Твой день моего рождения
Вы когда-нибудь испытывали в день своего рождения чувство благодарности? «За радость тихую дышать и жить», например.
Я - нет.
Не только потому, что жизнь неоднозначна, а иногда вовсе невыносима. Просто как-то странно радоваться тому, без чего некому было бы огорчаться. Собственное небытие нельзя вообразить, следовательно, нельзя пережить как что-то огорчительное.
Но сегодня день рождения не у меня. Сегодня день рождения у человека, чьё отсутствие я могу представить. И меня ужасает то, что я представляю.
Это необязательно что-нибудь катастрофическое вроде тюрьмы, сумы, безнадёжного алкоголизма или мещанского самодовольства и душевной сытости.
У вас наверняка бывало такое, когда вы что-то знаете, но никак не можете вспомнить. Какой-то смутный образ «этого» вертится в голове, а слово, которым его надо назвать, пропало. Обычно такое состояние длится не слишком долго, но пока оно длится, ты как будто не вполне живёшь. (Потом «это» с восторгом вспоминается в самый неожиданный момент, хотя ты давно перестал о нём думать.) А если представить, что такое состояние длится всю жизнь?
Кто-то, не помню кто, сказал про «дыру размером с бога» в каждом человеке, которую он тщетно силится заполнить чем попало. Во мне же была дыра размером с этого человека, у которого сегодня день рождения.
Она начала заполняться, когда я сел написать записку с признанием в... нет, я до сих пор не знаю, каким словом это можно назвать. Ощущение исполненности, что вот, свершилось, найден недостающий кусочек и ты сложился как пазл. Стало явственным то, что до этого ты мучительно-смутно ощущал, не в состоянии вспомнить.
Впервые я почувствовал себя вполне живым.
Позже мне приснился сон, возможно, чрезмерно символический, но в котором всё было таким физиологически материальным. Мне хотелось выйти на улицу, чтобы встретиться с ней. По квартире сновали люди, они носили блюда из кухни в столовую, просто толклись повсюду, через них невозможно было пробиться. В смазанных лицах узнавались дальние родственники. Они увлекали меня к семейному столу. Не обижай нас, посиди, куда ты торопишься.
На большом центральном блюде лежала гора свежей земли.
Я запаниковал и стал вырываться к выходу. Но эти люди облепили меня со всех сторон, стали хватать, оказавшись на ощупь глиняными, из мокрой глины... Они ещё долго гнались за мной, когда мне удалось вырваться из дома. И добежать деревенскими околицами под лай собак до завода «Луч». Шёл дождь. Она взяла меня за руку и мы спустились на станцию метро «Парк Челюскинцев».
На станции «Купаловской», где мы собрались выйти, у двери сгрудились люди, которые криво усмехались и давали понять, что из вагона нас не выпустят, он повезёт нас (или меня одного) дальше, назад к дому. Я вцепился прямо в их кривые усмешки и почувствовал в руках липкую резину. Лица съезжали набок, я срывал их одно за другим... Выплюхнувшись на перрон станции «Купаловской», которая оказалась под завязку забита этими резиновыми, мы взлетели. И с трудом, время от времени падая на ноги, подскакивая и перепархивая как курицы, полетели к выходу.
А наяву, когда я впервые взял её за руку, мы сидели в машине на освещённой улице, в этот самый момент погасли все фонари, словно выбило пробки от перегрузки.
«Мы воспринимаемся примерно на уровне гомосексуальной пары», - сказала она в университете, где мы так и ходили - взявшись за руки.
Примерно в это время, в конце августа мы пришли когда-то подавать документы в университет с разных концов города, разных концов времени, из разных социальных и культурных групп, по разным причинам и с разной, как нам казалось, целью.Удивительно, как давно это было. Тогда люди ещё пользовались таксофонами, а про интернет читали в бумажных научных журналах, сидя в библиотеке. Пришли, чтобы встретиться.
Я благодарен всем, кто ответственен за твоё рождение. Иначе мне пришлось бы жить, не приходя в себя, тщетно пытаясь вспомнить, зачем вообще это всё.
Я - нет.
Не только потому, что жизнь неоднозначна, а иногда вовсе невыносима. Просто как-то странно радоваться тому, без чего некому было бы огорчаться. Собственное небытие нельзя вообразить, следовательно, нельзя пережить как что-то огорчительное.
Но сегодня день рождения не у меня. Сегодня день рождения у человека, чьё отсутствие я могу представить. И меня ужасает то, что я представляю.
Это необязательно что-нибудь катастрофическое вроде тюрьмы, сумы, безнадёжного алкоголизма или мещанского самодовольства и душевной сытости.
У вас наверняка бывало такое, когда вы что-то знаете, но никак не можете вспомнить. Какой-то смутный образ «этого» вертится в голове, а слово, которым его надо назвать, пропало. Обычно такое состояние длится не слишком долго, но пока оно длится, ты как будто не вполне живёшь. (Потом «это» с восторгом вспоминается в самый неожиданный момент, хотя ты давно перестал о нём думать.) А если представить, что такое состояние длится всю жизнь?
Кто-то, не помню кто, сказал про «дыру размером с бога» в каждом человеке, которую он тщетно силится заполнить чем попало. Во мне же была дыра размером с этого человека, у которого сегодня день рождения.
Она начала заполняться, когда я сел написать записку с признанием в... нет, я до сих пор не знаю, каким словом это можно назвать. Ощущение исполненности, что вот, свершилось, найден недостающий кусочек и ты сложился как пазл. Стало явственным то, что до этого ты мучительно-смутно ощущал, не в состоянии вспомнить.
Впервые я почувствовал себя вполне живым.
Позже мне приснился сон, возможно, чрезмерно символический, но в котором всё было таким физиологически материальным. Мне хотелось выйти на улицу, чтобы встретиться с ней. По квартире сновали люди, они носили блюда из кухни в столовую, просто толклись повсюду, через них невозможно было пробиться. В смазанных лицах узнавались дальние родственники. Они увлекали меня к семейному столу. Не обижай нас, посиди, куда ты торопишься.
На большом центральном блюде лежала гора свежей земли.
Я запаниковал и стал вырываться к выходу. Но эти люди облепили меня со всех сторон, стали хватать, оказавшись на ощупь глиняными, из мокрой глины... Они ещё долго гнались за мной, когда мне удалось вырваться из дома. И добежать деревенскими околицами под лай собак до завода «Луч». Шёл дождь. Она взяла меня за руку и мы спустились на станцию метро «Парк Челюскинцев».
На станции «Купаловской», где мы собрались выйти, у двери сгрудились люди, которые криво усмехались и давали понять, что из вагона нас не выпустят, он повезёт нас (или меня одного) дальше, назад к дому. Я вцепился прямо в их кривые усмешки и почувствовал в руках липкую резину. Лица съезжали набок, я срывал их одно за другим... Выплюхнувшись на перрон станции «Купаловской», которая оказалась под завязку забита этими резиновыми, мы взлетели. И с трудом, время от времени падая на ноги, подскакивая и перепархивая как курицы, полетели к выходу.
А наяву, когда я впервые взял её за руку, мы сидели в машине на освещённой улице, в этот самый момент погасли все фонари, словно выбило пробки от перегрузки.
«Мы воспринимаемся примерно на уровне гомосексуальной пары», - сказала она в университете, где мы так и ходили - взявшись за руки.
Примерно в это время, в конце августа мы пришли когда-то подавать документы в университет с разных концов города, разных концов времени, из разных социальных и культурных групп, по разным причинам и с разной, как нам казалось, целью.Удивительно, как давно это было. Тогда люди ещё пользовались таксофонами, а про интернет читали в бумажных научных журналах, сидя в библиотеке. Пришли, чтобы встретиться.
Я благодарен всем, кто ответственен за твоё рождение. Иначе мне пришлось бы жить, не приходя в себя, тщетно пытаясь вспомнить, зачем вообще это всё.