Мимоза
Когда проходит время, все становится гораздо легче. Некоторые вещи пишешь двадцать минут, некоторые - несколько лет, вот как эту, например. А все началось два года назад, когда она выбирала духи «Мимоза» в «Ив Роше». Оставалось дня три до Нового Года, изо рта у нее валил пар, когда мы встретились на улице, и у нее запотели стекла очков, как только мы звякнули колокольчиком, о который навязчиво ударялась дверь в «Ив Роше» всякий раз, когда кто-то осмеливался зайти или выйти. У нее запотели стекла очков, она сняла очки и стала, как всегда, протирать их кончиком шарфа. От кончика шарфа на линзах оставались ворсинки, она недовольно поморщилась, жарко подышала на очки, чтобы они снова запотели, и достала наконец, покопавшись в сумке, специальную тряпочку, ворсистенькую и маленькую, с мягким оттиском марки.
А потом мы сидели в кафе и не знали, с чего начать. На большом подвесном экране крутились полуголые солистки неизвестной группы, мы рассеянно смотрели на них, потом они сменились клипом Пугачевой, и мы отвели глаза, сосредоточив взгляд на изящной салфетнице. Я бывал в этом городе примерно пару раз в год и всегда ненадолго. Город напоминал мне о школьном детстве, и воспоминания не были радостными, потому что в них золотоволосая и голубоокая Катенька все время смеялась над забытым мною внутри парты дневником. Но неважно.
- Расскажите что-нибудь, - произнес я.
- Что тебе рассказать? - улыбнулась она.
- Что-нибудь.
Мне всегда доставляло удовольствие слушать ее речь, вне зависимости от того, о чем она говорила. Худенькие плечи неуверенно колебались между костлявостью и изящностью, на длинной шее можно было различить несколько унылых длинных морщин. От глаз тоже отходили не по годам глубокие морщины, и только длинные, круто загнутые ресницы совершенно не старели.
- …обычно когда начинаешь о чем-то сильно мечтать, это не сбывается.
- Это почему еще? - уловил я, наконец, смысл произносимых ею слов.
- Ну, - она удивленно подняла аккуратные дуги бровей, - а ты никогда не замечал? Если о чем-то мечтаешь, все время представляешь себе это, представляешь, то потом не сбывается обычно.
- Не так мечтаете.
- А как надо? - ее брови опять поползли вверх.
- Надо визуализовать свое желание, но не испытывать удовольствие от своей визуализации, понимаете? Вы должны это видеть как в кино. И не надо произносить «хочу, хочу», надо представить себе, что это у вас есть. Да ведь это же общеизвестные методики исполнения своих желаний! Вот вы, вы чего хотите? - сказал я и осекся.
- Я? - растерянно переспросила она. - Я - ну, допустим, чтобы сейчас, когда я приду домой, дочь уже хорошо убрала бы квартиру и мне не нужно было бы весь остаток вечера контролировать качество ее уборки.
- Ну вот, отлично! Представьте себе, что вы уже пришли домой, и там все блестит! Дочь убралась так, что лучше просто некуда.
Она задумалась.
- Я, конечно, могу это себе представить, но в чем смысл? Все равно сейчас приду домой, а там как обычно, кавардак, а ведь я же ей говорила…
- Вот потому что вы этого ждете, потому все и происходит согласно вашим ожиданиям! Ждите хорошего, и оно обязательно случится.
Она недобро усмехнулась.
- И что же - ждете и случается?
- Случается… - поспешно подтвердил я и вдруг смолк под ее пристальным взглядом.
- Мне пора идти, - сказала она, достав телефон из сумки.
Не люблю я этот жест - когда телефоны вынимают. Углубляются в них, как будто там смысл жизни расписан.
- Да, конечно, мне тоже, - ответил я.
Мы вышли и она сказала:
- Можно я возьму тебя под руку, такой ужасны гололед в эти дни.
Мы так шли до самой остановки, и я чувствовал ее руку сквозь толстую шкуру своей дутой куртки и ее зимнего пальто. Мы шли, и я почему-то думал о том, что у нее такая белая кожа, что сквозь нее жилки кажутся ярко-голубыми, как на какой-нибудь учебной картинке в кабинете биологии. Глупые мысли по отношению к женщине.
Потом я посадил ее на автобус и пошел домой, к сестре.
- Как там твоя школьная любовь? - встретила она меня ехидной ухмылкой.
- Заткнись, - бросил я.
- Да ладно, ладно…
Сестры всегда лезут туда, куда их не звали.
- Все же я поверить не могу, что ты до сих пор в нее влюблен, - бурчала она себе под нос, разливая в тарелки суп.
- Я не влюблен.
- Разве? - заинтересованно взглянула она, вытирая руки о фартук с жирным темным пятном как раз посередине. Как раз о пятно она руки и вытирала. - А зачем тогда так рвешься с ней встретиться каждый раз?
- Не твое дело.
- Не мое дело, не мое дело… - продолжала она, доставая ложки, - Я вот тоже была когда-то влюблена в учителя информатики, а позже, в вузе, в преподавателя финансовой математики. И сейчас я о них даже не вспоминаю. Мне даже не было бы интересно посмотреть, во что они одеты.
- Ты не была влюблена, просто учитель информатики слегка смахивал на… На кого? Не припомню.
- Господи, на ДиКаприо, как ты мог забыть, - застыла она с улыбкой на лице и тарелкой с солеными огурцами в руках.
- Ах да, точно. Сходство не было, надо сказать, очевидным. Вероятно, только любящие имеют глаза, ага. А тот математик просто поставил тебе пятерку, хотя ты ничего не знала, и в этом заключались все его заслуги.
- Настоящий мужчина должен быть великодушен, - сказала она, заслонившись открытой дверцей холодильника, чтобы скрыть улыбку.
- Да, и настоящий мужчина должен говорить: «будем считать, что мир спасет красота, а не формула рентабельности»?
- Конечно! - ответила она, вынырнув из холодильника с бутылкой клюквенной настойки, и мы одновременно рассмеялись.
В тот вечер мы сидели на кухне допоздна, пили настойку и разговаривали о старых влюбленностях, мечтах и недостижимостях. Впрочем, я утверждал, что недостижимостей не бывает, а бывает лишь немотивированные люди. Сестра в ответ на это интересовалась, почему в таком случае я до сих пор не материализовал свой идеал женщины. Я отшучивался, что давно материализовал, но, поскольку она идеальная, ее нигде не видно, не слышно, и я могу себя чувствовать полностью свободным.
Когда мы уже собирались спать, сестра спросила:
- Ты заедешь завтра к маме?
- Ты же знаешь, что мне уже надо уезжать отсюда, у меня дела.
- К маме - это полчаса!
- Никакие не полчаса. Расспросов, разговоров, слез и упреков - на весь световой день.
Она молчала, сгружая в раковину грязную посуду, и я заметил огрубевшую кожу на ее локтях, пониже засученных рукавов.
- Слушай, ты вообще маму любишь? - спросила она, не поворачиваясь.
Я поморщился.
- Очень.
- Не похоже.
- А что я должен делать? Я не могу ничего сделать. поэтому стараюсь об этом просто не думать.
- Ты бредишь исполнением каких-то там желаний и бежишь встречаться с бывшей учительницей, чтобы на миг почувствовать себя шестнадцатилетним пацаном, окрыленным первой любовью, но при этом прячешься от реальных проблем.
Она напоследок сильно громыхнула крышкой от кастрюли, поставила пустую бутылку из-под настойки рядом с мусорным пакетом, выключила свет со словами «счетчик крутится, между прочим» и ушла в свою комнату, не пожелав спокойной ночи.
Я стоял в темноте, смотрел на фонари, одиноко горевшие под окнами, и думал, что сестра умудрилась-таки испортить вечер.
- Я не прячусь, но что, что я могу сделать? - спросил я зачем-то вслух, хотя в кухне никого не было.
Чуть погодя, я сам себе ответил:
- Ничего. Ничего ты не можешь сделать, дружище.
Задернул занавески на окнах и ушел воевать с dial-upным модемом.
А потом мы сидели в кафе и не знали, с чего начать. На большом подвесном экране крутились полуголые солистки неизвестной группы, мы рассеянно смотрели на них, потом они сменились клипом Пугачевой, и мы отвели глаза, сосредоточив взгляд на изящной салфетнице. Я бывал в этом городе примерно пару раз в год и всегда ненадолго. Город напоминал мне о школьном детстве, и воспоминания не были радостными, потому что в них золотоволосая и голубоокая Катенька все время смеялась над забытым мною внутри парты дневником. Но неважно.
- Расскажите что-нибудь, - произнес я.
- Что тебе рассказать? - улыбнулась она.
- Что-нибудь.
Мне всегда доставляло удовольствие слушать ее речь, вне зависимости от того, о чем она говорила. Худенькие плечи неуверенно колебались между костлявостью и изящностью, на длинной шее можно было различить несколько унылых длинных морщин. От глаз тоже отходили не по годам глубокие морщины, и только длинные, круто загнутые ресницы совершенно не старели.
- …обычно когда начинаешь о чем-то сильно мечтать, это не сбывается.
- Это почему еще? - уловил я, наконец, смысл произносимых ею слов.
- Ну, - она удивленно подняла аккуратные дуги бровей, - а ты никогда не замечал? Если о чем-то мечтаешь, все время представляешь себе это, представляешь, то потом не сбывается обычно.
- Не так мечтаете.
- А как надо? - ее брови опять поползли вверх.
- Надо визуализовать свое желание, но не испытывать удовольствие от своей визуализации, понимаете? Вы должны это видеть как в кино. И не надо произносить «хочу, хочу», надо представить себе, что это у вас есть. Да ведь это же общеизвестные методики исполнения своих желаний! Вот вы, вы чего хотите? - сказал я и осекся.
- Я? - растерянно переспросила она. - Я - ну, допустим, чтобы сейчас, когда я приду домой, дочь уже хорошо убрала бы квартиру и мне не нужно было бы весь остаток вечера контролировать качество ее уборки.
- Ну вот, отлично! Представьте себе, что вы уже пришли домой, и там все блестит! Дочь убралась так, что лучше просто некуда.
Она задумалась.
- Я, конечно, могу это себе представить, но в чем смысл? Все равно сейчас приду домой, а там как обычно, кавардак, а ведь я же ей говорила…
- Вот потому что вы этого ждете, потому все и происходит согласно вашим ожиданиям! Ждите хорошего, и оно обязательно случится.
Она недобро усмехнулась.
- И что же - ждете и случается?
- Случается… - поспешно подтвердил я и вдруг смолк под ее пристальным взглядом.
- Мне пора идти, - сказала она, достав телефон из сумки.
Не люблю я этот жест - когда телефоны вынимают. Углубляются в них, как будто там смысл жизни расписан.
- Да, конечно, мне тоже, - ответил я.
Мы вышли и она сказала:
- Можно я возьму тебя под руку, такой ужасны гололед в эти дни.
Мы так шли до самой остановки, и я чувствовал ее руку сквозь толстую шкуру своей дутой куртки и ее зимнего пальто. Мы шли, и я почему-то думал о том, что у нее такая белая кожа, что сквозь нее жилки кажутся ярко-голубыми, как на какой-нибудь учебной картинке в кабинете биологии. Глупые мысли по отношению к женщине.
Потом я посадил ее на автобус и пошел домой, к сестре.
- Как там твоя школьная любовь? - встретила она меня ехидной ухмылкой.
- Заткнись, - бросил я.
- Да ладно, ладно…
Сестры всегда лезут туда, куда их не звали.
- Все же я поверить не могу, что ты до сих пор в нее влюблен, - бурчала она себе под нос, разливая в тарелки суп.
- Я не влюблен.
- Разве? - заинтересованно взглянула она, вытирая руки о фартук с жирным темным пятном как раз посередине. Как раз о пятно она руки и вытирала. - А зачем тогда так рвешься с ней встретиться каждый раз?
- Не твое дело.
- Не мое дело, не мое дело… - продолжала она, доставая ложки, - Я вот тоже была когда-то влюблена в учителя информатики, а позже, в вузе, в преподавателя финансовой математики. И сейчас я о них даже не вспоминаю. Мне даже не было бы интересно посмотреть, во что они одеты.
- Ты не была влюблена, просто учитель информатики слегка смахивал на… На кого? Не припомню.
- Господи, на ДиКаприо, как ты мог забыть, - застыла она с улыбкой на лице и тарелкой с солеными огурцами в руках.
- Ах да, точно. Сходство не было, надо сказать, очевидным. Вероятно, только любящие имеют глаза, ага. А тот математик просто поставил тебе пятерку, хотя ты ничего не знала, и в этом заключались все его заслуги.
- Настоящий мужчина должен быть великодушен, - сказала она, заслонившись открытой дверцей холодильника, чтобы скрыть улыбку.
- Да, и настоящий мужчина должен говорить: «будем считать, что мир спасет красота, а не формула рентабельности»?
- Конечно! - ответила она, вынырнув из холодильника с бутылкой клюквенной настойки, и мы одновременно рассмеялись.
В тот вечер мы сидели на кухне допоздна, пили настойку и разговаривали о старых влюбленностях, мечтах и недостижимостях. Впрочем, я утверждал, что недостижимостей не бывает, а бывает лишь немотивированные люди. Сестра в ответ на это интересовалась, почему в таком случае я до сих пор не материализовал свой идеал женщины. Я отшучивался, что давно материализовал, но, поскольку она идеальная, ее нигде не видно, не слышно, и я могу себя чувствовать полностью свободным.
Когда мы уже собирались спать, сестра спросила:
- Ты заедешь завтра к маме?
- Ты же знаешь, что мне уже надо уезжать отсюда, у меня дела.
- К маме - это полчаса!
- Никакие не полчаса. Расспросов, разговоров, слез и упреков - на весь световой день.
Она молчала, сгружая в раковину грязную посуду, и я заметил огрубевшую кожу на ее локтях, пониже засученных рукавов.
- Слушай, ты вообще маму любишь? - спросила она, не поворачиваясь.
Я поморщился.
- Очень.
- Не похоже.
- А что я должен делать? Я не могу ничего сделать. поэтому стараюсь об этом просто не думать.
- Ты бредишь исполнением каких-то там желаний и бежишь встречаться с бывшей учительницей, чтобы на миг почувствовать себя шестнадцатилетним пацаном, окрыленным первой любовью, но при этом прячешься от реальных проблем.
Она напоследок сильно громыхнула крышкой от кастрюли, поставила пустую бутылку из-под настойки рядом с мусорным пакетом, выключила свет со словами «счетчик крутится, между прочим» и ушла в свою комнату, не пожелав спокойной ночи.
Я стоял в темноте, смотрел на фонари, одиноко горевшие под окнами, и думал, что сестра умудрилась-таки испортить вечер.
- Я не прячусь, но что, что я могу сделать? - спросил я зачем-то вслух, хотя в кухне никого не было.
Чуть погодя, я сам себе ответил:
- Ничего. Ничего ты не можешь сделать, дружище.
Задернул занавески на окнах и ушел воевать с dial-upным модемом.