осень
об осени первыми узнают деревья. ярче самой яркой гуаши их листья. бора несет эти листья в море, и море становится беспокойным. вслед за морем мрачнеет и небо. осень, обыкновенная триестская осень.
*
Постой, шуршащее движенье,
дыханье, осень, задержи.
Уже трамвайные межи
сличают сон и пробужденье
на полукружьях светлых рельс
меж пестрой мостовой и садом,
и красит зеленью фасады
из мутной склянки, акварель
трамвайной кисточкой, со звоном
стуча в небесное стекло.
Залиты сумраком вагоны,
подножья улиц обнесло
ангинной сухостью кленовой.
Но нет, спеши,
уж слижком больно, осень. Снова
дыши.
*
Которую вечность уже
свое "невозможно" бормочет море.
В ответ на что-то или, забыв причину,
само себе.
Нет бы внять, повторять это слово,
пока тебя сон не сморит,
повторять, шевеля губами,
этот - любой подходящий любви - припев.
Невод можно закинуть трижды,
можно выложить на берегу, среди
песка, Богорыбу из тины, или же - изнутри жизнь
законопатить, треснувшую в груди.
*
Пока ты здесь, я разглядеть пытаюсь
твоё лицо на свет. Пока не меркнет свет,
запоминаю.
Дальше - вечер. Я глаз не отвожу и нет
такой последней тьмы, чтобы заставить
тебя исчезнуть. Даже сон несёт
твоё лицо сквозь странные свои
дымы и комнаты, пока не рассветёт.
Ты здесь, передо мной.
Не в фокусе к плечам
твоим и скулам мир неплотно примыкает.
По звону судя - дождь. По треску о причал
невидимых бортов - прилив и утро. Затекает
за раму акварель: края веранды, склон,
ступени лестницы с откоса,
вокруг тебя меняющийся фон -
ландшафт, со лба сбегают тени. Сносит
и звук дождя, и толчею лучей,
и ветхие хоры,
и облака спадающих плащей
с горы,
листы
с плеч осени.
Я глаз не отведу,
пока твои черты
наносит медленно, как раньше на пластину
фотостекла, покрытого волшебным серебром
коллодия и желатином.
И выдержка длиною в смерть нужна, -
- Не шелохнись! -
чтоб свет дошёл до дна
зрачка и памяти, лицо твоё оставил
во мне,
пока ты здесь,
лицо твоё оставил.
*
Рогалик - рыбаку. Охапку сена -
бессонному, и рекам - по венку.
Бездетному шарманщику - полено,
семью выстругивать. Чиновнику на грудь -
звезду бы, ледяную глыбу -
туземцу в засуху. А рыбе -
в рыбацком неводе дыру.
Хельга Ольшванг
*
Постой, шуршащее движенье,
дыханье, осень, задержи.
Уже трамвайные межи
сличают сон и пробужденье
на полукружьях светлых рельс
меж пестрой мостовой и садом,
и красит зеленью фасады
из мутной склянки, акварель
трамвайной кисточкой, со звоном
стуча в небесное стекло.
Залиты сумраком вагоны,
подножья улиц обнесло
ангинной сухостью кленовой.
Но нет, спеши,
уж слижком больно, осень. Снова
дыши.
*
Которую вечность уже
свое "невозможно" бормочет море.
В ответ на что-то или, забыв причину,
само себе.
Нет бы внять, повторять это слово,
пока тебя сон не сморит,
повторять, шевеля губами,
этот - любой подходящий любви - припев.
Невод можно закинуть трижды,
можно выложить на берегу, среди
песка, Богорыбу из тины, или же - изнутри жизнь
законопатить, треснувшую в груди.
*
Пока ты здесь, я разглядеть пытаюсь
твоё лицо на свет. Пока не меркнет свет,
запоминаю.
Дальше - вечер. Я глаз не отвожу и нет
такой последней тьмы, чтобы заставить
тебя исчезнуть. Даже сон несёт
твоё лицо сквозь странные свои
дымы и комнаты, пока не рассветёт.
Ты здесь, передо мной.
Не в фокусе к плечам
твоим и скулам мир неплотно примыкает.
По звону судя - дождь. По треску о причал
невидимых бортов - прилив и утро. Затекает
за раму акварель: края веранды, склон,
ступени лестницы с откоса,
вокруг тебя меняющийся фон -
ландшафт, со лба сбегают тени. Сносит
и звук дождя, и толчею лучей,
и ветхие хоры,
и облака спадающих плащей
с горы,
листы
с плеч осени.
Я глаз не отведу,
пока твои черты
наносит медленно, как раньше на пластину
фотостекла, покрытого волшебным серебром
коллодия и желатином.
И выдержка длиною в смерть нужна, -
- Не шелохнись! -
чтоб свет дошёл до дна
зрачка и памяти, лицо твоё оставил
во мне,
пока ты здесь,
лицо твоё оставил.
*
Рогалик - рыбаку. Охапку сена -
бессонному, и рекам - по венку.
Бездетному шарманщику - полено,
семью выстругивать. Чиновнику на грудь -
звезду бы, ледяную глыбу -
туземцу в засуху. А рыбе -
в рыбацком неводе дыру.
Хельга Ольшванг