К мысли о. Вячеслава Рубского про Иуду
Христианство, как отмечал тот же Арон Гуревич - это тоже миф, только сильно модернизированный. Ежегодный богослужебный круг воспроизводит в литургическом мире циклическую структуру мифа, вечно творящего самое себя. Соответственно, оно и опирается на древние паттерны мифологической архаики. В частности, на идею «козлов отпущения», «падших Титанов» и т.д., то есть на идею исключения, отделения «своих» от «чужих». Первое такое отделение происходит в символическом мире. Оно также регулярно воспроизводится в социальных практиках, когда у греков, римлян и китайцев все окружающие народы характеризуются не иначе, как «варвары».
Отделение, которое предлагает христианство, является значительно усложнённым по структуре. Оно предлагает размежевание поистине космических масштабов. Исходя из древней категории скверны, лишающей надежды на харизматическую благодать, оно предлагает тотальное разделение всего космоса по признаку греховности/святости, а сам этот признак обрастает ещё большей символической и теологической нагрузкой. Греховен или свят не только человек, но и ангел/демон. Более того, в Предании за всю историю христианства встречаются истории о зверях и даже фантастических существах вроде кентавров, готовых изъявить покорность и верность Христу.
Одной из центральных категорий христианской онтологии и мистики является понятие жертвы, которая часто соседствует с «козлом отпущения». Ещё в иудейской традиции Авель - чистая жертва, а Каин - его противоположность, злой двойник. Всегда есть Хам и хамиты, есть прощённая Ниневия и казнённые лжепророки, есть Лот и есть Содом и Гоморра вместе с женой Лота. То множество из этих двух, которое характеризуется отрицательно, объединено признаком нечистоты, в превосходной степени - мерзости.
Христианство также в значительной мере унаследовало эту мировоззренческую дуалистичность. Сатана не является равным Богу противником, но вот вместе с жертвой может присутствовать равный осквернённый. Христос не равен Варавве и даже Агасферу (который наследует черты Каина), но «благоразумный разбойник» равен разбойнику с другой стороны Креста. Христиане как «новый Израиль» сопоставимы с отверженным Господом «ветхим Израилем». Да, иудеев в конце Господь должен помиловать. Но всегда остаётся некое слепое пятно, которого спасительная сила благодати не достигает.
Эти слепые пятна непосредственно связаны с мрачными глубинами человеческой свободы, её тёмного, склонного к демонизму «подпольного» (по выражению Достоевского) нутра. Есть грех хулы на Духа Святаго, который не прощается «ни в веке сём, ни в грядущем». И есть грех самоубийства, в котором нельзя покаяться, так как за границей смерти нет покаяния.
Таким образом, есть сферы, куда всепрощение Божие не может пробиться, дуализм не может быть окончательно побеждён: Господь не способен объять всего и вся, поскольку не способен пробиться в тайники человеческой души. Так как человек - образ Божий, он способен образовать собой сферу, независимую от присутствия Божией благодати (хотя, например, по уверению русской традиции святости XIX-XX веков, без Бога человек ничто, он просто рассыпался бы в прах).
Но человек как будто не до конца тварь, раз Господь не может до конца пронизать и объять его, спасти «нас без нас». (Идея апокатастасиса, признанная решить эту проблему и объять Господом весь мир, была решительно отвергнута Традицией.) Да, Иисус разрушает и уничтожает Ад, но в душе людей персональный Ад всё равно остаётся. В то же время в патристической теологии неоспорим тезис, что человек не может ничего сделать без воли Господа, как и демоны.
Насколько мне известно, в исламской традиции возможно разделение: если физическими действиями людей напрямую полностью руководит Аллах, то в мире своих психических реакций и стремлений человек имеет некоторую самостоятельность. Стоило бы понять, относится ли принцип «без воли Божией и волос с главы человека не упадёт» не только к внешним действиям, но и к движениям души человека (причём как к тому, что в психике не зависит от нашей воли, так и к стремлениям и влечениям самой воли).
Патристика разработала учение о страстях как об искажении естественных стремлений души и тела. В мифе существовала традиция, показавшая, что при активной борьбе с тёмным началом победить невозможно: на месте одной отрубленной головы чудовища вырастут три новые. Стоит понять, что стоит за словом, употребляемым в аскетических трудах Отцов, которое в русских переводах передают как «подавление» (в отношении греховных помыслов и страстей). Традиция Библии призывает не бороться со злом, а переориентироваться на доброе («уклоняйся от зла»), аналогично страстное стремление и мотив необходимо заменить добрым, а не просто пытаться его задавить и блокировать. Тем не менее, порой именно тексты патристики представляют нам величайшие примеры аутоагрессии.
Иуда в рамках христианского мифа - это не просто анти-Апостол, фактически он - прообраз Антихриста, подобно ветхозаветным прообразам самого Христа. Антихрист же - это двойник Иисуса, но равный ему лишь формально, поскольку фактически является лишь жалким пародистом, лишённым харизматической благодати и власти, чудеса его духовно пусты, хоть и зрелищны. Также у Иисуса есть двойник и в начале истории - осквернённый грехом «ветхий Адам», которого он замещает в качестве «Адама нового», и если первый - олицетворение всей падшей человеческой природы (как Адам Кадмон в Каббале), то Христос - олицетворение возродившегося и обожившегося «всечеловечества» (в терминологии В.С. Соловьева).
Таким образом, в иудеохристианской традиции постоянно воспроизводится мотив двойственности. Даже после Эсхатона, когда родятся «новая Земля и новое Небо», всё равно останется некая «тьма внешняя» и гиенна, насыщенные «плачем и скрежетом зубов». При этом границы мира благодати и мира скверны, как место, где кончается материя и начинается дух, чрезвычайно сложно чётко определить: в мире духа «зло» по Августину не является сущностью, в отличие от благодати, да и сам дух не вполне дух - только сам Господь, по Иоанну Дамаскину, бестелесен и «духовен» на все 100 %, а херувимы с серафимами на Его фоне всё равно в какой-то мере «телесны».
В итоге оказывается, что на поверку христианский миф всё же не побеждает дуализм. Он лишь заметно усложняет и маскирует его, прячет дуалистический конфликт внутрь самого человека («поле битвы Бога и дьявола - сердца людей», по словам Достоевского). Если архаика постулировала борьбу Света и Тьмы как нечто внешнее людям, на что они могут влиять как сторонние участники/наблюдатели, то христианство раскрыло человеку глубины первобытного ужаса в нём самом, поместив Бездну в самый центр нашего существа. А чтобы человек совсем не сошёл с ума от того, что постоянно носит в себе духовную бомбу с заведённым часовым механизмом, Традиция говорит о дьяволе, который стремится привести механизм к детонации, и о силах Света, стремящихся опередить его и вовремя провести сапёрные работы.