Майское
Как же я все-таки люблю этот город, особенно в майском его обличье. Вчера шла домой за полночь, остро пахло свежестью, сыростью, молодыми почками. Деревья зеленеют на глазах, листья, пока еще маленькие и совсем нежные, тоненькие, похожие не на листья даже, а на нехоженные младенческие пяточки, выбираются из тесных пахучих почек, раскрываются, как тугой бутон, расправляют плечи крылья сами себя расправляют. Идешь на работу - листочки еще сжаты в кулачок, в тесный детский кулачок, запрятавший монетку, и ты стоишь и гладишь зеленую тютельку, хочется сорвать, чтобы растереть пальцами эту первую зелень, поднести к носу, вдохнуть весну, но становится жаль. А идешь с работы - смотришь, листочки уже наполовину вылупились, уже торчат во все стороны, непричесанные, маленькая, твердая оболочка почки рядом все еще болтается. Ну это тополя так. А березы уже обзавелись полноценными листочками, мелкими, правда, но зато много их. Стоят березы как девушки в светло-зеленых ситцевых платьях, сережками вмиг выкрашивают ладони в ярко-желтый цвет. Липа больше не вдовушка в подаренных умершим мужом украшениях, теперь она радостно машет бахромистыми цветками (ах, кажется, сейчас-то он ей их и дарит), а клены, клены, боже мой. Аккуратно, с трудом вылезают пока еще маленькие пятиконечные звезды из своих пеленок, но уже такие зубчатые они по краям, уже такой правильной формы, уже короли предстоящей осени. Иду по улице, а вокруг эти кроны, кроны, пока что без той тяжелой мощи, без этого зеленого шума, коим будут наводнять этот город примерно через месяц, пока они такие легкие, невесомые, уже оформившиеся в светло-зеленое облако, но еще такие ранимые и кружевные. И круглые молочно-белые фонари на невысоких столбах насквозь просвечивают молодую листву, делая ее золотистой, а казенные фонари вдоль дороги освещают кроны сверху, отчего они кажутся правильной сферической формы. Не говоря уже о том, что я начинаю любить цветы и как раз за то, за что раньше их не любила - за их мимолетность, за то, что они расцветают для того, чтобы потом завять навсегда, шуршать и колоться в мусорном пакете, не влезать в мусоропровод, так ведь и с деревьями то же самое, просто они дольше не вянут, а так - то же самое, зеленеют, чтобы пожелтеть и опасть. Ну да, а мы еще хотим этих идеальных отношений на всю жизнь, а впрочем, для того «смерть и разлучит нас», чтобы придать хоть какую-то ценность этому безоглядному маю, который каждый год не внемлет сентябрьской тоске, и, боже, да в этот месяц каждый день - отдельное счастье.
Как же все-таки я люблю этот ровный ряд фонарей, идешь домой после свидания ли, после расставания ли, после встречи, после экзамена, после слез, после аэропорта, после смс, после бездарного офиса, да после чего угодно, а фонари всегда горят и горят, и всегда стоят таким ровным рядом, что невольно начинаешь сомневаться в их человекомсозданной природе, думаешь, может, они как кристаллы в снежинке или атомы в молекуле, что-то такое истинное и сверху (или просто эволюционно) данное. И слева последние автобусы изредка тормозят, а вчера уже и не тормозили, скрипят так тихонько, покачиваются, боками поводят, вздыхают, а автомобили шинами шуршат, это уже всем известно, это клише, и все едут то по черному асфальту, то по желтому, то по черному, то по желтому, это потому что светфоры мигают желтым. Их много на этой улице, светфоров, и все в одном ритме - раз, желтый, два, желтый, три, желтый. Вспыхивают, вспыхивают, подают сигналы, ведут какую-то свою ночную жизнь, разнообразя цвет подколесной влаги.
А справа этот пруд, темный блеск воды, в ясную погоду отражение синего (никогда - черного) неба, эти темные, еще плохо скрытые листвой стволы деревьев, раскорячившиеся над водой так, как будто хотели подойти умыться, стараясь при этом не замочить ноги, да так и остались расти тут, припрятывать в своих ветвях гнезда. Пруд в темноте кажется большим, широким, если я услышу уключины, наверное, даже не удивлюсь, вода рябит слегка, рябит, и эти панельные параллелепипеды, и этот круглосуточный науглу, и я знаю, чего хочу, я хочу и через десять, и через двадцать лет выходить из дома и видеть такую же свежую ночь, такую же улицу, фонарь, магазин, пруд и деревья, деревья, деревья. А аптеки пусть не будет. Здоровья всем.
Как же все-таки я люблю этот ровный ряд фонарей, идешь домой после свидания ли, после расставания ли, после встречи, после экзамена, после слез, после аэропорта, после смс, после бездарного офиса, да после чего угодно, а фонари всегда горят и горят, и всегда стоят таким ровным рядом, что невольно начинаешь сомневаться в их человекомсозданной природе, думаешь, может, они как кристаллы в снежинке или атомы в молекуле, что-то такое истинное и сверху (или просто эволюционно) данное. И слева последние автобусы изредка тормозят, а вчера уже и не тормозили, скрипят так тихонько, покачиваются, боками поводят, вздыхают, а автомобили шинами шуршат, это уже всем известно, это клише, и все едут то по черному асфальту, то по желтому, то по черному, то по желтому, это потому что светфоры мигают желтым. Их много на этой улице, светфоров, и все в одном ритме - раз, желтый, два, желтый, три, желтый. Вспыхивают, вспыхивают, подают сигналы, ведут какую-то свою ночную жизнь, разнообразя цвет подколесной влаги.
А справа этот пруд, темный блеск воды, в ясную погоду отражение синего (никогда - черного) неба, эти темные, еще плохо скрытые листвой стволы деревьев, раскорячившиеся над водой так, как будто хотели подойти умыться, стараясь при этом не замочить ноги, да так и остались расти тут, припрятывать в своих ветвях гнезда. Пруд в темноте кажется большим, широким, если я услышу уключины, наверное, даже не удивлюсь, вода рябит слегка, рябит, и эти панельные параллелепипеды, и этот круглосуточный науглу, и я знаю, чего хочу, я хочу и через десять, и через двадцать лет выходить из дома и видеть такую же свежую ночь, такую же улицу, фонарь, магазин, пруд и деревья, деревья, деревья. А аптеки пусть не будет. Здоровья всем.