Еврейский вопрос и теории заговора, как средство манипулирование массами. Мнение.
Приведу интересную выписку-мнение о еврейском вопросе (но не только) из книги-биографии о епископе Варнаве (Беляеве). Это мнение автора книги Павла Проценко (не владыки). Особо оно важно и интересно, как мне кажется, т.к. манипулирование теориями заговора - любимая тема педалирования правительств всех времен и народов. Это могут быть и евреи, масоны, американцы, ЕС ... (нужное вписать). Мне показалось оно интересным.
В 1952 году в подворотнях, очередях, в конторах учреждений шепотком стали распространяться глумливые и фантастические побасенки, чудовищные слухи о международном еврейском заговоре против Страны Советов. Приближалось громкое дело кремлевских врачей (январь 1953 г.). Сталин, перед тем как навсегда провалиться в тартарары, готовил новый Большой террор, определяя теперь врага по национальной принадлежности. Евреи могли оказаться удачным товаром для политических торгов с Западом, а кампания против них также открывала обширные возможности для оболванивания народа внутри страны. Патриотизм вызывал отклик в массах и был тем недостающим элементом имперской коммунистической идеологии, который мог еще возбудить в советском обществе давно затухший энтузиазм. Вытаптывая в подвластных народах историческую память, единственное, что извлек из багажа прошлого кремлевский вождь, - это традиции шовинизма. Законы Российской империи предусматривали правовые ограничения в отношении инородцев и инославных, создавая напряжение в среде национальных и религиозных меньшинств. Правда, в начале века (Конституция 1905 г.) страна стала медленно освобождаться от этих пережитков средневековья.
Киев - город, где националистические страсти находили для себя благодатную почву на протяжении всего двадцатого столетия: век начался здесь черносотенными погромами, позорным процессом над Бейлисом, обвиненным по сфабрикованному делу в ритуальном убийстве русского мальчика (суд кончился оправдательным приговором, в частности благодаря достойной позиции киевского духовенства), продолжился во время фашистской оккупации массовым избиением евреев в Бабьем Яру, затем эстафету подхватил товарищ Сталин в Кремле.
Дядя Коля вел в "Записных книжках" хронику событий, занося на их страницы любую информацию, вплоть до слухов, которые расценивал как зашифрованные свидетельства о происходящем, вплоть до уличных разговоров... Последние вертелись обычно вокруг того, как жирует начальство, вокруг примеров их морального разложения. Иногда в этих случайных беседах в толпе прорывалось отчаяние маленького человека, задавленного нуждой и бесправием. В очереди одна знающая женщина (продавщица с Владимирского базара) ознакомила присутствующих с техникой обвешивания покупателя в продуктовых магазинах. За год набегала выручка размером со Сталинскую премию. Люди заволновались, у всех наболело от ежедневного бесстыдного их обворовывания. Одна из дам закричала:
- Мне эта власть вообще не нравится. Я работала на производстве и потеряла на их проклятущем каторжном труде здоровье. Придираются к каждому случаю, сегодня встали <на вахту в честь XIX съезда партии>, назавтра окончили Волго-Донской канал в честь будущего коммунизма (кому-то жить будет хорошо через нашу кровь и кости), завтра еще что-нибудь, октябрьские <торжества> на носу... А мы все работаем и работаем, ломаем себя и ломаем!..
Навстречу этой волне антикоммунистических настроений (и очень для властей своевременно) поднималась другая, дышащая ненавистью к <чужим>. Участковый лейтенант намеренно посещает рабочую общагу, в которой он царь и бог, чтоб послушать, <надрывая животик>, "еврейские" (читай антиеврейские) анекдоты; строители-хохлы, зайдя в бухгалтерию, хохочут над кассиршей с ее характерным акцентом. А в стране уже начались судебные процессы над евреями: то за <спекуляцию>, то за <вредительство>. <Евреев теперь всюду гонят>, - записывает владыка в ноябре 1952 года.691
Дальше - больше. Пошел слух, что врачи еврейского происхождения тайно заражают пациентов туберкулезом (троих врачей арестовали), учителя-евреи не дают дороги талантливым русским школьникам, доводя их до самоубийства. Наконец поползли рассказы о случаях ритуального убийства русских детей. <В школах объявлено, чтобы дети ничего ни от кого не брали: ни пищи, ни сластей, ни денег, ни вещей...>. Интересно, что у этой последней басни имелось несколько версий: одна была связана с <ритуальным> употреблением русской крови, а другая с использованием ее для нужд... американской военно-бактериологической промышленности. За подобными фантазиями можно невооруженным глазом различить их действительных авторов - штатных баснописцев с Лубянки.
Однако дядя Коля ко всей этой злобной галиматье, унижавшей человеческое достоинство, отнесся с доверием. Не помог ни многолетний аскетический подвиг, ни виртуозный навык различать бесовские козни и хитросплетения страстей, прикрывающихся благовидными предлогами. Слепоту такого рода нельзя объяснить близорукостью или ошибкой восприятия, она несомненно является результатом нравственного помрачения.
Что ж, скажут иные мастера обличительной публицистики, в данном случае имеет место яркий пример церковного антисемитизма. И они ошибутся, потому что так сказать - значит пройти мимо сути явления.
Православная Церковь превратилась в Российской империи в своего рода патриотическое ведомство по воспитанию у населения верноподданнических чувств. В России достоинство человека всегда было слабо защищено от произвола государства и <больших> людей, но к концу прошлого - началу нынешнего века в стране сложилось хрупкое равновесие сил, помогавшее хотя бы отчасти оградить личность от насилия; свою смягчающую роль в этом процессе сыграло и влияние Церкви на общество (хотя и недостаточно активное, а скорее даже пассивное). Талантливые представители молодых поколений из низов (к ним принадлежал и Коля Беляев), настроенные на созидательную работу, возлагали на Церковь все свои сокровенные надежды. Для них она была чуть ли не единственным светом в окошке.
Строго упорядоченная размеренная жизнь учебных заведений, где эта молодежь жадно набиралась знаний, знакомство с культурой, с наукой, выход в общество открывали ей многообещающие перспективы в будущем, а присутствие Церкви очеловечивало будни, наполняя их теплом. И молодые люди, вступая в жизнь, принимали православное мировоззрение как свое задушевное, воспринимали полностью, во всех его деталях. Но составной частью церковного мировидения была и часть идеологическая, чуждая православию, выработанная в сотрудничестве с государством и направленная на обслуживание его нужд.
В два последних царствования верховная власть сочла возможным (и удобным) объяснять наличие социальных тягот и житейских трудностей, неизбывно наваливавшихся со всех сторон на русский народ, происками инородцев. Подобные официальные теории равнозначны смертельному яду, впрыскиваемому в сознание нации. Столетиями власть предержащие, в угоду своим геостратегическим расчетам, манипулировали жизнью народа, пренебрегая его коренными интересами. Частная инициатива не одобрялась, независимых от государства центров влияния не было (кроме неизбежных в таких случаях и постоянно радикализировавшихся оппозиционных кружков). Политика монументальной неподвижности и неизменности характерна и для Церкви этого периода.
Протоиерей Иоанн Кронштадтский являлся чуть ли не единственным исключением из правила, он мог свободно (и, конечно, ответственно, как сын Церкви) действовать во всероссийском масштабе, к нему прислушивались в верхах и в низах. Но другие подвижники и праведники Синодального периода, даже если они и мертвецов воскрешали, были крайне стеснены в своих инициативах со стороны государственной и церковной бюрократии. Ярким примером тому служит биография такого великого святого, как преп. Серафим Саровский, чьи усилия по устройству Дивеевской женской общины постоянно наталкивались на противодействия чиновников, как светских, так и из ведомства православного исповедания.
В результате подобного развития в церковной среде возникли идеологические построения, далекие от истинного православия. Причем сложность положения заключалась и в том, что эти взгляды не были сведены в систему, а трактовались в виде "предания", то есть в значительной степени неосмысленно. Эмоции выдавались за трезвое видение. В чем же состояла эта религиозно-политическая точка зрения?
Государственная власть (в лице православно верующих царя и сановников), поддерживая порядок в стране, ограничивает неправославные элементы (инородцев и инославных), тогда как Церковь духовно опекает православный народ, проповедуя верность национальным традициям и идеалам патриотизма. В свою очередь, государство должно всячески покровительствовать Церкви в ее нуждах. Эта теория "двойной опеки" (государственной и религиозной) способствовала развитию в обществе утопических чаяний, связанных с постоянной оглядкой на высшие инстанции и ожиданием от них грядущих благ. События первой русской революции, всколыхнув страну, обнажили беспочвенность расчетов на "доброго дядю"; в грядущей буре Церковь могла рассчитывать только на свои силы и внутренние резервы; задача состояла в том, чтобы их пробудить, помочь самоопределиться. Пора было также вырабатывать стратегию действий в условиях вероятных будущих гонений. Однако сила инерции побеждала и здесь, и церковные деятели продолжали действовать в рамках прежних воззрений и схем.
Вот характерное решение, принятое выдающимся подвижником в те дни, продиктованное и злобой дня, и тогдашними церковными представлениями о происходящем. Причем многими благочестивыми современниками оно воспринималось как проявление благодатных даров, которыми был наделен упомянутый, весьма известный среди православного народа, харизматик. Речь идет о иеросхимонахе Иосифе, известном оптинском старце, ныне прославленном в лике преподобных.
В 1906 году железнодорожная забастовка отрезала Саратов от остальной России, ни писем, ни газет не приходит; на улицах города перестрелка, <кровавые 6итвы>. Местный епископ Гермоген (Долганов) собрал активных прихожан, желавших что-то предпринять для спасения родины и веры. Участница событий (она же и автор уникального свидетельства), богатая дворянка М. Булгак, характеризует присутствовавших на встрече лиц следующим образом: "Это были простые рабочие люди, мелкие торговцы, несколько священников, а из высшего городского общества я одна". Из столиц уже просочились слухи о том, что верноподданные граждане объединяются в какие-то организации, защищающие Престол и Церковь. Решили и у себя создать некий народный союз, для чего владыка Гермоген поручил Булгак и еще одному священнику разработать необходимый устав. Но чуть ли не на следующий день забастовка окончилась, и первым же поездом Булгак получила посылку из Оптиной пустыни. Ее приятельница, по просьбе о. Иосифа, послала ей устав и воззвания только что возникшего Союза русского народа и передала благословение старца на открытие такого же союза в Саратове. <Нечего говорить, - заключает мемуаристка, - что я тотчас же отнесла и посылку, и письмо к владыке Гермогену, и через несколько дней при многочисленном собрании... мы открыли отделение Союза...> И Булгак (которая два года не посещала Оптину и не виделась с о. Иосифом), и собиратель материалов к жизнеописанию старца расценили случившееся как проявление очевидной прозорливости подвижника.
Организация, громко названная Союзом русского народа, оказалась призраком. Приобретя вскоре печальную известность участием в погромах, поддерживавшаяся правительством, она внесла свою лепту в расшатывание государственных устоев, а когда понадобилось на деле противостоять революции - в бурю Семнадцатого года - развалилась, словно карточный домик. Множество лиц духовного звания, связавших с Союзом свою политическую деятельность, руководствовалось, конечно, не благодатными откровениями свыше, а указаниями и благопожеланиями властей, исходило из "преданий", эмоционально оценивавших картину российской жизни.
В силу этих же "преданий", первая мировая война вызвала в обществе хилиастические надежды на разрешение всех внутренних кризисов и проблем, на нравственное очищение в результате победоносных воинских операций. И обоснование подобных пропагандистских теорий звучало с церковных кафедр, в частности, в том же Нижнем Новгороде. (В это же время военные власти прикручивали сектантов, ужесточили линию поведения в отношении евреев Юго-Западного края, беспочвенно обвиняя беженцев оттуда в шпионаже.)
Происхождение пагубной слепоты и незрелых (и оттого опасных) политических представлений (может быть, точнее их назвать мифологическими преданиями?), овладевших православными в начале века, проследить не так-то просто. Имело значение и болезненное восприятие консервативными и правыми кругами (к которым тяготела иерархия) слабости российских позиций на международной арене, отсутствие надежных союзников. Считалось, что западные государства тайно поддерживают левых в России, инородцев и особенно евреев. Последние воспринимались по преимуществу как заговорщики, связанные с революционной партией. (Стоит упомянуть, что Церковь официально выступала против иудаизма как религии, не затрагивая национальные вопросы, но сплошь и рядом эта позиция перерастала в антисемитизм.) Впоследствии среди тех, кто уцелел после бури, еще один фактор укрепил эти подозрения и сопутствующие им различные фобии.
Иностранные сверхдержавы по-настоящему не поддержали антибольшевистское движение и быстро склонились к сотрудничеству с Советами. Для тех, кто внутри России пытался найти альтернативу разыгравшейся вакханалии насилия и сохранить человеческое достоинство, отступничество западных союзников явилось эсхатологическим признаком национальной и мировой катастрофы. Россия оставалась одна, наедине с мировым злом, внедренным в ее тело чуждыми ей силами (их представляли по-разному: английская дипломатия, немецкие шпионы, масоны). Сможет ли она в одиночку избавиться от злых духов? Так или иначе, ей придется надеяться только на себя и на Бога, - отвечали уцелевшие православные люди.
Жизнь не терпит лобовых решений. Многие церковные деятели, имевшие черносотенные политические убеждения, достойно вели себя перед лицом насилия и мужественно погибли от рук коммунистов как невинные жертвы красного террора. Но, идя на страдания, они нередко продолжали пребывать в уверенности, что в их мучениях, как и в крушении России, повинны евреи. Удручающее заблуждение, способное лишь безнадежно затянуть узел исторических ошибок.
Вся эта поучительная и страшная история русских православных людей, настроенных на созидательное творчество в великой Империи и оказавшихся в Вавилонском пленении, отложилась в памяти выживших участников трагедии горечью и недоверием ко всему миру, которое застилало внутренние очи. <Нет, - сидело занозой в подсознании, - не могут только наши грехи столкнуть Россию в бездну. Должен быть и внешний заговор>.
Сколько раз коммунисты преследовали изгоев, используя одни и те же методы: клевету, гнусные сплетни, разжигание низменных страстей у толпы. Все эти приемы имелись налицо и в новой кампании против евреев. (Историк отметил бы еще и заимствования у Союза русского народа, у царской охранки.) Только помрачением поэтому объяснима следующая запись дяди Коли: Сталин хочет выслать всех евреев в отдаленные края - "наконец-то русский человек сможет вздохнуть свободно".
Помрачение это происходило от привычного, берущего свое начало в далеком прошлом, бездумно доверчивого отношения к построениям государственных идеологов, слишком многими церковными людьми принимавшимся за чуть ли не вероучительные догматы. Вполне естественно, что эсхатологическая, равно как и спекулятивная теория мирового еврейского заговора против России стала восприниматься необходимым дополнением к новозаветному Апокалипсису. И это мироощущение от духовных наставников передавалось церковному народу.
Для той же блаженной Марии Ивановны "евреи" были собирательным образом противников Божиих. В начале декабря 1917 года, в самую заверть, в разгоравшемся пламени революции, на Всероссийском Поместном Соборе тридцать три его члена во главе с епископом Сергием Сухумским попросили присутствующих "составить особое послание о масонстве и социализме, распространившихся среди русского населения". Можно ли бороться успешно с социализмом, увязывая его с фантазиями о масонском заговоре, с ложными политическими мифами и воззрениями, выдаваемыми за православные откровения, якобы содержащиеся в учении Церкви? Старые предания, любовь к державе (<христианскому государству>), к нации успешно вытесняли Христа и в новых исторических условиях.
Как человек своего времени, епископ Варнава разделял эти заблуждения, но они определяющей роли в его мировоззрении не играли, оставшись в его записных книжках молчаливым указанием на опасность подмен даже у выдающихся подвижников. (Ни дар молитвы, ни владение аскетическими навыками не могут сами по себе предохранить от падения в пропасть расизма или в бездну классовых страстей, если при этом ясно не отделять личность Христа от псевдохристианских систем и человеческих измышлений.)
И когда он отстранялся от бытующих предрассудков, то записывал иные соображения: "Только перед вторым Своим пришествием в конце времен, после того как благодатные силы в язычестве и во всех нас уже совершенно иссякнут, Господь соберет остаток Израиля, некую верующую, лучшую его часть: и таким образом завершит Свои обетования над избранным народом. Апостол Павел оставил это предуказание, сообразуясь с которым и наблюдая политические обстоятельства и ход всемирной истории, нынешние и последние христиане по этому массовому обращению евреев в христианство могут предвидеть, что "время близ" и Христос "при дверях">.
Да и как он мог кидать камень в изгоев, когда годами страданий приобрел драгоценное понимание того, что служители кесаря, самодостаточной земной власти и идеологии схожи во все времена?!
Очередной год очередного века. Площадь. Толпа. Возвышается Лобное место... Дядя Коля описывает судилища, через которые палачи пропускали преследуемых. "Sella curutis - складное, выложенное слоновой костью, кресло высших должностных лиц: сидя на нем, они судили. Рядом с магистратом (начальником) стояла свита, между которой - ликторы. (Суд с пытками происходил на городской, базарной, площади.) Они расчищали дорогу своему начальнику среди толпы и приводили смертный приговор в исполнение. На плечах у них были, как у рынд при Иване Грозном, топоры, воткнутые в пучки прутьев, так называемые "fasces". Отсюда итальянское слово "фашисты", у которых эта древнеримская эмблема была в ходу.
Со всем этим можно познакомиться по любому мученическому житию в Четьях-Минеях. Эту же эмблему, с карательным мечом на рукаве, я видел не только у фашистов. А впрочем, какая разница? Все они одинаковы: и порядки их, и даже названия их "магистратов" (правительственных институтов и учреждений) одни и те же>699.
Но, в противовес этому печальному выводу из нашей земной истории, дядя Коля все же держался одного, главного для него, убеждения: Вселюбящий Господь с Его обетованиями всегда и во веки - Тот же.