Jun 24, 2018 20:45
Стэнли Кавелл, отец которого сократил фамилию с Кавалерийский на Кавелл, занимает значимое, пускай и необычное положение в американской философии. Несмотря на пожизненное профессорство в Гарвардском университете и опыт работы на посту президента Американской ассоциации философов, он остается в некотором роде чужаком и странником. Причин этому может быть много. Одной из них вполне может являться способ его философствования, то, как он занимается философией, специфическая манера мышления, которая в течение всей его карьеры - очень даже последовательно - приводила к немалому числу переворотов и обращений.
Начались они рано. То, что в подростковом возрасте увлекло Кавелла в композиторстве, вскоре привело его и в философию. Уже начав было писать диссертацию о Канте и Спинозе, он прервался из-за знакомства с британским философом Дж.Л. Остином. Горя желанием сконструировать идеальный язык, Остин тщательно изучал пеструю текстуру того, как мы обычно разговариваем о повседневных вещах: извиняемся, обещаем, находим разницу между словами вроде «ненарочно» и «случайно». Кавелл сразу почуял, что Остин нашел нечто необычайное. Отказавшись от своего проекта, Кавелл занялся исследованием т.н. «философии обыденного языка» - это широкое, далеко не точное описание подхода, который, по словам Остина, серьезно рассматривает, когда и что нам следует говорить.
Хотя поначалу он не был в восторге от Витгенштейна, Кавелл вскоре увидел огромную важность его «Философских исследований». Его толкование этого замысловатого труда общепризнанно считается одним из лучших. Однако в те дни такие увлечения были слегка рискованными, так как в начале 1960-х логический позитивизм все еще властвовал на кафедрах философии американских университетов. Выступление в защиту философии обыденного языка вылилось в первое новаторское эссе Кавелла «Обязаны ли мы иметь в виду то, что говорим?» (Must We Mean What We Say?). Оно же впоследствии дало заглавие сборнику статей (опубликованному в 1969 году) - удивительно последовательному набору зарисовок, проецировавших его толкования Остина и позднего Витгенштейна на размышления о современной музыке, о Беккете, о Кьеркегоре и Шекспире.
И все же важнейшим трудом Кавелла, несомненно, является «Запрос разума» (The Claim of Reason, 1979 г.): насыщенный, провокационно нестабильный текст, рассматривающий, помимо многого прочего, тяготы скептика и основания наших утверждений о знании мира и о сознании других. Здесь, как и во всех его произведениях, присутствует восхищение человеческим голосом, пытающимся изъясняться понятно. Более поздние работы Кавелла изучали также пересечение между аналитической и континентальной философией. В них он рассматривал, может ли существовать такое понятие, как «американская философия», - вопрос, которым он задавался со времен «Восприятий Уолдена» (The Senses of Walden, 1972), раннего исследования Торо. Кавелл был одним из первых академиков, проявивших серьезный философский интерес к кинематографу. Первой из книг на эту тему стала «Наблюдаемый мир: Размышления об онтологии кинематографа» (The World Viewed: Reflections on the Ontology of Film, 1971). Всего он опубликовал восемнадцать книг, самая недавняя из которых - автобиография «Как мало я знал: выдержки из памяти» (Little Did I Know: Excerpts from Memory, 2010).
На мой звонок с предложением разговора он ответил: «О чем мы сможем говорить? Мы же совсем не знаем друг друга». Это привело к тому, что только после спокойного разговора за бутылкой вина он разрешил мне включить микрофон. И внешне и внутренне Кавелл больше всего похож на грузинского философа Мераба Константиновича Мамардашвили. Вдумчивость его речи, способность мгновенной концентрации мысли в рамках веселого разговора и вслушивание в слово - свое, собеседника, чужое - вызывало желание задержаться в присутствии его мысли, открывающей простор и волю для того, что еще только может быть подумано и сказано.
Адам Гонья, Арнис Ритупс
Ригас лайкс