродие!» - гучно отозвался за отца Семашко, - «К заутрене поспеем!»
«Эй, Семашко, останови-ка, отлить потребно!» - пузырь уж распирал.
«Нельзя здесь, Вашблагродие, лес тут, а волк-с нонче лют, выскочит уд окусит, и поминай как звали!» - ветер почти заглушал крик возницы.
«Останови подле того холмика, кому сказал!» - Его Превосходительство не любил, когда что шло не по его воле. Олени встали, он вышел из саней, расстегнул, золотистая струя чиркнула по снегу, мгновенно выкопав глубокую ямку и со звоном ударившись о металл, погребенный под снегом. Застегнувшись, он разгреб рукавицей снег рядом с прорезанной мочою лункой, потер проступивший серебристый металл, наклонился и прочел «Maibach». «Семашко, мы дома!» - проорал он вознице и двинулся обратно к саням.
Возница Семашко, раскрасневшийся на морозе, в расстегнутом зипуне, из-под которого поблескивали генеральские эполеты, гучно цокал языком и подстегивал вожжами четверку оленей, в последний момент выменянных у питерского на ставший внезапно бесполезным самолет.
«П...р, хотел еще поллимона сверху», - прошипел Его Превосходительство и ударил бобровой руковицей по скамейке. От удара полы шубы зашевелились, и из прорехи показалась курчавая голова сына: «Папенька, а далеко-ль еще?» - французский Николя был безупречен. «Версты три еще, Вашблагродие!» - гучно отозвался за отца Семашко, - «К заутрене поспеем!»
«Эй, Семашко, останови-ка, отлить потребно!» - пузырь уж распирал.
«Нельзя здесь, Вашблагродие, лес тут, а волк-с нонче лют, выскочит уд окусит, и поминай как звали!» - ветер почти заглушал крик возницы.
«Останови подле того холмика, кому сказал!» - Его Превосходительство не любил, когда что шло не по его воле. Олени встали, он вышел из саней, расстегнул, золотистая струя чиркнула по снегу, мгновенно выкопав глубокую ямку и со звоном ударившись о металл, погребенный под снегом. Застегнувшись, он разгреб рукавицей снег рядом с прорезанной мочою лункой, потер проступивший серебристый металл, наклонился и прочел «Maibach». «Семашко, мы дома!» - проорал он вознице и двинулся обратно к саням.