Клокот
Во второй раз я едва ли поеду в Венецию. Не мой это город. Хватает собственного верхоглядства, чтоб восторгаться его горизонтальной чувственностью. Не мне судить, но, кажется, с Венецией, как и с любым другим великим городом, сопоставимым с ней по воздействию (сколько их на земле?!), всегда наступает такой момент, когда либо она тебя отторгает, либо ты от неё освобождаешься. Когда всего-навсего заканчиваются деньги, отторжение равноценно свободе. Плохо быть свободным от денег, намного лучше - от того, от чего пора освободиться. Освобождение не должно быть насильственным.
В день отправления начинаешь грузиться белым сухим раньше обычного (обычно - после полудня). Съёмные квартиры так устроены, что в день отправления Dear Guest должен оставить ключи на столе и захлопнуть дверь. Перед отрезвляющим захлопыванием я застываю. Это не то чтобы желание остаться, царапающее желание как можно быстрее проститься. Я застываю в замешательстве. Алкогольная растерянность трансформируется в настороженность, в патологическую бдительность. То ли ещё раз всё перепроверить, то ли демонстративно отпустить входную дверь. Но вот нерешительность. Универсальность хрестоматийной поэтической строки “Некуда идти и незачем оставаться” утрачивает отрицание. Мне есть куда, есть зачем и главное - с кем, поэтому самое время плестись к vaporetto, чтобы доплыть до железнодорожного вокзала Santa Lucia, сесть на поезд Frecciarossa, мчащийся в Милан, оттуда автобусом в Бергамо. И всё: окончательность, изнемогающая от отсутствия ненормативной лексики, самолёт на родину. Только нет ни окончательности, ни родины, раскроенной безъязыкой картографией, есть только самые любимые и то, на что ради них я способен, чем смогу пожертвовать (всем), в кого готов превратиться (домохозяйку, кухарку, частного репетитора). Может быть, ради этого и отрываешься от италийской земли, но неотменно заземляешься.
Когда во второй, в третий, бесчисленный раз я поеду в Венецию, я не буду вести дневник, я отложу фотоаппарат. Освобождённый, я пойду только в те места, от которых невозможно не ощущать нехватку. Я пойду к Веронезе в церковь Сан-Себастьяно. Какое счастье, что церковные стены суггестивнее музейных. Я пойду в Галерею Академии ради нескольких подслеповатых, неприметных полотен; без всего остального, безразмерного, иллюстративного (раскрашенных многофигурных библейских сюжетов) я могу обойтись. Я пойду к Тициану в собор Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари. Наверняка Assunta (Успение Богородицы) - одно из величайших произведений, созданных человечеством. Но то ранний “совершенный” Тициан. Мне больше нравится поздний. В последние годы жизни он наносил завершающие мазки не кистью - руками. Он втирал пальцами один тон в другой, жертвуя былой детальностю, точностью во имя живого, клокочущего. Точно скульптор - глину, Тициан мял, комкал свои краски, он их вдавливал в холст. “Ни один мастер XVI века, за исключением Микеланджело, не смог так глубоко осмыслить трагедию крушения ренессансного мироздания”. Трагедию человека, вдавленного в Венецию.