„Melancholia“ - „Nothing to be frightened of”?
(c) http://www.sunhome.ru
Испытвает ли Ларс фон Триер страх перед смертью? Пожалуй, не особо.
А Джулиан Барнс (по крайней мере его лирический герой), пожалуй, испытвает.
Холодный, вязкий, ироничный страх перед Ничем, прекрасный, высокохудожественный. Эгоистический страх. Эстетическое наслаждение от книги горчило смутным ощущением того, что автор смотрит только перед собой и забывает посмотреть по сторонам. Что ему, отчаянно увлекшемуся пугающей романтикой собственной Вечности, не выпало ощутить груза слова Никогда, который сжимает легкие до размера ореха, вваливает глаза за глазницы, скрючивает и вытягивает, когда теряешь кого-то по-настоящему дорогого. Что, шагая за грань, ты оставляешь это Никогда кому-то по-настоящему дорогому здесь.
Я не знаю, что пережил фон Триер, а что угадал, но ощущение таково, что он смотрит во все стороны. Будь я кинокритиком, я бы придумала для него новый жанр - женские ужасы. Потому что в них поигрывают сияющими гранями все самые страшные кошмары. Потому что мужские персонажи в них - бледные и слабые декорации. Потому что зрители разгадывают, а зрительницы переживают. Трагедию, катарсис, апокалипсис - что угодно. До просмотра я прочла только одну фразу о фильме: «Наш мир настолько несовершенен, что его следует уничтожить» вот здесь . И недоумеваю. Потому что мир еще не настолько стар, чтобы можно было лишить его будущего без малейшего сожаления. Потому что в конце Жизни скорбят не о том, что в ней было, а о том, чего уже не будет. Не будет у тебя, у него, ни у кого. Никогда.
Но если ты умеешь видеть по сторонам, тебе есть, должно быть, о чем жалеть. И нечего бояться.
„I don’t believe in God, but I miss him”. Это вступительная фраза романа Барнса больше похожа на эпилог.