Не "failed state", а "failed society"
"Давно не брал я в руки шашек". ИсписАлся, наверное.
Неплохая статья, в целом дающая представление о том, чем являются прибалтийские общества - текст полностью под катом. Не хочу сейчас много писать, раскрыть тему, как я ее представляю, попробую потом, поэтому вкратце. Я не думаю, что прибалтийские государства можно называть failed state - как государственные образования они как раз вполне функционируют. А вот сами общества вполне можно назвать failed.
Колокол разделения: одна страна - два разных народа. Как это делается в Эстонии
В декабре журнал Vikerkaar попросил журналиста Николая Караева написать статью об эстонских русских для номера, посвященного манифесту ”Ко всем народам Эстонии”. Русский вариант опубликовали Delfi.ee.
"Я родился без ощущения национальности. Подозреваю, все мы появляемся на свет именно так. Концепция ”я русский”, ”я эстонец” и соответствующая система координат со всеми индивидуальными нюансами возникают позже, в процессе социализации. В других условиях я вырос бы, наверное, с ощущением своей русскости - но мне крупно повезло. Я родился в 1978 году в Таллине, в Эстонской Советской Социалистической Республике, в ”союзе нерушимом республик свободных”, а значительная часть моей социализации проходила уже в Таллинне, столице Эстонской Республики. В СССР я был национальным большинством (не помню, чтобы я ощущал себя таковым - но, может, это и есть привилегия большинства). В ЭР я был и остаюсь национальным меньшинством, эстонским русским с сопутствующими спецэффектами. В итоге я вырос космополитом - настолько противны мне все игры в национальность: поскреби почти любой ”национальный” аргумент - найдешь внутри какую-нибудь дискриминацию.
Когда журнал Vikerkaar попросил меня написать о местных русских, мне понравилась сама идея номера, посвященного манифесту ”Ко всем народам Эстонии”. С другой стороны, я не очень понимал, как это - написать о местных русских вообще. Местные русские ведь разные, и говорить за всех я не могу, никто меня на это не уполномочивал, и мой космополитизм требует видеть в человеке личность, а не национальность.
Так что я воспользуюсь правом на captatio benevolentiae и скажу, что всё нижеизложенное - мой личный взгляд. Я, конечно, эстонский русский, но в принципе мне всё равно, кем меня считают, и представляюсь я тоже по-разному: на Западе я Estonian (иначе решат, что я из России), в России я русский из Эстонии (иначе решат, что русский у меня не родной), а в Эстонии я eestivenelane - например.
Это не значит, что я принадлежу к идеологически однородному меньшинству: эстонские русские сильно разнятся, невзирая на объединяющую их социально-экономическую и культурную ситуацию. Взять отношение к национализму. Среди нас есть космополиты и националисты, причем и эстонские, и русские. Есть те, кто хочет во что бы то ни стало сохранить родной язык, и те, кто готов с ним расстаться ради глубокой интеграции. Эти категории дробятся на еще более мелкие - вплоть до отдельного человека. Мы - не рой и не стая, покорно следующая за вожаком единым маршрутом. Когда некий конкретный эстонец воспринимает нас как обобщенное ”Ласнамяэ” (а я живу в Ласнамяэ, кстати говоря), это характеризует не нас, а конкретного эстонца.
Вообще-то я уверен, что объективно никаких национальностей нет. Но, конечно, идея национальности жива и умирать не собирается. По сути своей это идея разделения: вот люди, подобные мне, а вот чужаки, muulased.
Стоит помнить о том, что само понятие ”нация” в ее нынешнем эстонском понимании возникло по историческим меркам сравнительно недавно. Да и сейчас с этим понятием далеко не всё ясно. В какой момент, например, эстонские русские станут эстонцами? Ответ зависит от того, кого считать эстонцем. Кто это? Это человек, который родился и/или живет в Эстонии? Тот, у кого родной язык - эстонский? Тот, у кого хотя бы один из родителей - эстонец? Или тот, кто обладает ”менталитетом эстонца”? Но это что такое - и кто будет решать, является ли мой менталитет ”эстонским”?
Битва двух систем. Всё ради народа, языка и культуры?
История эстонских русских как обособленной группы - это история не обособляемых, но обособляющих, тех, кто считает нас более-менее единым целым. Очень эстонская история о националистической системе координат, которая полностью заслоняет собой реальных людей - но и запускает цепочку событий, формирующую у эстонских русских соответствующее представление о себе. Это своего рода самоисполняющееся пророчество: если относиться к нам как к чужакам, тем самым muulased, и транслировать это отношение на уровне общественного дискурса, то есть на уровне прессы и власти, - мы, конечно, начнем ощущать себя чужими в этой стране. Этим-то национализм и плох. Когда, как в той песне Pink Floyd, бьет Division Bell, Колокол Разделения, насаждаемое неравенство ”своих” и ”чужих” проникает в головы участников процесса - всех без исключения.
Русский вопрос в Эстонии , безусловно, существует, пусть разные люди видят ее по-разному. Если вынести за скобки идеологию, останется экономика - и неоспоримый факт: местные русские живут хуже эстонцев. Останется юридический аспект, вопрос гражданства и связанных с ним прав. Всех этих проблем не возникло бы, не будь Эстонская Республика построена на понятии ”национальность”. Точнее - на понятии ”эстонский народ” в противовес остальным.
Суть проблемы сводится к принципиальному выбору между двумя идеологиями - выбору, который охарактеризовал среди прочих в одной своей речи Бенджамин Дизраэли: ”В развивающейся стране перемены постоянны; и главный вопрос не в том, следует ли противиться неизбежным переменам, а в том, должны ли эти перемены производиться с уважением к нравам, обычаям, законам и традициям народа - или же с уважением к отвлеченным принципам, а также неким выбранным общим доктринам. Первая - национальная система; вторая - если давать ей название, благородное название, которого она, быть может, заслуживает, - система философская”.
Как выбор между национальной и философской системой осуществляется в Эстонии, можно наблюдать воочию: чуть не каждую неделю какой-нибудь политик и общественный деятель непременно приведет в качестве аргумента цитату из преамбулы Конституции, цитату, которую знают наизусть даже те, кто Конституцию в жизни не открывал:
эстонское государство ”призвано обеспечить сохранность эстонской нации и культуры на века”.
Это - система, по Дизраэли, национальная. Однако сравнительно редко принято вспоминать о том, что в той же самой преамбуле есть другая фраза: Эстония прежде всего ”зиждется на свободе, справедливости и праве”; это - система философская, ведь нет никакой особенной эстонской свободы и эстонской справедливости.
В плане отношения к местным русским вся история Эстонии после восстановления независимости была и остается борьбой двух этих систем. Скажем, для сохранения эстонского языка необходимо, как считает ряд политиков, перевести на государственный язык всю систему образования Республики начиная с детсадов. Если это решение будет принято, получится, что четверть населения страны лишится возможности давать детям образование на родном языке. Слово ”справедливость” лишено юридического наполнения, но, я думаю, интуитивно даже упертому националисту - особенно ему! - понятно: когда речь идет о лишении такого важного права четверти населения, это, мягко говоря, несправедливо.
На уровне ”права” ситуация, что интересно, расплывается. По Конституции ”каждый имеет право учиться на эстонском языке” и ”язык обучения в учебном заведении для национального меньшинства избирает учебное заведение”, но загвоздка в том, что понятие ”национальное меньшинство” в Законе о культурной автономии национальных меньшинств трактуется своеобразно: ”Под национальным меньшинством в данном законе понимаются граждане Эстонии, у которых… имеются долговременные, прочные и устойчивые связи с Эстонией”.
Вполне можно сказать, что местные русские, которые прибыли сюда после 1940 года или являются потомками таких лиц, попросту не образуют национальное меньшинство: наши связи с Эстонией недостаточно долговременны и прочны, да и граждан ЭР среди нас не так много: примерно треть (вторая треть - граждане России, последняя - серопаспортники). Так что juriidiliselt on kõik korrektne, юридически всё корректно. Принцип JOKK в отношениях с местными русскими важен: зазор между законами и справедливостью - существенная часть проблемы.
Советская оккупация. Историческое мифотворчество
Я бы сказал, что эстонские русские - заложники национальной идеологии Эстонской Республики. До тех пор, пока наша политическая и идеологическая элита станет придерживаться системы национальной, а не философской, пока национальная часть преамбулы будет важнее свободы, права и справедливости, надежды на то, что всё как-нибудь устаканится, у эстоноземельцев нет. Я реалист, а значит, пессимист: слишком много факторов способствуют разделению Эстонии на us and them, нас и них - и почти нет факторов, который страну объединяли бы. Впрочем, если грядущий удар по госбюджету Эстонии со стороны ЕС будет достаточно сильным, может, нас спасет общая экономическая беда? Вряд ли: попавшее в такую беду общество способно раскалываться с удвоенной скоростью - надо же найти виноватого.
Фундамент национальной системы - национально окрашенное восприятие. При таком восприятии непреодолимым барьером для сосуществования двух больших общин в Эстонии становится сама история. Основная масса эстонских русских появилась в Эстонии благодаря СССР и неизменно связывается с периодом советской оккупации, который, в свою очередь, представляется чем-то абсолютно негативным. Это важная часть идеологического мифотворчества, призванного оправдать любые ошибки наших политиков: современная Эстония, какой бы она ни была, хороша по контрасту с плохой оккупацией.
Так, положительные аспекты позднесоветского периода (демография и культура, например) стараются особо не обсуждать, а вот советский негатив подчеркивается, причем в национальном контексте. Все-таки это вопрос выбора системы координат: считать депортации преступлением конкретно против эстонского народа или рассматривать их в контексте сталинских репрессий в целом. Кажется, разница невелика, но второй подход влечет за собой понимание того, что родственники многих русских стали точно такими же жертвами преступной диктатуры, как родственники многих эстонцев (философская система), в то время как первый позволяет предположить, что обобщенные ”русские” совершили преступление против эстонцев - и местные русские как-то соотносятся с преступниками (национальная система).
(Разумеется, Эстония тут не исключение: в России представление о добродетели современной власти тоже строится по контрасту, только вместо оккупации в качестве ”плохого периода” фигурируют 90-е. При всех попытках власти противопоставить Россию и Запад или Россию и Эстонию стратагемы правящих элит везде примерно одинаковы. Стратагема бинарного противопоставления ”us and them” - одна из них.)
Отношение к депортациям - вопрос восприятия, но и без мифотворчества в сфере истории не обходится. Тоомас Хендрик Ильвес дошел до того, что утверждал в интервью британской газете Guardian, будто в советской Эстонии не было ресторанов. При оккупации было плохо всё; Яак Юске в детской книге ”Странное советское время” (”Imelik nõukaaeg”) пишет о том, что в СССР не было доступных всем компьютеров, и получается, что это некая особая черта советского времени, хотя почти так же дела обстояли тогда в любой развитой стране. Куда более интересный миф сообщает, что приехавшие в Эстонию русские были отбросами общества - см., например, книгу Лаури Вахтре ”Эстонец изнутри и снаружи” (”Eestlane seest ja väljast”), сообщающую, что с точки зрения эстонцев эти русские были агрессивными, грязными, глупыми, ленивыми, пьющими и малообразованными. И наоборот: в ”дискуссиях” о ликвидации русских школ и детсадов об оккупации говорят часто, но почти никогда не упоминают о том, что в советское время образование на эстонском было в Эстонии нормой. Похвальное исключение - Йоэль Санг, в статье ”Такова цена интеграции?” (”Kas integratsiooni hind?”, газета Sirp, № 50/2017) задающийся вопросом: ”Желаем ли мы своим соотечественникам того, против чего тридцать лет назад сами сражались изо всех сил?”
Бессильное возмущение. Гражданство и не только
Будь Эстония почти мононациональным государством вроде Японии и Польши, игры в толкование истории были бы забавными - и только. Но у нас ситуация другая: действует принцип самоисполняющегося пророчества. Представьте себе местного русского, который наблюдает формирование националистического мифа о себе и таких, как он, видит всю его ложь и лицемерие. Чтобы далеко не ходить: в Эстонию приехали мои бабушки и дедушки, у обоих дедушек было высшее образование; мои родители, инженер и программист, окончили университеты и работали в смешанных коллективах; сталинские репрессии напрямую коснулись моих родственников. Что я должен ощущать, когда читаю националистические обобщения - и понимаю, что никто их особо опровергать не будет, даже если все видят, что это ложь? Что я должен думать о честности политиков, которые сами учились при оккупации на родном языке и хотят теперь лишить этого права местных русских детей? К каким выводам я могу прийти, если меня, родишегося и живущего всю жизнь в Эстонии, называют muulane и migrant?
Собственно, я и стал космополитом, когда понял, как это противно, когда меня обобщают по национальному признаку, - и решил, что сам поступать так не буду. Но это, конечно, лишь одна из реакций. Другая, может быть, более естественная - озлобление и выбор противоположного вектора. Честно говоря, и мне при всей моей терпимости хочется мысленно плюнуть в глаза эстонскому националисту, который лицемерно удивляется тому, как много эстонских русских подвержены российской пропаганде. Вы сами их к этому толкали, долго и упорно культивируя в них возмущение и обиду; стоит ли удивляться тому, что люди оскорбились - и поверили российскому ТВ, которое не устает твердить о том, как русских обижают по национальному признаку?
Поводы ощущать бессильное возмущение у местных русских были и остаются.
Одним из первых таких поводов стала политика в области гражданства, но я сомневаюсь, что она сыграла огромную роль сама по себе; куда важнее было то, что после восстановления независимости, особенно в 1990-е, когда возникла дикая безработица, русских - даже специалистов - на волне национализма неохотно брали на работу в эстонские коллективы. ”Мы хотим эстонку”, ”эстонцы нам все-таки ближе”, ”некоторые из нас русских видели только по телевизору” - все эти аргументы члены моей семьи слышали своими ушами. Не думаю, что моей семье ”повезло” как-то особенно.
Именно такое отношение обострило обиду сильнее всего. Можно долго спорить о том, насколько необходимо было такое национальное обострение в 1990-е. Я сам могу приводить аргументы за и против, однако история не знает сослагательного наклонения. Невозможно сказать, какой стала бы наша страна, если бы всем русским сразу дали гражданство, и/или референдум об автономии Нарвы имел какие-то последствия, и/или из Эстонии не уехало бы столько русских. Я этого не знаю. Но, подозреваю, мы все-таки как-нибудь этот момент пережили бы.
По моим ощущениям, в первой половине 2000-х у страны были шансы на то, чтобы, забыв о взаимных национальных обидах, построить общество, основанное на свободе, праве и справедливости. Экономика росла, безработица уменьшалась, а в таких условиях национализм обычно отступает (без Великой Депрессии Гитлер к власти не пришел бы). Благоприятной была и внешняя обстановка: мы вступили в ЕС, что мало в ком вызывало отторжение (в отличие от членства в НАТО, но с ним можно было смириться, - все понимали, что войны так и так не будет). Властям России всё это не нравилось, но до информационной войны в ее нынешнем виде было очень и очень далеко.
Бронзовые ночи. Борьба с неизвестными
Дела вроде бы налаживались. Но тут случилось частное событие, перекроившее Эстонию сильнее, чем всё предыдущее. Насколько я понимаю, Партия реформ обнаружила, что теряет популярность, и решила укрепить позиции. По-видимому, решено было переманить более националистически настроенного избирателя у Союза Отечества, а также попросту создать такого избирателя, вновь обострив ”национальные противоречия”. Поле для игры существовало - раны были свежи, обиды не забыты, Россия действовала всё активнее. Я далек от мысли о том, что власть устроила некий спектакль, однако инцидент в мае 2006 года был для нее даром небес: эстонские националисты во главе с Юри Бёмомпришли 9 мая к Бронзовому солдату, началась потасовка, и полиция почему-то отобрала у них эстонский флаг. Дальнейшее разжигание страстей было делом техники. Через год реформисты победили на выборах, страна оказалась расколотой по национальному признаку, Бронзового солдата перенесли на военное кладбище, случились ”бронзовые ночи” - и надежда на переход от национальной системы к философской исчезла.
Кстати о преамбуле к Конституции: в ее варианте, принятом в 1992 году, говорилось только о защите народа и культуры. Положение о сохранении эстонского языка парламент добавил позднее. А именно - в апреле 2007 года, и если это совпадение, то очень симптоматичное.
Восприятие ”бронзовых ночей” - еще одна монета в копилке возмущения местных русских.
Редакционная колонка газеты Postimees ”Неизвестный русский подонок” (”Tundmatu vene pätt”) оскорбила меня и таких, как я, дважды: во-первых, параллелью с неизвестным солдатом (герои Второй мировой в эстонском националистическом контексте тоже обобщаются как преступники или - в лучшем случае - pätid, подонки), во-вторых, националистическим обобщением в целом. Первая ”бронзовая ночь” с ее разбитыми витринами была событием интернациональным: среди тех, кого задержала полиция, каждый третий (!) был эстонцем. Куда лучше всё объясняется в социально-экономической системе координат: грабить город вышли самые бедные, русских среди них больше, но это не исключительно русские. Во вторую ”бронзовую ночь” насилие в основном проявляли силы правопорядка - я был в центре Таллинна в те часы и видел всё своими глазами.
Увы, дальнейшее восприятие местных русских в эстонском общественном дискурсе (добавлю на всякий случай: по моему впечатлению) строилось именно на том мифе, что ”бронзовые ночи” были делом неизвестных русских - и только русских - подонков. За прошедшие годы образ местного русского ничуть не улучшился. Отчасти ”помогла” экономика: кризис 2008 года и его последствия, не изжитые до сих пор. Русская молодежь в основном не имеет проблем с эстонским языком и даже получила конкурентные преимущества в секторе обслуживания, но ”стеклянный потолок” никуда не делся: русским в среднем платят меньше, чем эстонцам, а число русских на госслужбе и в менеджменте пренебрежительно мало. Националистическое объяснение этим фактам- уровень образования; бытовой национализм принято замалчивать.
Изучение эстонского языка объявлено главным лекарством, волшебным образом превращающим muulased в eestlased, но реальность с этим лозунгом сильно расходится. Если судить по общественному дискурсу, ”интеграция” в эстонском понимании кажется равной ассимиляции: необходимо не просто выучить эстонский, причем в совершенстве или близко к нему, но и проникнуться эстонскими ценностями, и согласиться на ассимиляцию ради будущего эстонского народа и эстонской культуры. Между тем выучить эстонский непросто (он не зря считается одним из самых трудных языков мира, да и среда есть не везде - как быть жителям Ида-Вирумаа?), а в совершенстве это удается единицам. К тому же, напомню, в Эстонии нельзя официально сдать экзамен на высшую категорию, С2, - видимо, считается, что на С2 языком владеют только его носители. Пропасть между теми, кто выучил язык, и теми, кто владеет им с детства, непреодолима официально.
С другой стороны, выученный эстонский вовсе не гарантирует человеку с русской фамилией рабочего места, потому что ”эстонцы нам все-таки ближе”. Об этом в ноябре 2017 года вновь говорил интеграционной конференции MISA Евгений Осиновский, знающий о национализме не понаслышке: он и эстонским владеет в совершенстве, и гражданином является, но всё равно остается для Юргена Лиги ”сыном иммигранта”. В национальной системе координат пропасть непреодолима по определению.
Русские зеркала. И продолжается бой
Да, как Лиги, так и сотрудник Кайтселийта Урмас Рейтельманн вынуждены были после своих националистических высказываний сменить работу - но оба мало что потеряли. В нашем общественном дискурсе агрессивный национализм остается вполне приемлемым. Именно поэтому, если говорить о самих русских, выучить эстонский и проникнуться после этого ценностями общестенного дискурса у нас не получается. Тот, кто выучил язык, начинает читать газеты и порталы - и обнаруживает, что в Эстонии допустим уровень национализма, где-либо еще в цивилизованном мире невозможный. Один из самых вопиющих примеров: в 2015 году на Vikerraadio Урмас Сутроп сказал буквально, что ”когда несколько десятков лет назад по радио сообщали, что кто-то погиб в автоаварии, и у человека было русское имя, мы этому почти что радовались; сейчас такого уже нет”. Что должен чувствовать русский, когда это слышит и читает? Неужели - ничего?..
Пресса и государство дали и продолжают давать множество подобных сигналов, лишь усиливающих бессильное возмущение. Отчасти этим объясняется более острая реакция на антиксенофобские высказывания, которые, тем не менее, заставляют эстонских русских вспомнить о том, что на них смотрят здесь как на людей второго сорта, Вспомним недавний скандал вокруг книги Михкеля Рауда ”Справочник по эстонцу” (”Eestlase käsiraamat”), в которой есть раздел ”Эстонец говорит о русском” с классическим tibla в конце.
Естественно, общественный дискурс не был полностью однородным после ”бронзовых ночей” (тогда в эстонских СМИ, в том числе в Vikerkaar появлялись статьи с выводами, похожими на мои) и не является однородным сейчас (буквально только что я прочел мнения Ивана Макарова и Микка Пярнитса за и против национального государства). Чисто статистически оценить доли философской и национальной системы сложно. Но эмоционально чем несправедливее текст, тем сильнее он по тебе бьет. Соотношение добра и зла в общественном дискурсе не так уж важно. Куда важнее ответы на вопросы ”что позволяют себе СМИ?” и ”что приемлемо для читателя?”.
Ситуация еще больше усложнилась в свете событий на Украине и полномасштабной информационной войны. Главный закон инфовойны прост: ”Ничто не делает нас такими честными, как чужое преступление”. Эстонским властям инфовойна позволила словно бы оправдать свои предшествующие действия. Поляризация мира по оси ”либеральный свободный Запад - тоталитарный восточный сосед” позволила вновь заговорить о присутствии в Эстонии пятой колонны.
Очередные выборы и необходимость борьбы с потенциальными предателями ускорили вращение националистического маховика: реформисты вновь разыгрывают карту ликвидации образования на русском языке (кажется, это последняя карта ”русской колоды”, зато и самая сильная), - и эстонские русские понимают, что их не оставят в покое, пока не завершится ассимиляция.
Беда в том, что отношение к местным русским по большому счету маркирует исключительно страхи - не эстонского народа, нет; скорее (я надеюсь), небольшой группы эстонцев, которые выдают себя за полноправных представителей этого народа, выразителей, как сказали бы в советское время, народных чаяний - и пытаются формировать ”общественное мнение”. Русские в Эстонии - не совсем личности. Скорее уж мы все стали зеркалом эстонского национализма.
Между тем после апреля 2007 года, объяснимого, как я написал выше, скорее в классовой системе координат, признаков пятой колонны в Эстонии нет даже на Северо-Востоке.
После того, как ”русские партии” все переругались и отмерли, серьезных попыток мобилизовать русскоязычного избирателя также не было. Русские политики предпочитают попадать на политическую сцену через партии с преимущественно эстонским руководством, причем любые, хотя Центристская партия, которая по итогам передела электората в 2007 году работает с русскими больше всего, остается самым логичным выбором. Успех Яны Тоом и Михаила Кылварта не должен казаться противоестественным. Бой ведь продолжается - бой с такими, как я, - и пока национальная система побеждает, а справедливость проигрывает, остается только делать то, что можно, в частности, голосовать за тех, кто по крайней мере не станет вредить русским по национальному признаку. Вот так просто.
Наверное, было бы правильно воскликнуть вслед за Эмилем Золя: ”J’accuse!”, ”Я обвиняю!” - но за четверть века даже это желание перегорело. Я (и, думаю, большинство таких, как я) понимаю, что при нашей жизни мало что изменится. От национальной системы к философской так просто не перейти, особенно в наших - как внутренних, так и внешних - условиях. Не будет ассимиляции, не будет интеграции, не будет революции. В лучшем случае будут годы и десятилетия холодной ярости, пока эхо Колокола Разделения не сойдет на нет. Когда-нибудь, в ком-нибудь. А пока будем жить и отбиваться - как получится.
Неплохая статья, в целом дающая представление о том, чем являются прибалтийские общества - текст полностью под катом. Не хочу сейчас много писать, раскрыть тему, как я ее представляю, попробую потом, поэтому вкратце. Я не думаю, что прибалтийские государства можно называть failed state - как государственные образования они как раз вполне функционируют. А вот сами общества вполне можно назвать failed.
Колокол разделения: одна страна - два разных народа. Как это делается в Эстонии
В декабре журнал Vikerkaar попросил журналиста Николая Караева написать статью об эстонских русских для номера, посвященного манифесту ”Ко всем народам Эстонии”. Русский вариант опубликовали Delfi.ee.
"Я родился без ощущения национальности. Подозреваю, все мы появляемся на свет именно так. Концепция ”я русский”, ”я эстонец” и соответствующая система координат со всеми индивидуальными нюансами возникают позже, в процессе социализации. В других условиях я вырос бы, наверное, с ощущением своей русскости - но мне крупно повезло. Я родился в 1978 году в Таллине, в Эстонской Советской Социалистической Республике, в ”союзе нерушимом республик свободных”, а значительная часть моей социализации проходила уже в Таллинне, столице Эстонской Республики. В СССР я был национальным большинством (не помню, чтобы я ощущал себя таковым - но, может, это и есть привилегия большинства). В ЭР я был и остаюсь национальным меньшинством, эстонским русским с сопутствующими спецэффектами. В итоге я вырос космополитом - настолько противны мне все игры в национальность: поскреби почти любой ”национальный” аргумент - найдешь внутри какую-нибудь дискриминацию.
Когда журнал Vikerkaar попросил меня написать о местных русских, мне понравилась сама идея номера, посвященного манифесту ”Ко всем народам Эстонии”. С другой стороны, я не очень понимал, как это - написать о местных русских вообще. Местные русские ведь разные, и говорить за всех я не могу, никто меня на это не уполномочивал, и мой космополитизм требует видеть в человеке личность, а не национальность.
Так что я воспользуюсь правом на captatio benevolentiae и скажу, что всё нижеизложенное - мой личный взгляд. Я, конечно, эстонский русский, но в принципе мне всё равно, кем меня считают, и представляюсь я тоже по-разному: на Западе я Estonian (иначе решат, что я из России), в России я русский из Эстонии (иначе решат, что русский у меня не родной), а в Эстонии я eestivenelane - например.
Это не значит, что я принадлежу к идеологически однородному меньшинству: эстонские русские сильно разнятся, невзирая на объединяющую их социально-экономическую и культурную ситуацию. Взять отношение к национализму. Среди нас есть космополиты и националисты, причем и эстонские, и русские. Есть те, кто хочет во что бы то ни стало сохранить родной язык, и те, кто готов с ним расстаться ради глубокой интеграции. Эти категории дробятся на еще более мелкие - вплоть до отдельного человека. Мы - не рой и не стая, покорно следующая за вожаком единым маршрутом. Когда некий конкретный эстонец воспринимает нас как обобщенное ”Ласнамяэ” (а я живу в Ласнамяэ, кстати говоря), это характеризует не нас, а конкретного эстонца.
Вообще-то я уверен, что объективно никаких национальностей нет. Но, конечно, идея национальности жива и умирать не собирается. По сути своей это идея разделения: вот люди, подобные мне, а вот чужаки, muulased.
Стоит помнить о том, что само понятие ”нация” в ее нынешнем эстонском понимании возникло по историческим меркам сравнительно недавно. Да и сейчас с этим понятием далеко не всё ясно. В какой момент, например, эстонские русские станут эстонцами? Ответ зависит от того, кого считать эстонцем. Кто это? Это человек, который родился и/или живет в Эстонии? Тот, у кого родной язык - эстонский? Тот, у кого хотя бы один из родителей - эстонец? Или тот, кто обладает ”менталитетом эстонца”? Но это что такое - и кто будет решать, является ли мой менталитет ”эстонским”?
Битва двух систем. Всё ради народа, языка и культуры?
История эстонских русских как обособленной группы - это история не обособляемых, но обособляющих, тех, кто считает нас более-менее единым целым. Очень эстонская история о националистической системе координат, которая полностью заслоняет собой реальных людей - но и запускает цепочку событий, формирующую у эстонских русских соответствующее представление о себе. Это своего рода самоисполняющееся пророчество: если относиться к нам как к чужакам, тем самым muulased, и транслировать это отношение на уровне общественного дискурса, то есть на уровне прессы и власти, - мы, конечно, начнем ощущать себя чужими в этой стране. Этим-то национализм и плох. Когда, как в той песне Pink Floyd, бьет Division Bell, Колокол Разделения, насаждаемое неравенство ”своих” и ”чужих” проникает в головы участников процесса - всех без исключения.
Русский вопрос в Эстонии , безусловно, существует, пусть разные люди видят ее по-разному. Если вынести за скобки идеологию, останется экономика - и неоспоримый факт: местные русские живут хуже эстонцев. Останется юридический аспект, вопрос гражданства и связанных с ним прав. Всех этих проблем не возникло бы, не будь Эстонская Республика построена на понятии ”национальность”. Точнее - на понятии ”эстонский народ” в противовес остальным.
Суть проблемы сводится к принципиальному выбору между двумя идеологиями - выбору, который охарактеризовал среди прочих в одной своей речи Бенджамин Дизраэли: ”В развивающейся стране перемены постоянны; и главный вопрос не в том, следует ли противиться неизбежным переменам, а в том, должны ли эти перемены производиться с уважением к нравам, обычаям, законам и традициям народа - или же с уважением к отвлеченным принципам, а также неким выбранным общим доктринам. Первая - национальная система; вторая - если давать ей название, благородное название, которого она, быть может, заслуживает, - система философская”.
Как выбор между национальной и философской системой осуществляется в Эстонии, можно наблюдать воочию: чуть не каждую неделю какой-нибудь политик и общественный деятель непременно приведет в качестве аргумента цитату из преамбулы Конституции, цитату, которую знают наизусть даже те, кто Конституцию в жизни не открывал:
эстонское государство ”призвано обеспечить сохранность эстонской нации и культуры на века”.
Это - система, по Дизраэли, национальная. Однако сравнительно редко принято вспоминать о том, что в той же самой преамбуле есть другая фраза: Эстония прежде всего ”зиждется на свободе, справедливости и праве”; это - система философская, ведь нет никакой особенной эстонской свободы и эстонской справедливости.
В плане отношения к местным русским вся история Эстонии после восстановления независимости была и остается борьбой двух этих систем. Скажем, для сохранения эстонского языка необходимо, как считает ряд политиков, перевести на государственный язык всю систему образования Республики начиная с детсадов. Если это решение будет принято, получится, что четверть населения страны лишится возможности давать детям образование на родном языке. Слово ”справедливость” лишено юридического наполнения, но, я думаю, интуитивно даже упертому националисту - особенно ему! - понятно: когда речь идет о лишении такого важного права четверти населения, это, мягко говоря, несправедливо.
На уровне ”права” ситуация, что интересно, расплывается. По Конституции ”каждый имеет право учиться на эстонском языке” и ”язык обучения в учебном заведении для национального меньшинства избирает учебное заведение”, но загвоздка в том, что понятие ”национальное меньшинство” в Законе о культурной автономии национальных меньшинств трактуется своеобразно: ”Под национальным меньшинством в данном законе понимаются граждане Эстонии, у которых… имеются долговременные, прочные и устойчивые связи с Эстонией”.
Вполне можно сказать, что местные русские, которые прибыли сюда после 1940 года или являются потомками таких лиц, попросту не образуют национальное меньшинство: наши связи с Эстонией недостаточно долговременны и прочны, да и граждан ЭР среди нас не так много: примерно треть (вторая треть - граждане России, последняя - серопаспортники). Так что juriidiliselt on kõik korrektne, юридически всё корректно. Принцип JOKK в отношениях с местными русскими важен: зазор между законами и справедливостью - существенная часть проблемы.
Советская оккупация. Историческое мифотворчество
Я бы сказал, что эстонские русские - заложники национальной идеологии Эстонской Республики. До тех пор, пока наша политическая и идеологическая элита станет придерживаться системы национальной, а не философской, пока национальная часть преамбулы будет важнее свободы, права и справедливости, надежды на то, что всё как-нибудь устаканится, у эстоноземельцев нет. Я реалист, а значит, пессимист: слишком много факторов способствуют разделению Эстонии на us and them, нас и них - и почти нет факторов, который страну объединяли бы. Впрочем, если грядущий удар по госбюджету Эстонии со стороны ЕС будет достаточно сильным, может, нас спасет общая экономическая беда? Вряд ли: попавшее в такую беду общество способно раскалываться с удвоенной скоростью - надо же найти виноватого.
Фундамент национальной системы - национально окрашенное восприятие. При таком восприятии непреодолимым барьером для сосуществования двух больших общин в Эстонии становится сама история. Основная масса эстонских русских появилась в Эстонии благодаря СССР и неизменно связывается с периодом советской оккупации, который, в свою очередь, представляется чем-то абсолютно негативным. Это важная часть идеологического мифотворчества, призванного оправдать любые ошибки наших политиков: современная Эстония, какой бы она ни была, хороша по контрасту с плохой оккупацией.
Так, положительные аспекты позднесоветского периода (демография и культура, например) стараются особо не обсуждать, а вот советский негатив подчеркивается, причем в национальном контексте. Все-таки это вопрос выбора системы координат: считать депортации преступлением конкретно против эстонского народа или рассматривать их в контексте сталинских репрессий в целом. Кажется, разница невелика, но второй подход влечет за собой понимание того, что родственники многих русских стали точно такими же жертвами преступной диктатуры, как родственники многих эстонцев (философская система), в то время как первый позволяет предположить, что обобщенные ”русские” совершили преступление против эстонцев - и местные русские как-то соотносятся с преступниками (национальная система).
(Разумеется, Эстония тут не исключение: в России представление о добродетели современной власти тоже строится по контрасту, только вместо оккупации в качестве ”плохого периода” фигурируют 90-е. При всех попытках власти противопоставить Россию и Запад или Россию и Эстонию стратагемы правящих элит везде примерно одинаковы. Стратагема бинарного противопоставления ”us and them” - одна из них.)
Отношение к депортациям - вопрос восприятия, но и без мифотворчества в сфере истории не обходится. Тоомас Хендрик Ильвес дошел до того, что утверждал в интервью британской газете Guardian, будто в советской Эстонии не было ресторанов. При оккупации было плохо всё; Яак Юске в детской книге ”Странное советское время” (”Imelik nõukaaeg”) пишет о том, что в СССР не было доступных всем компьютеров, и получается, что это некая особая черта советского времени, хотя почти так же дела обстояли тогда в любой развитой стране. Куда более интересный миф сообщает, что приехавшие в Эстонию русские были отбросами общества - см., например, книгу Лаури Вахтре ”Эстонец изнутри и снаружи” (”Eestlane seest ja väljast”), сообщающую, что с точки зрения эстонцев эти русские были агрессивными, грязными, глупыми, ленивыми, пьющими и малообразованными. И наоборот: в ”дискуссиях” о ликвидации русских школ и детсадов об оккупации говорят часто, но почти никогда не упоминают о том, что в советское время образование на эстонском было в Эстонии нормой. Похвальное исключение - Йоэль Санг, в статье ”Такова цена интеграции?” (”Kas integratsiooni hind?”, газета Sirp, № 50/2017) задающийся вопросом: ”Желаем ли мы своим соотечественникам того, против чего тридцать лет назад сами сражались изо всех сил?”
Бессильное возмущение. Гражданство и не только
Будь Эстония почти мононациональным государством вроде Японии и Польши, игры в толкование истории были бы забавными - и только. Но у нас ситуация другая: действует принцип самоисполняющегося пророчества. Представьте себе местного русского, который наблюдает формирование националистического мифа о себе и таких, как он, видит всю его ложь и лицемерие. Чтобы далеко не ходить: в Эстонию приехали мои бабушки и дедушки, у обоих дедушек было высшее образование; мои родители, инженер и программист, окончили университеты и работали в смешанных коллективах; сталинские репрессии напрямую коснулись моих родственников. Что я должен ощущать, когда читаю националистические обобщения - и понимаю, что никто их особо опровергать не будет, даже если все видят, что это ложь? Что я должен думать о честности политиков, которые сами учились при оккупации на родном языке и хотят теперь лишить этого права местных русских детей? К каким выводам я могу прийти, если меня, родишегося и живущего всю жизнь в Эстонии, называют muulane и migrant?
Собственно, я и стал космополитом, когда понял, как это противно, когда меня обобщают по национальному признаку, - и решил, что сам поступать так не буду. Но это, конечно, лишь одна из реакций. Другая, может быть, более естественная - озлобление и выбор противоположного вектора. Честно говоря, и мне при всей моей терпимости хочется мысленно плюнуть в глаза эстонскому националисту, который лицемерно удивляется тому, как много эстонских русских подвержены российской пропаганде. Вы сами их к этому толкали, долго и упорно культивируя в них возмущение и обиду; стоит ли удивляться тому, что люди оскорбились - и поверили российскому ТВ, которое не устает твердить о том, как русских обижают по национальному признаку?
Поводы ощущать бессильное возмущение у местных русских были и остаются.
Одним из первых таких поводов стала политика в области гражданства, но я сомневаюсь, что она сыграла огромную роль сама по себе; куда важнее было то, что после восстановления независимости, особенно в 1990-е, когда возникла дикая безработица, русских - даже специалистов - на волне национализма неохотно брали на работу в эстонские коллективы. ”Мы хотим эстонку”, ”эстонцы нам все-таки ближе”, ”некоторые из нас русских видели только по телевизору” - все эти аргументы члены моей семьи слышали своими ушами. Не думаю, что моей семье ”повезло” как-то особенно.
Именно такое отношение обострило обиду сильнее всего. Можно долго спорить о том, насколько необходимо было такое национальное обострение в 1990-е. Я сам могу приводить аргументы за и против, однако история не знает сослагательного наклонения. Невозможно сказать, какой стала бы наша страна, если бы всем русским сразу дали гражданство, и/или референдум об автономии Нарвы имел какие-то последствия, и/или из Эстонии не уехало бы столько русских. Я этого не знаю. Но, подозреваю, мы все-таки как-нибудь этот момент пережили бы.
По моим ощущениям, в первой половине 2000-х у страны были шансы на то, чтобы, забыв о взаимных национальных обидах, построить общество, основанное на свободе, праве и справедливости. Экономика росла, безработица уменьшалась, а в таких условиях национализм обычно отступает (без Великой Депрессии Гитлер к власти не пришел бы). Благоприятной была и внешняя обстановка: мы вступили в ЕС, что мало в ком вызывало отторжение (в отличие от членства в НАТО, но с ним можно было смириться, - все понимали, что войны так и так не будет). Властям России всё это не нравилось, но до информационной войны в ее нынешнем виде было очень и очень далеко.
Бронзовые ночи. Борьба с неизвестными
Дела вроде бы налаживались. Но тут случилось частное событие, перекроившее Эстонию сильнее, чем всё предыдущее. Насколько я понимаю, Партия реформ обнаружила, что теряет популярность, и решила укрепить позиции. По-видимому, решено было переманить более националистически настроенного избирателя у Союза Отечества, а также попросту создать такого избирателя, вновь обострив ”национальные противоречия”. Поле для игры существовало - раны были свежи, обиды не забыты, Россия действовала всё активнее. Я далек от мысли о том, что власть устроила некий спектакль, однако инцидент в мае 2006 года был для нее даром небес: эстонские националисты во главе с Юри Бёмомпришли 9 мая к Бронзовому солдату, началась потасовка, и полиция почему-то отобрала у них эстонский флаг. Дальнейшее разжигание страстей было делом техники. Через год реформисты победили на выборах, страна оказалась расколотой по национальному признаку, Бронзового солдата перенесли на военное кладбище, случились ”бронзовые ночи” - и надежда на переход от национальной системы к философской исчезла.
Кстати о преамбуле к Конституции: в ее варианте, принятом в 1992 году, говорилось только о защите народа и культуры. Положение о сохранении эстонского языка парламент добавил позднее. А именно - в апреле 2007 года, и если это совпадение, то очень симптоматичное.
Восприятие ”бронзовых ночей” - еще одна монета в копилке возмущения местных русских.
Редакционная колонка газеты Postimees ”Неизвестный русский подонок” (”Tundmatu vene pätt”) оскорбила меня и таких, как я, дважды: во-первых, параллелью с неизвестным солдатом (герои Второй мировой в эстонском националистическом контексте тоже обобщаются как преступники или - в лучшем случае - pätid, подонки), во-вторых, националистическим обобщением в целом. Первая ”бронзовая ночь” с ее разбитыми витринами была событием интернациональным: среди тех, кого задержала полиция, каждый третий (!) был эстонцем. Куда лучше всё объясняется в социально-экономической системе координат: грабить город вышли самые бедные, русских среди них больше, но это не исключительно русские. Во вторую ”бронзовую ночь” насилие в основном проявляли силы правопорядка - я был в центре Таллинна в те часы и видел всё своими глазами.
Увы, дальнейшее восприятие местных русских в эстонском общественном дискурсе (добавлю на всякий случай: по моему впечатлению) строилось именно на том мифе, что ”бронзовые ночи” были делом неизвестных русских - и только русских - подонков. За прошедшие годы образ местного русского ничуть не улучшился. Отчасти ”помогла” экономика: кризис 2008 года и его последствия, не изжитые до сих пор. Русская молодежь в основном не имеет проблем с эстонским языком и даже получила конкурентные преимущества в секторе обслуживания, но ”стеклянный потолок” никуда не делся: русским в среднем платят меньше, чем эстонцам, а число русских на госслужбе и в менеджменте пренебрежительно мало. Националистическое объяснение этим фактам- уровень образования; бытовой национализм принято замалчивать.
Изучение эстонского языка объявлено главным лекарством, волшебным образом превращающим muulased в eestlased, но реальность с этим лозунгом сильно расходится. Если судить по общественному дискурсу, ”интеграция” в эстонском понимании кажется равной ассимиляции: необходимо не просто выучить эстонский, причем в совершенстве или близко к нему, но и проникнуться эстонскими ценностями, и согласиться на ассимиляцию ради будущего эстонского народа и эстонской культуры. Между тем выучить эстонский непросто (он не зря считается одним из самых трудных языков мира, да и среда есть не везде - как быть жителям Ида-Вирумаа?), а в совершенстве это удается единицам. К тому же, напомню, в Эстонии нельзя официально сдать экзамен на высшую категорию, С2, - видимо, считается, что на С2 языком владеют только его носители. Пропасть между теми, кто выучил язык, и теми, кто владеет им с детства, непреодолима официально.
С другой стороны, выученный эстонский вовсе не гарантирует человеку с русской фамилией рабочего места, потому что ”эстонцы нам все-таки ближе”. Об этом в ноябре 2017 года вновь говорил интеграционной конференции MISA Евгений Осиновский, знающий о национализме не понаслышке: он и эстонским владеет в совершенстве, и гражданином является, но всё равно остается для Юргена Лиги ”сыном иммигранта”. В национальной системе координат пропасть непреодолима по определению.
Русские зеркала. И продолжается бой
Да, как Лиги, так и сотрудник Кайтселийта Урмас Рейтельманн вынуждены были после своих националистических высказываний сменить работу - но оба мало что потеряли. В нашем общественном дискурсе агрессивный национализм остается вполне приемлемым. Именно поэтому, если говорить о самих русских, выучить эстонский и проникнуться после этого ценностями общестенного дискурса у нас не получается. Тот, кто выучил язык, начинает читать газеты и порталы - и обнаруживает, что в Эстонии допустим уровень национализма, где-либо еще в цивилизованном мире невозможный. Один из самых вопиющих примеров: в 2015 году на Vikerraadio Урмас Сутроп сказал буквально, что ”когда несколько десятков лет назад по радио сообщали, что кто-то погиб в автоаварии, и у человека было русское имя, мы этому почти что радовались; сейчас такого уже нет”. Что должен чувствовать русский, когда это слышит и читает? Неужели - ничего?..
Пресса и государство дали и продолжают давать множество подобных сигналов, лишь усиливающих бессильное возмущение. Отчасти этим объясняется более острая реакция на антиксенофобские высказывания, которые, тем не менее, заставляют эстонских русских вспомнить о том, что на них смотрят здесь как на людей второго сорта, Вспомним недавний скандал вокруг книги Михкеля Рауда ”Справочник по эстонцу” (”Eestlase käsiraamat”), в которой есть раздел ”Эстонец говорит о русском” с классическим tibla в конце.
Естественно, общественный дискурс не был полностью однородным после ”бронзовых ночей” (тогда в эстонских СМИ, в том числе в Vikerkaar появлялись статьи с выводами, похожими на мои) и не является однородным сейчас (буквально только что я прочел мнения Ивана Макарова и Микка Пярнитса за и против национального государства). Чисто статистически оценить доли философской и национальной системы сложно. Но эмоционально чем несправедливее текст, тем сильнее он по тебе бьет. Соотношение добра и зла в общественном дискурсе не так уж важно. Куда важнее ответы на вопросы ”что позволяют себе СМИ?” и ”что приемлемо для читателя?”.
Ситуация еще больше усложнилась в свете событий на Украине и полномасштабной информационной войны. Главный закон инфовойны прост: ”Ничто не делает нас такими честными, как чужое преступление”. Эстонским властям инфовойна позволила словно бы оправдать свои предшествующие действия. Поляризация мира по оси ”либеральный свободный Запад - тоталитарный восточный сосед” позволила вновь заговорить о присутствии в Эстонии пятой колонны.
Очередные выборы и необходимость борьбы с потенциальными предателями ускорили вращение националистического маховика: реформисты вновь разыгрывают карту ликвидации образования на русском языке (кажется, это последняя карта ”русской колоды”, зато и самая сильная), - и эстонские русские понимают, что их не оставят в покое, пока не завершится ассимиляция.
Беда в том, что отношение к местным русским по большому счету маркирует исключительно страхи - не эстонского народа, нет; скорее (я надеюсь), небольшой группы эстонцев, которые выдают себя за полноправных представителей этого народа, выразителей, как сказали бы в советское время, народных чаяний - и пытаются формировать ”общественное мнение”. Русские в Эстонии - не совсем личности. Скорее уж мы все стали зеркалом эстонского национализма.
Между тем после апреля 2007 года, объяснимого, как я написал выше, скорее в классовой системе координат, признаков пятой колонны в Эстонии нет даже на Северо-Востоке.
После того, как ”русские партии” все переругались и отмерли, серьезных попыток мобилизовать русскоязычного избирателя также не было. Русские политики предпочитают попадать на политическую сцену через партии с преимущественно эстонским руководством, причем любые, хотя Центристская партия, которая по итогам передела электората в 2007 году работает с русскими больше всего, остается самым логичным выбором. Успех Яны Тоом и Михаила Кылварта не должен казаться противоестественным. Бой ведь продолжается - бой с такими, как я, - и пока национальная система побеждает, а справедливость проигрывает, остается только делать то, что можно, в частности, голосовать за тех, кто по крайней мере не станет вредить русским по национальному признаку. Вот так просто.
Наверное, было бы правильно воскликнуть вслед за Эмилем Золя: ”J’accuse!”, ”Я обвиняю!” - но за четверть века даже это желание перегорело. Я (и, думаю, большинство таких, как я) понимаю, что при нашей жизни мало что изменится. От национальной системы к философской так просто не перейти, особенно в наших - как внутренних, так и внешних - условиях. Не будет ассимиляции, не будет интеграции, не будет революции. В лучшем случае будут годы и десятилетия холодной ярости, пока эхо Колокола Разделения не сойдет на нет. Когда-нибудь, в ком-нибудь. А пока будем жить и отбиваться - как получится.