Не только Сталин умер 5 марта...
И в этот день - правда, в разные годы - также скончались:
1814 - Андрей Никифорович Воронихин, русский архитектор и живописец (р. 1759), строитель Казанского собора на Невском. .
1827 - Пьер Симон Лаплас, французский астроном, математик (р. 1749) - когда его Наполеон спросил, верит ли он в Бога, ответил императору: «Ваше величество! Я не нуждаюсь в этой гипотезе».
1895 - (21 февраля по ст.ст.) Николай Семёнович Лесков, «наш прозёванный гений» (р. 1831).
1914 - Георгий Яковлевич Седов, российский гидрограф, исследователь Арктики. Погиб при попытке достичь Северного полюса (р. 1877).
В этой же "компании":
1950 - Роман Шухевич, гауптштурмфюрер, один из руководителей ОУН, в 1943-1950 - главнокомандующий УПА. Как сообщает Википедия, «Органам госбезопасности всё же удалось обнаружить место, где скрывался Шухевич. 3 марта 1950 года была арестована связная Дарья Гусяк (псевдоним «Дарка», «Нуся»). С помощью внутрикамерного внедрения агента МГБ «Роза» удалось узнать точный адрес, по которому находилась другая помощница Шухевича. 5 марта 1950 года сотрудники МГБ во главе с Павлом Судоплатовым установили, что Шухевич находится в помещении кооперативной лавки в селе Белогорща под Львовом. Как пишет в своих мемуарах Павел Судоплатов, генерал МГБ «Дроздов потребовал от Шухевича сложить - в этом случае ему гарантировали жизнь. В ответ прозвучала автоматная очередь. Шухевич, пытаясь прорвать кольцо окружения, бросил из укрытия две ручные гранаты. Завязалась перестрелка, в результате которой Шухевич погиб». В результате несогласованных действий опергруппы Шухевичем был убит сотрудник управления 2-Н МГБ УССР майор Ревенко. Никто из участников операции не был награждён орденами или медалями, что свидетельствует о недовольстве руководства её итогами (крупных руководителей ОУН-УПА старались брать живьём для оперативной и пропагандистской работы). Сержант внутренних войск Полищук, убивший Шухевича, получил благодарность и премию 1000 рублей».
1953 - Сергей Прокофьев, русский советский композитор («Ромео и Джульетта», «Александр Невский», «Золушка», «Петя и волк») (р. 1891).
Казалось, разоблачены наследники Сталина - но дольше века длится тень...
Вот Владимир Карпов - герой, разведчик, попал на фронте в штрафной батальон… При содействии железнодорожного ведомства соорудил двухтомное панегирическое жизнеописание Сталина. Вот тут он «делает дарственную надпись на книге в подарок музею Московской железной дороги». Фото В. Мордванюка. Снято лет десять как…
Вот и завтра пойдут его "наследнички" к погосту на главной площади и под охраной ФСО покладут свои окровавленные гвоздички...
Фейхтвангер в произведении «Испанская баллада» говорит: «Горе тебе, о человек! Посмотри на растения и животных. Они цветут и приносят радость. Ты же производишь только мочу, харкотину, кал... Они благоухают, ты - смердишь!»
В раннем детстве я думал - правда, порой с сомнением, - что Иосиф Виссарионович был подвержен одной лишь только денацификации и что он был напрочь лишен - простите - даже позывов - еще раз пардон - к дефекации.
Что у него даже быть не могло той оконечности туловища, что у нас во дворе на Литейном называли на букву, извините, «ж» (заметили, хотя б, что я в знак особо почтительного неуважения к этой постыдной части органа по имени туловище не употребляю прописную букву, а всего лишь - строчную).
У меня было в детстве сакральное отношение к Сталину - колоссальные, во весь рост его портреты на Невском на все этажи, но не выше Зимнего дворца, поражали воображение.
У себя на кухоньке я на подоконнике устраивал «парады» и «демонстрации» - катушки от ниток служили «солдатами», а вот главной парсуной была газета с портретом вождя, фотографию я отчего-то зарисовывал красным карандашом и «ведя репортаж» всё время проборматывал «красное личико» - почему-то именно под этим псевдонимом.
Красную площадь в первый раз я увидел в 1949 году. Мы с мамой пришли на неё, и я смотрел на Спасскую башню и был уверен, что - там, в крохотном оконце над часами - сам Иосиф Виссарионович лично смотрит именно на меня, и он мне говорит: ты там у меня не балуй!
Когда он умер, мы не сразу узнали. Играли на кухне с матерью и сестрой в лото. Телевизора не было и в помине, черная блокадная радиотарелка была выключена.
Когда его хоронили - я был дома один и ревел навзрыд... Меня и без того бросил отец, а теперь вот и этот - не с нами...
Слабости вождя... Мой двоюродный брат - один из первых нахимовцев, постоянно участвовал в роте парадного расчета Нахимовского училища на Красной площади. И вот он как-то рассказал, что идут они на параде, точнее - маршируют, мимо мавзолея имени В.И.Ленина. Как вдруг над площадью проносятся аэропланы. И тут Иосиф блин Виссарионович вдруг запрокидывает свою многомудрую голову и - о разочарование - брат с ужасом удостоверяется, что затылок отца народов - сплошная кромешная лысина! Тонзура...
О горе нам! Это ли не позор? И где был этот Лейбман, который постоянно на "Русской службе новостей" гундосит о проблемах облысения?
А что касается дефекации... Вот еще один шурупчик в крышечку саркофагчика нашего божества.
Пришёл я как-то на концерт... Не пугайтесь - вовсе не Задорнова, а даже самого что ни на есть Евтушенко. И поскольку он не только поэт, но и ещё Бог знает кто и даже что - он рассказывал всякие бывальщины из жизни. И в частности - и ведь никто его за язык не тянул - совершенно в стиле Венички Ерофеева - стал рассуждать на тему мочеиспускания Сталина в период мавзолейного стояния на парадах. И он поведал - horrible dictu! - страшную вещь. Оказывается, Иосифу Виссарионовичу подставляли особое - проверенное в НКВД! - эмалированное ведро! Это - чтоб он туда пописал. Осталось, правда, за кадром, а как же обходились Молотов, Каганович и - horrible dictu! - Берия? Они разве не люди? Повезло, надо сказать, Шепилову - он в ту пору ни к кому ещё примкнуть не поспевал.
Евтушенко ссылался на то, что он делал какой-то документальный фильм и в числе множества отсмотренных архивных кадров кинохроники попался ему и тот - с ведром.
Так вот - к чему я это всё веду. Смотрите сами: газета «Красная звезда» - номер от 9 мая 1945 года. Самый первый и главный приказ - на месте передовой статьи - набран неимоверно громадным кеглем! Вот ведь и Гитлеру печатали на машинке с гипертрофированно увеличенным размером шрифта - кеглем...
Короче говоря, главковерх страдал близорукостью, но боже упаси было показаться на публике в очках! Божество не может быть близоруким! И все стелились перед этим якобы божеством - потому и шрифт - как в букваре для идиотов.
На первой же полосе - в шпигеле - двусмысленный меморандум:
Двусмысленный он потому, что, как мы все знаем, судьба наших военнопленных зачастую была плачевной - и не только по вине фашистской стороны...
По-разному сложились посмертные судьбы руководителей стран коалиции:
Памятник Сталину в Будапеште
Памятник Трумену почему-то в... Афинах/ Памятник Черчиллю в Париже.
А самое интересное в этом номере для историка - подробный отчет о пресс-конференции в Польском посольстве в Москве. В честь президента Крайовой Рады Народовой г-на Б. Берута и премьер-министра и министра иностранных дел Временного правительства Польской республики г-на Э. Осубка-Моравского.
А 5 марта 1966 умерла Анна Ахматова...
«Кидалась в ноги палачу…»
…Петербург, оказывается, битком набит ленинградцами. Одни гоняют по Невскому какой-то рыдван с портретом усатого - транспарант из времен 49-го года, другие нет-нет да и поминают жертв террора... Или, например, одни и те же ваятели, как, скажем, скульптор Горевой, одной рукой лепят железного Феликса, другой - статую Ахматовой. Вот и пойми их...
На Арсенальной набережной Невы перед входом в тюрьму "Кресты" активисты общероссийской общественной организации "Попечительский совет уголовно-исполнительной системы" намереваются установить памятный барельеф с изображением Анны Ахматовой и цитатой из ее поэмы "Реквием".
Непосредственно в самом следственном изоляторе намечено организовать библиотеку художественной и духовной литературы. В большинство колоний и тюрем страны будут разосланы книги духовного содержания, а также сборники стихов Анны Ахматовой. Кроме того, планируется проводить ежегодный конкурс среди заключенных и сотрудников исправительно-трудовых учреждений на лучшее прозаическое и поэтическое произведение. Организаторы с благодарностью примут помощь от меценатов, доброхотов и вообще всяких спонсоров.
На памятной стеле строки поэта из "Реквиема":
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем - не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
А вот эта статуя Ахматовой размещается на постаменте из монолитного темно-красного гранита Ириновского местонахождения - тех мест, где застрелили Гумилёва, на площадке между домами № 12 и № 14 на набережной Робеспьера. На противоположной стороне Невы находятся "Кресты".
Авторы памятника архитектор Владимир Реппо и скульптор Галина Додонова.
Анна Ахматова.
Реквием
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, -
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
1961
Вместо предисловия
В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев
в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то
"опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая,
конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от
свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на
ухо (там все говорили шепотом):
- А это вы можете описать?
И я сказала:
- Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что
некогда было ее лицом.
1 апреля 1957
Посвящение
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними "каторжные норы"
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор... И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет... Шатается... Одна...
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.
Март, 1940
Вступление
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
1
Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки.
Смертный пот на челе не забыть.
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.
1935
2
Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.
Входит в шапке набекрень,
Видит желтый месяц тень.
Эта женщина больна,
Эта женщина одна,
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.
3
Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не могла, а то, что случилось,
Пусть черные сукна покроют,
И пусть унесут фонари...
Ночь.
4
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей -
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука - а сколько там
Неповинных жизней кончается...
5
Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой.
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
И только пыльные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда.
6
Легкие летят недели,
Что случилось, не пойму.
Как тебе, сынок, в тюрьму
Ночи белые глядели,
Как они опять глядят
Ястребиным жарким оком,
О твоем кресте высоком
И о смерти говорят.
1939
7
Приговор
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
Лето, 1939
8
К смерти
Ты все равно придешь - зачем же не теперь?
Я жду тебя - мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
Прими для этого какой угодно вид,
Ворвись отравленным снарядом
Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом.
Иль сказочкой, придуманной тобой
И всем до тошноты знакомой, -
Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома.
Мне все равно теперь. Клубится Енисей,
Звезда Полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
Последний ужас застилает.
19 августа 1939
Фонтанный Дом
Ленинград
9
Уже безумие крылом
Души накрыло половину,
И поит огненным вином
И манит в черную долину.
И поняла я, что ему
Должна я уступить победу,
Прислушиваясь к своему
Уже как бы чужому бреду.
И не позволит ничего
Оно мне унести с собою
(Как ни упрашивай его
И как ни докучай мольбою):
Ни сына страшные глаза -
Окаменелое страданье,
Ни день, когда пришла гроза,
Ни час тюремного свиданья,
Ни милую прохладу рук,
Ни лип взволнованные тени,
Ни отдаленный легкий звук -
Слова последних утешений.
4 мая 1940
Фонтанный Дом
10
Распятие
Не рыдай Мене, Мати,
во гробе сущу.
I
Хор ангелов великий час восславил,
И небеса расплавились в огне.
Отцу сказал: "Почто Меня оставил!"
А матери: "О, не рыдай Мене..."
II
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
1940 -1943
Эпилог
I
Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.
II
Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что, красивой тряхнув головой,
Сказала: "Сюда прихожу, как домой".
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В канун моего поминального дня.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем - не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
Март, 1940