(no subject)
Пользуюсь возможностью, , изложить свои впечатления от первых 14-ти эпизодов «Улисса». Когда-то я начинал читать, но бросил после первого эпизода. Показалось не стоит. Но после Вашего увлекательного филологического драйва, не устоял и решил всё же одолеть.Честно говоря, никакой особой сложности при чтении я не заметил, скорее наоборот. Но вот мои заметки о первых 14-ти эпизодах.
1. Общее впечатление от первого эпизода: Дикий неуют ситуации или, говоря по научному, дискомфорт. Каменная башня, деликатный бритвенный прибор на грубом каменном парапете, большое холодное помещение, бессмысленно обыденные реплики персонажей, так себе еда, купание в холодном море. Малоденежье. Читается с поджатым животом. Может дальше занимательнее, но это трэш. Тем не менее, камертон задан. Старуха ирландка, которая принесла в башню молоко, говорит что ей нравится как звучит ирландский язык, но она его не знает. Эта тональность, так или иначе, звучит во всех остальных главах романа.
2.Второй эпизод, вообще ни о чём. Учитель задерживается с учеником, помогая решить задачу. За окном собирается команда школьников играть в хоккей. .Потом учитель в кабинете старого мудака директора выслушивает его антисемитские бредни. Он должен, получив свои жалкие гроши за преподавание. И это всё. Да и стилистически весьма средне.Такую прозу можно гнать километрами.
3.Третий эпизод. Это не поэма, это сборник постмодернистских стихов в прозе. Каждый абзац, отдельный стих. Поток сознания оснащённый оригинальными метафорами. Ощущение что талантливому поэту лень рифмовать. Непонятно упоминание Протея:- а кто не Протей? Кто не изменяется? "Всё течёт, всё изменяется". Напрашиваеся реплика Броневого из фильма "Покровские ворота" "А кто не пьёт, нет, вы скажите!". 4.Итак четвёртая глава. Останавливаясь на ней, не могу не подчеркнуть, что прочитал её глазами человека середины 21-го века.Мне могут возразить что мало что существенного изменилось со времени Джойса. Однако это не так. Взять хотя бы появление туалетной бумаги, совершившей тихую , мировоззренческую революцию в социуме. Но оставим это, хотя талантливый и обаятельный филолог сосредотачивается на событийно-формальной стороне текста.
4. Четвёртый эпизод это прежде всего отличная, высокопрофессиональная проза с attention to detail. Поток сознания более чем скромного еврейского обывателя, привыкшего к рефлексии повседневности.Из неё мы узнаём многое и довольно выпукло (мастерство не пропьёшь) мизерность его существования и мизерабельность самого персонажа. Ничего кроме этого. В известном смысле это "Игра в биссер" Германа Гессе. Читатель взрощенный на классических текстах воспринимает этот эпизод как интродукцию к последующему развитию сюжета. Не знаю дождётся ли (я ещё не дочитал), но цель автора этого текста совсем другая. А какая? Это объяснил Пушкин, который, как известно, всё делает за всех.:"И сердце вновь горит и любит - оттого,Что не любить оно не может." Не может литературный гений не складывать и переставлять слова, как Бетховен не может не сочинять музыку.
5.Вот и пятая глава. Джойс продолжает дёргать за ниточки свою марионетку Блума. Совершенно очевидно что у каждого (почти) из нас в голове вертятся всякие мысли, в основном посвящённые ежеминутным ощушениям а чаще проблемам. Наш мозг устроен таким образом что постоянно прогнозирует ближние и дальние последствия различных обстоятельств. Но, конечно, не таким безумным калейдоскопом , каким Джойс снабжает мысли своего героя. Это не прогулка и это не реализм. Но Джойсу и дела мало. Своё постмодернистское бормотание он с таким же успехом вложил бы и мальчишке с сигаретой и даме в шёлковых чулках. Но выбрал "Блума". Видимо для того чтобы придать хоть какое-то русло своему гениальному потоку сознания.
6. "На кладбище нищий дрищет". Кладбищенская тема неисчерпаема. Но что такое кладбище для трезвого взгляда. По сути , это свалка. Отличающаяся от скотомогильника только наличием склепов, памятных камней с датами рождения и смерти, да более или менее трогательными надписями на них.Да, пожалуй ещё и тем, что на ограде скотомогильника строгая надпись «Не входить», а на ограде кладьища впору бы повесить надпись «Добро пожаловать».Весь ритуал это поездка (иногда ввместе с трупом), это собственно захоронение, и наконец, уход с кладбища. В описании всех трёх эпизодов Джойс не сказал ничего нового, более того, он стремился всячески уйти с темы, приводя пошлые обрывки разговоров персонажей и их мыслей. Даже во время обряда в церкви и, собственно , самого погребения, которое описано крайне отвлечённо, как будто бы какие-то землекопы зарывали какую-то яму. Никаких рефлексий. . Да и во время ухода с кладбища автор занят описанием всякой бытовой чепухи, приходящей на ум его персонажей. Возможно, и скорее всего, вся стуация показана с выдющимся реализмом. Однако, ничего такого чтобы заставило перечитывать эту главу в ней нет.
7. Глава седьмая настолько чужда какого либо интереса, что не стоит не только вдохновенных рассуждений блестящего филолога, но даже и моего скромного камента. Впрочем, как говорил Беня Крик, пару слов скажу. Заранее прошу простить мой французский. Редакция. Газетные и окологазетные люди. Где юмор, где анекдоты, где журналистские, блядь, байки? Блюм переложил мыло из внутреннего кармана в задний карман брюк. Две старухи взобрались на гору, едят там сливы и плюют косточки вниз?. Как писал по другому поводу Пётр Вайль: "Ни хуя себе струя".
8. Восьмая, многообещающая глава. Преклоняясь перед исключительным поэтическим даром, отточеным филолого-структуралистским образованием маэстро Армена Захаряна, не премину, всё же, изложить своё видение этой печальной главы. Блум продолжает ходить по улицам Дублина. Чтобы отвлечься. А отвлечься есть чем. Разнообразные витрины, которые мимолётным, профессиональным взглядом рекламщика окидывает Блум, деловые отметки, мелькающие в его мозгу, ни к чему не обязывающие (здрасте, досвидания) встречи, наконец харчевни, которые он перебирает, проголодавшись. Но как туча, превращающая яркий солнечный день в серую , мрачноватую обыденность, все зрительные впечатления, литературные и прочие реминисценции Блума окрашены беспощадной, супер трезвой, но от того ещё более гнетущей атмосферой. Тут и подёнщики вкалывающие за гроши, тут и его саркастические замечания о коллегах по рекламному бизнесу, тут и зловонный трактир с отвратительными физиологическими описаниями поглощения пищи людьми, которых он называет свиньями.Тут и сентенции о еде, которая с одного конца входит, а из другого выходит. Тут и пёс пожирающий свою блевотину. И, наконец, тут трехдневные роды, с весьма неприглядными подробностями. Ну как не вспомнить раннего Антокольского " Я ненавижу мир, где женщины рожают. Где скверных пьяниц рвет", Увы, дефилирующему по Дублину и более или менее преуспевающему Блуму мир ненавистен, хотя он всячески скрывает это от самого себя, вымещая свою желчь и обиду в виде рефлексии на окружающую его действительность. Причина вобщем-то понятна. Вполне прозрачные намёки на это содержатся в предыдщих главах. Это его вынужденная терпимость к изменам своей жены. Я думаю тень великого Джойса не обидится , если я закончу эти заметки кисло-сладким еврейским анекдотом. Джойс и сам был горазд на такие шутки. "Рабинович, вы знаете что ваша жена блядь? А ваша? Нет, а всё-таки."
9. Уфф, наконец-то добрались до середины. Я читатель 21 века. Какое мне дело до эрудиции, тонких намёков, мимоходного антисемитизма дублинских интеллектуальных пикейных жилетов, в трепотне которых Джойс воплощает свою эрудицию, пересыпаемую грубыми ирландскими шутками, цитатами из Шекспира и Библии, мифами и апокрифами о жизни и творчестве легендарного драматурга. Конечно Джойс великий человек, но зачем же стулья ломать? Для чего нам продираться через бурелом пустословия и аргументов собеседников, которые никто не думает оспаривать, и которые служат только поводом для словоизвержения якобы оппонента.Возможно для Джойса в этом был резон, что сомнительно. Он сам говорил, что в его романе нет ни одной строчки написанной всерьёз.
Но что же есть в его всемирно растиражированной книге. Почему «Улисс» до сих пор чемпион комментариев, научных статей и литературоведческих, филологических и ещё бог знает каких диссертаци? Всё дело в том, что это пещера Алладина, Остров сокровищь для писательского ремесла. Его сверкающие бриллианты стиля, сочетания слов, увязывания сюжетных линий, которые как будто не имеют между собой ничего общего, отсутствие сюжета (на самом деле каждый абзац его прозы это отдельный сюжет), всё это для читателя привыкшего к сюжетной (пусть даже непростой) прозе, представляется грудой странных бесполезных стекляшек, которые забавно огранены, но не представляют собой никкакой ценности.
И только свой брат писатель лабающий тексты, понимает всю ценность (бесценность) этих сокровищ. Джойс выворачивает наизнанку эпизоды шекспировских пьес, снабжая их бесконечными отсылкам к разным как бы посторонним источникам. Демонстрируя коллегам по ремеслу искусство манипулирования сюжетами, вплетая в высокие рассуждения небрежные замечания о сексуальных девиациях и, как говорится, называя вещи своими именами, что, к примеру, прекрасно усвоил Пелевин и что мы можем встретить в «высокой» поэзии И.Бродского, к примеру, его знаменитое «Между прочим, все мы дрочим». Ещё раз хочу подчеркнуть, что для читателя 21 века, который рискнёт хоть ненадолго вырваться из липкой сети Интернета, где порно ролики, рекламы женских и мужских вибраторов, рассуждения о пользе минета и мастурбации, откровенные лекции медицинского ликбеза о том как надо правильно испражняться, все эпатажные эскапады, Джойса вызывавшие гнев и насмешки литературных столпов 19-го века, кажутся нам такими же наивными и нелепыми, как неучтивым казалось джентльмену не приподнять шляпу при встрече с дамой
10. В этой главе Джойс показывает жизнь, в основном её свойстве,- движении. Все персонажи движутся, сталкиваются друг с другом, и на это движение Джойс нанизывает как на шампул сочние куски жизни и не его вина (а можт и пожалуй наверняка его), что туда попадают тухлые. несъедобные куски.Тут и благостная картинка идущего пастора, который часто кланяется встречным и получает поклоны в ответ, так часто, что хочется крикнуть как Маяковский в «Клопе», «Брось кланяться набалдашник расколотишь».Тут и умник и эрудит, который пожалел нищей сестре пару грошей, тут и , статная, седовласая Миссис Макгиннесс, в которй нечто, прямо как у Марии Стюарт. А на самом деле старуха-процентщица. Тут же мясная лавка и похоронное бюро. Между прочим, у Джойса разделанное мясо и покойники частенько соседствуют, указывая на справедливую его уверенность в том, что забитый скот и умерший человек не болеее чем мясные туши.
Степенность и благостность священника у Джойса соседствует с его профессиональным лицемерием , когда на просьбу моряка инвалида о милостыне он даёт ему благословение, памятуя о серебряной кроне в своём кошельке, в то время, когда грузная дама остановилась, вынула медяк из своего кошелька и бросила в протянутую к ней фуражку. Джойс никого не укоряет и не фотографирует, он показывает жизнь, проходящую через его ощущения, но она и не может быть показана иначе. А ну ка вы попробуйте!
Когда вслед за автором перескакиваешь с мини сюжета на мини сюжет, (а у него весь текст фрагментарен, как сама жизнь), думаешь какие великолепные повести и рассказы могли бы выйти их под его пера. С какой простотой и мастерством он рисует эскизы и акварели пленера, а иногда и подлинные шедевры исполненные небрежными мазками густой масляной краски. « В витрине Юкстеттера, торговца свининой, отец Конми окинул взглядом свиные колбасы, белые, черные и красные, свернутые аккуратными кольцами.» Иногда автор останавливается, чтобы передохнуть, но жизнь Дублина остановиться не может, и он передаёт движение трамваю или пяти фигурам в белых цилиндрах, с рекламными щитами, которые змеятся между углом Монипени и постаментом памятника. Или разговором о персонажах истори Ирландии в исторической палате аббатства святой Марии,
Однако когда Джойсу надоедает тоскливый, вообще-то водоворот дублинской каждодневности он непрочь разбавить его скабрезной байкой:-«Блум и Крис Каллинан были на одной стороне кареты, а я с его женой - на другой. . А она изрядно нагрузилась тем делахантовым портвейном. И каждый раз, как эту чертову колымагу тряхнет, она валится прямо на меня. Недурная забава! У ней роскошная парочка, дай ей бог. Во-от такие.Одним словом, мальчик стоял навытяжку, - сказал он со вздохом. - А она кобылка норовистая, это точно». Или диккенсовские сюжеты, когда пьяница отец с проклятиями даёт голодной дочери пару пенни.
Отвлекаясь от наблюдения за персонажами автора мы можем наткнуться на сентенцию пережившую почти полтора века и свежо звучащую в наши дни «Америка , что это по сути такое? Мусор, выметенный из всех стран, включая и нашу. А что, разве это не верно? Истинный факт. Коррупция, дорогой сэр. Да, еще бы, везде, где пахнет деньгами, найдутся охотники до поживы.»
Всё это можно продолжать бесконечно, но пора закругляться. Джойс не был бы Джойсом , если бы змея его литературного гения не кусала бы свой собственный хвост. Он наблюдает , как старый ювелир (еврей, само-собой) разглядывает свои сокровища:-«Старый Рассел еще потер камень старым куском замши, повернул его и поднес к концу своей Моисеевой бороды. Дедушка орангутанг любуется украденным сокровищем. А ты разве не откапываешь старые образы из могильной земли? Бредовые словеса софистов: Антисфен. Искусство усыплять ум.»
Рад если вы не заснули, читатель, а каково мне было читать весь текст!
11. Начало этой главы оставит неискушённого читателя в полном недоумении. Несвязные фразы несвязанные друг с другом, обрывки мыслей, заурядные, затёртые слова и рядом «Зов ночной в лунном свете: вдали, вдали.» Обрыв в пошлость «Зачесалось. У него.» и рядом «Моря звучащий горн, витой, рогатый, прохладный.» Однако надо оговориться, что читателя «Улисса», дошедшего до одиннадцатого эпизода, мало что в тексте Джойса сможет поставить в тупик. Но всё же уж больно необычное начало.Если только не предположить что вся эа карусель слов распевание тенора перед выходом на сцену. И не зря в дальнейшем Джойс не раз упоминает теноров, правда в контексте их успехов у женщин.
Итак, что же происходит в этой главе? А ничего не происходит, даже движения по улицам Дублина ограничивается проездом карет вице короля. и то только для того чтобы привлечь внимание красоток барменш в ресторане где собралис уже известные нам из предыдущих глав персонажи . И последовали описания обслуживания клиенттов ресторана, заурядное действие но описанное Джойсом сами посудите в каких словах «Грациозно отмерила порцию золотистого виски из хрустального графина.» Дальше последовали обрывки разговоров подвыпившей компании, фразы летают, снабжённые автором быстрыми крыльями, обо всём и ни о чём. Обычный ресторанный гул. Но вдруг совершенно неожиданная сцена. Одна из барменш скромница Дус «нагнувшись, вздернула подол юбки выше колена. Помедлила. Еще помучила их, нагнувшись, выжидая, поглядывая лукаво. Хоп! Внезапно она оттянула, отпустила и тугая подвязка звонкохлопнула по зовущему похлопать тепложенскому тугому бедру» Ну, Джойс, что оделаешь!
Всё это продолжалось до тех пор пока кампания не уговорила Саймона спеть арию для тенора, из «Сомнамбулы» «Всё потеряно» И вот что делает Джойс. Делает потому что его описание восприятия арии полностью соответствует ей самой:-«Начальная нота нежная фея тихонько шепнула: все. Дрозд. Пенье дрозда. Его дыханье, с легкостью певчей птицы, сквозь крепкие зубы, предмет его гордости, как флейта высвистывало горькую жалобу. Потеряно. Сочный звук. А тут две ноты в одной. Как-то слышал скворца в кустах боярышника, он у меня подхватывал мотив и переиначивал так и сяк. Все новый новый зов зовет и уж потерян вновь во всем. Эхо. Сколь нежен отклик. А как оно получается? Все потеряно. Рухнуло, отдано, потеряно.» Песня, казалось бы не овсем уместная в ресторанной компании, но вот в рассказе Тургенева «Певцы» в кабаке поёт Турок-Яшка. «пел он, и всем нам сладко становилось и жутко. В нем была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь.» Не правда ли, когда автор описывает задевшее его душу пение, его слова не могут не задеть душу читателя.
Однако автор не забыл своего героя Блума, ощутившего от пения «трепет случки.» Дело в том что приближалось время кошмара Блума «Это сколько пробило? - спросил Буян Бойлан. - Четыре?» В четыре Бойлан должен посетить его жену Молли. Что может сделать Блум. Ничего. «Женщина. Море удержать проще. Да: все потеряно.» Он ничего и не делает. Вернее делает что может. Он возобновляет движение. Сначала движение души «Моя утрата. Все романсы на эту тему. Люди привяжутся друг к другу, завлекут, заманят друг друга. А потом разрыв. Смерть. Крах.»
Потом движение по улицам Дублина. И тот же взгляд на окружающее, отражающий его отчаяние. «Потасканная шлюха в черной плоской соломенной шляпке набекрень, остекленелая в свете дня, скользила безжизненно по набережной навстречу мистеру Блуму. В витрине антикварной лавки Лионеля Маркса Леопольд Блум обозревал облупленные канделябры и фисгармонию с ветхими в червоточинах мехами»
В чё же особенность этой главы, кроме музыки и пения задевших душу Блума. Это безусловно и безапеляционно продемонстрированное Джойсом владычество слова над жизненныви обстоятельствами. Джойс с уверенностью фокусника накрывает покрывалом слов как грубые , непристойные шутки «Любая женщина три дыры. Они сами хотят и деликатности особой не требуется.»., так и нежнейшие воспоминания «Ее дыхание - в такт сердцу, дыхание это жизнь. И все крохотные крохотные завитки, девичьих волос папоротниковый узор, трепетали в такт.» Покорны магии его слов и и трагические умозаключения. »Уронить слезу о мучениках. Обо всем, что умирает, стремится, до смерти жаждет умереть. Обо всем, что рождается.»
И заканчивается эта глава трагикомическим фарсом торжества животного начала над духовным. Блум издаёт звук «Пурррпупупуррпффф.» теми устами, которыми, Как сказал Тиль Уленшпигель, я не говорю по-фламандски.
12. Музыкальное произведение, в котором две темы "полемизируют" друг с другом, часто называется контрапунктом. Контрапункт - это техника композиции, в которой несколько мелодий соединяются так, чтобы сохранять свою независимость и одновременно взаимодействовать друг с другом.
Обычно вывод из рассуждений следует в их конце. Я предваряю его комментарию этого эпизода, для того чтобы чётко определить своё к нему отношение. По правде говоря, событий в этой главе практически не происходит. Открывается она первой мелодией контрапункта, диалогом в стиле современных писателей аля «по приколу»
«А что это за старый мудила, с которым ты тут?- Папаша Трои, - говорю, - в полиции служил раньше.» Простые люди, чего там, и разговор простой «нагреб чертову пропасть чаю и сахару, как бы в рассрочку по три шиллинга в неделю, у одного плюгавого коротышки по прозванию Моше Герцог, вон там, около Хейтсбери-стрит. - Обрезанный! - замечает Джо.- Точно, - говорю. - Этак малость с верхушки.»
Но вот вторая мелодия контрапункта:, Джойс, без всякой связи с предыдущим диалогом, помещает большой фрагмент первосортного лирического описания Страны прекрасной Инисфайл. То дивный край. И далее следует описание несметных богатств этого края. Его земных и морских плодов, прекрасной природы и всяческого изобилия. При этом выполнена она во всю мощь безграничного таланта Джойса.
Сюжет, он же музыка, развивается (если это можно назвать развитием). «Стало быть, заворачивают они к Барни Кирнану, и там, ждут, когда и чего им перепало бы насчет выпить.» Святое дело, но вторая мелодия не сдаётся. Джойс выдаёт второй великолепный фрагмент , но уже с басовито грозными тонами. «Фигура, сидевшая на гигантском валуне у подножия круглой башни, являла собою широкоплечего крутогрудого ... багроволицего мускулисторукого героя»
Но куда литературе до живой жизни!. Первая мелодия контрапункта рисует картину впечатляющего ирландского пьянства, а вторая мелодия , пытаясь оспорить первую уходит в историю благородных рыцарей, но постепенно, отчаясь, вырождается в абстрактные сарказмы, а под конец и вовсе в отвлечённые перечисления всего что придёт в голову. Пьянка же завершается, как и положено, средней величины скандалом. Один из ярых еврееобличителей Гражданин: -«Крохобор хренов, недоделок. Хоть по одной-то поставил бы. Куда, черта с два тебе! Вот они вам, жиды! Один профит знают. Клянусь Богом, - рычит, - я этому жидку вышибу мозги за то, что треплет святое имя. Клянусь Богом, я ему устрою распятие.» Друзья выволактвают его из заведения, и тут вдруг он начинает орать : «- Тройное ура Израилю!»
Мимоходом тут присутствует и Блум, приводя аргумены, типа:«Мендельсон был евреем и Карл Маркс и и Спиноза. Спаситель был еврей и отец его был еврей. Ваш же Бог.» Но всё это как бы на втором плане в мешанине пьяных выкриков. Увы, все попытки автора как то придать хоть какой то смысл главе терпят неудачу. У Роберта Шёкли в повести «Обмен разумов» есть эпизод описывающий сцену приёмной банка в Нью Йорке, в отделе мелких ссуд, где один из ожидающих говорт другому «Еврейский акцент здесь не поможет».
Не помог он в этой главе и Джойсу. Все его попытки свести контрапункт к заключительной гармонии потерпели неудачу. Однако, очень может быть что они и не являлось его целью. Его целью был стиль. И эта цель была достигнута безукоризненно.
13. Совершенно необычно, по сравнению с предыдущими главами, начинается эта глава. Перед нами картина : «Три девушки, три подруги, сидели на прибрежных скалах, наслаждаясь чудесным вечером и морским ветерком, несущим приятную, еще не холодящую свежесть.» Славно, не правда ли? С двумя из них были ещё два малыша четырёх лет и один годовалый в коляске. Девушки болтали, малыши резвились и всё это на фоне морского пляжа и хорошей погоды. Благостность подчёркивала и маленькая церквушка на берегу, где как раз шла служба. Для чего Джойс живописует эту картину довольства, так несвойственную его предыдущим главам?
А для контраста. Ведь была ещё и третья девушка Герти Макдауэлл, которая сидела в некотором отдалении и с раздражением думала когда эта ватага покинет пляж и оставит её наедине со своими мыслями.И тут кончаются так не свойственные Джойсу пасторали и и начинается живой поток сознания Герти, полный бурной, неконтролируемой жизненной энергии.Как писал Карл Юнг, об «Улиссе», «Джойс представляет пассивное, чисто созерцательное сознание, как просто глаз, ухо, нос и рот, чувствительный нерв, не имеющий выбора и предоставленный произволу бушующей, хаотической, лунатической катаракты физического мира и физических событий; который он регистрирует с фотографической точностью.»
Сказанное можно полностью отнести к потоку сознания Герти, очаровательной молодой ирландской девушки. Джойс не жалеет эпитетов для описания её прелестного облика. Однако в этой лирической безоблачности уже маячат на горизонте тёмные тучи. Девушка малокровна, она принимает таблетки с железом, она бедна, обременена заботами по дому, в котором властвует грубый и жестокий отец, к тому же, как позже выясняется, она ещё и хромоножка. Тем не менее, её мечты, как и всякой её сверстницы романтичны, окрашены нерастраченной сексуальной энергией, но скованы жизненным укладом её времени. Словом, как писала Джейн Остин «Умна, очаровательна, но полна предрассудков».
В этом тексте я не случайно упомянул Карла Юнга. Великий психолог,критический продолжатель Зигмунда Фрейда, был автором теории об архетипическом. Архетипическая ситуация - это концепция, которая относится к определённым универсальным сюжетным элементам и образам, которые повторяются в мифах, сказках и легендах. Карл Юнг считал что архетипические ситуации можно рассматривать как культурные конструкции, которые могут взаимодействовать с инстинктивными реакциями человека.
И Джойс, (безотносительно к тому как он относился к теории Юнга) со всей наглядностью подтверждает архетипичность ситуации Герти. Её обстоятельства это сюжеты двух сказок. «Золушки» и «Красавицы и Чудовища». Главная героиня, Золушка, из бедной и угнетенной девушки превращается в принцессу. Красавица сначала видит в Чудовище только его ужасный внешний вид. Однако по мере развития сюжета она начинает видеть его внутренние качества и человечность. Сознанием Герти руководит инстинкт, жажда любви и всего того с ней связано.
Но Джойс показывает что происходит с архетипичной ситуацией не в сказочной а в реальной действительности. Принц оказывается будущим студентом, которого строгий отец усаживает за учебники, а Чудовище (хоть и не совсем чудовищное) оказывается ни кем иным, как Леопольдом Блумом, немолодым рогоносцем, которого жена отлучила от от интима, и который вынужден покупать оргазм у дешёвых проституток.
Вот такая глава, вроде бы не похожая на предыдущие, но и в ней Джойс остаётся Джойсом.
14. Предваряя свой комментарий 14-й главы, хочу заявитьследующее.Первое, это комментарий читателя, а не филолога и не переводчика. Меня не слишком интересует строение мышц текста, соединение костей и количество хрящей в скелете. Меня интересует бифштекс. Второе. Я полностью разделяю мнение Владимира Набокова, (который кое что понимал в своём ремесле) о том что всё разнообразие текстовых фрагментов этой главы,- пародии. Начиная от пародий на библейские тексты, философских сентенций и кончая полублатной феней портовых бичей.
При этом нельзя не отметить, что каждый абзац этого текста, да что там абзац, почти каждая строчка это это шедевр литературной работы. Но в целом этот текст , увы, зелёная (Ирландия тут не при чём) , зелёная тоска. На его огромном протяжении, под разными углами (перемежающимися выпивкой и более или менее похабными вставками) поворачивается тема зачатия, внутриутробного развития и рождения нового человека).
Естественно такая литература встречала всяческие препятствия в процессе публикации и даже судебное преследование издателей. Ну не лезла она ни в какие ворота конца 19-го, начала 20-го века, не лезет она в ворота и нашего 21-го. Правда по причине полностью противоположной. В наш век сексуальной революции, индустрии противозачаточных средств, практически легализованной в печати и на эстраде обсценной лексики, тема эта может вызвать только мимолётную ухмылку читателя.
15. Трудно сказать что либо определённое об этой главе. И вот почему. Это театр абсурда. Что можно сказать о пьесах Ионеску, Беккета, Жана Жане? Абсурд повседневности нашей жизни. У Джойса абсурд жизни ирландской. Низменные и оттого живейшие потребности персонажей - деньги и переживания. Абсурд Улисса это перемены декораци, мелькания героев. Фантастические трансформации Блума. Он то клоун, то чуть не всемирный владыка, то подсудимый, то оборванец. Его окружают разные типы, произносящие то патриотические речи, то несущие дикую похабщину.
Если «Улисс» идёт по следам древнегреческого мифа, то не лишним будет вспомнить Аристофана известного свободой слога и употреблением ругательств в своих реалистичных диалогах. Древнегреческая похабщина могла быть неограниченной мешаниной смеха, кощунства и самой грязной брани. А в древнегреческом театре был весьма популярен жанр частушки, где главная прелесть была в вопиющей нестыковке частей. В русской деревенской традиции это звучало так: - юноши заводят: «Разнесу деревню хуем до последнего венца», а девушки отвечают: «Ты не пой военных песен, не расстраивай отца».
Вся идиллически абсурдная вакханали 15-го эпизода заканчивается грубым вмешательством реальности. Стивен получает в табло от пьяного солдата похоже вызвавшее лёгкое сотрясение мозга, а реальный, не трансформированный Блум уводит его из вертепа.
16. Близится завершение путешествия Улисса-Блума по обычному дню, длиною в жизнь. Наступает ночь. Блум поднимает пострадавшего Стивена и, отряхивая его от опилок, которые налипли на его одежду пока он валялся на полу, поддерживает его и отправляется искать место, где он мог бы придти в себя. Блум, конечно ужасный человек, как и каждый из нас, но сострадание ему знакомо. Итак, они отправляются (чуть не сказал в последний) путь. Нет, они просто бредут вместе с уходящим днём. Он проходят мимо ночного сторожа, который спит около своей жаровни, вместо того чтобы бдить. Им встречается бывший приятель Стивена опустившийся якобы аристократ, который выклянчивает у Стивена пол-кроны. И наконец находят ночной трактир с говорящим названием «Приют извозчика». Это грязный шалман, полный разного рода соответствующей публики среди которой выделяется рыжебородый моряк, , который не спускал глаз с вновь вошедших, особое внимание уделяя Стивену и атаковал последнего лобовым вопросом: - А вот твое имя как? Однако Блум разрядил обстановку и заказав для Стивена кружку бурды, которую хозяин именовал кофе, стал прислушиваться к разговорам посетителей. Но ничего особенного он не услышал. Обычные байки простонародья о патриотизме, засильи англичан и евреев, глумливые шуточки извозчиков и иже с ними, которые все разговоры превратили в балаган, без конца похохатывали и делали вид как будто отлично разбираются во всём отчего и почему, хотя в действительности не разбирались ни в чем даже у себя под носом. Некторое разнообразия вносил в разговоры матрос, прерываясь на то чтобы выйти отлить. Однако атмосфера в кабаке, повинуясь каким то своим загадочным законам начинала сгущаться, запахло доброй ирландской потасовкой, и Блум счёл за лучшее покинуть заведение, уводя Стивена от очередной беды. Они вышли в дублинскую ночь и Блум попросил Стивена спеть какую нибудьь арию. И тот запел изящные вариации на тему «Проходит молодость» Яна Питера Свелинка, голландца из Амстердама, где фривольные дамы. Восхищаясь голосом такой изумительной красоты, редчайший дар, который Блум оценил с первой же услышанной ноты, Блум предался маниловским мечтам о том как в недалеком будущем он мог бы обеспечить Стивену доступ во все светские салоны самых фешенебельных кварталов, к магнатам большого бизнеса и титулованным особам. А если организовать дуэт Стивена и его Блума жены певицы, то такая оригинальная музыка, далекая от привычной рутины, должна очень быстро войти в моду, поскольку это будет большой новинкой для дублинского музыкального мира. Бедный Блум так размечтался, что пригласил молодого человека к себе в дом, так ночь и найти место длч ночлега тому будет нелегко. Однако, будучи человком практичным, Леопольд Блум понимал что для осуществления этих планов у него нет ресурсов, нет никаких ресурсов. На этом парочка покидает территорию 16-го эпизода.
Я полагаю, что оценив всё описанное в этой главе, Джойс дал всему этому объективную оценку, сообщив что стоявшая на их пути лошадь, запряжённая в повозку, дойдя, так сказать, до предела, гордою дугою высоко взметнув хвост, внесла свою лепту, во всё избражённое в главе, уронив на дорогу, три дымящиеся кома навоза. Ну и как тут не придти на память бородатому анекдоту. Один собеседник рассказывает другому: «Идёт караван. Один верблюд идёт, второй верблюд идёт, третий верблюд идёт. Один верблюд насрал, другой верблюд насрал, третий верблюд насрал. » «И это всё?», спрашивает другой. «А где же соль?» «Соли нет» оивечает первый. «Одно говно».
17. Семнадцатая глава начинается подробным описание маршрута , которым Блум ведёт Стивена по улицам Дублина в свой дом. Они оживлённо беседуют, и тут следует отметить избранный Джойсом стиль описания этой беседы. Это вопросы, которые автор задаёт читателю и сам же на них отвечает. Об особенностях этого способа повествования поговорим чуть позже. А пока обратим внимание на пародийность сентентенцй которые звучат в ответах на вопросы. Это несомненно издевательское подражание псевдонаучному ханжеству, которое Джойс беспощадно осмеивает. То самое, о котором много раньше высказался не кто иной, как Козьма Прутков «Вы любите ли сыр? Спросили у ханжи. Да, отвечал ханжа, я вкус в нём нахожу»
Продолжая в том же духе, Джойс вдруг неожиданно (хотя что может быть неожиданного в этом романе) разражается настоящим панегитриком, просто одой воде. Этому странному соединению двух атомов водорода и одного атома кислорода, которое сделало возможным образование и поддержание органической жизни на Земле.
Беседуя таким образом, приятели приблизились к дому Блума, где выясняется, что Блум забыл ключ от входа. Понадобился ли автору этот пссаж для того чтобы напомнить читателю о практичности и ловкости Блума, о которой так или иначе тот был уже осведомлён, мы не знаем. Но, тем не менее, Блум проявляет ловкость, преодолев довольно высокий забор, он находит заднюю дверь, проникает в дом и открывает изнутри для Стивена входную дверь.
Устроившись у камина, они продолжают «диалог» в той же манере вопросов и ответов. И тут наступило время более подробного анализа такого стиля повествоания. Нельзя сказать что Джойс изобрёл этот стиль. Более или менее явно им пользовались многие авторы. А книга известного социалиста утописта Н.Г. Чернышевского так и называлась «Что делать».
Дело в том, что такая манера изложения текста почти автоматически привлекает интерес и любопытство читателя, независимо от того какой вопрос задаёт автор и как он на него отвечает. И вот почему.
Деятельность нашего мозга такова, что он вынужден беспрестанно отвечать на вопросы. Вопросы эти могут быть внутренними которые в постоянном режиме задаёт ему вегетативная нервная система нашего организма, которые требуют немедленного ответа. Недаром книга великого физиолога И.М Сеченова названа им «Рефлексы (ответы) головного мозга», Наш мозг также постоянно программирует будущее, как непосредственное, так и отдалённое, т.е. в зависимости от внутренних и внешних сигналов (вопросов) даёт ответы. Если ответ автор на им же заданный вопрс не совпадает с тем что хотел бы ответить на него читател, то это вызывает у последнего когнитивный диссонас. А если совпадает, то положительную эмоцию узнавания. И то и другое способствует вовлечению читателя в излагаемый автором текст.
Вопросы автора, которые задаёт читателю автор с помощю своих персонажей , самые разнообразные эт музыка, литература, Ирландия, Дублин, Париж, дружба, женщины, проституция, диета, влияние газового освещения или же света ламп накаливания и дуговых на рост близлежащих парагелиотропических деревьев. Или такое, прости господи гомерическое словоблудие: «нет никакого способа достичь от известного к неизвестному; бесконечность, которую с равным успехом можно полагать и конечною посредством предполагаемого рядоположения одного или более тел одинаковой, равно как и различной величины; подвижность иллюзорных форм, ставших неподвижными в пространстве и вновь подвижными в воздухе».
Приятели беседуют всю ночь, а на рассвете Стивен покидает дом Блума и Леопольд провожает его до ворот. «Движенье воздуха, утренние петухи в отдалении, церковные колокола с разных сторон, вокализы пернатых, одинокие шаги раннего путника, зримое распространение света незримого светила, первый золотой краешек воскресающего солнца, различимый над самым горизонтом.» «С глубоким вдохом Блум повернул домой, снова пересек сад, снова вошел в коридор, снова затворил дверь».