Остров-вулкан и идеальная рыба
Сюрреалистическое утро у острова-вулкана. Море сонно вздыхает мокрым телом. Яхта колышется на нем внутри огромной раковины, где небо и море текут друг в друга как отражения в перламутре. Горизонт - только оптическая иллюзия, в которой кисель из воды и воздуха становится густо синим. Лодки парят в условном пространстве, замешанном на жемчужной пудре.
Который день мы просыпаемся на яхте, привязанной рядом с очередным островом, торчащим из Средиземного моря. Путаница в эмоциях и межличностных коммуникациях уже случилась, а катарсис - еще нет. Накануне вечером всегда все очень сложно, утром - легко и солнечно, но к концу дня опять усложняется. В море есть цель, а на суше мы теряем ориентиры и начинаем бесноваться от эмоций, много разговаривать и пить. Я снова и снова готовлю завтраки, обеды и ужины, читаю Бродского, пытаюсь выяснить все отношения вокруг, постоянно рефлексирую и периодически реву. Тогда мои пейзажи растекаются от слез, но все равно: они благословенны.
Остров Стромболи - высокая гора с облезлой шкурой и вздорным характером. На его верхушке - вулкан, который по ночам пульсирует в небо красным заревом. Из него когда-то текла лава, опалив зеленую шерсть склонов. Огонь оставил на теле Стромболи узкие шрамы из базальта. Они рассыпаются к морю черным лавовым пляжем. Там вместо лежаков для загара - рыбацкие баркасы на тележках. Почти у каждого под брюхом - миниатюрный трактор, который таскает лодку на рыбалку и обратно. Чуть выше - узкой полосой - горсть белых домов, брошенных между пальмами и эвкалиптами как детские кубики. На острове живут рыбаки, официанты кафе, продавцы сувениров и дауншифтеры с экзотическим вкусом в одежде (здесь как раз - одна из дач D&G). Храм возвышается над деревней выше по горе. Главная площадь у церкви - часть панорамы, в которой - необъятное море и остров-спутник: маленькая скала с маяком на верхушке. У скалы - самоотверженный вид и детское прозвище, производное от родительского имени. Stromboliccio like «Стромболенок».
Ранним утром рыбаки уже ковыряются в лодках на берегу, разбирая улов. Обожравшиеся чайки - рядом: медитируют на мотках канатов, повесив носы. Тракторы ржавеют под катерами как сторожевые псы. Мы высаживаемся на берег из «тузика» и идем за едой и вином. Это - основная наша задача в каждой марине.
К обеду уходим от Стромболи, сделав круг почета вокруг Стромболикио. У него - форма крепости с башнями-бастионами наверху, а грань, выставленная в море, изъедена ветрами до ржавчины.
Что делать группе отпускников в открытом море? Пить, есть, разговаривать, щуриться от солнца, танцевать, загорать, ставить большие красивые паруса и без толка, по привычке закидывать за корму воблера на тунца. Тунец - морская классика, голубой марлин, синяя птица, зеленый зимородок… Почему-то в тот день мне хотелось именно «поймать большую рыбу». Я думала об этом, сидя за разделкой мяса для плова под чахлой удочкой, на которую предполагалось вытащить ту самую рыбу. Обрезки бросала в море, нашептывая добычу как в языческие времена. «Море, возьми мяса от нас, дай нам мяса своего…» Море проглатывало мои приношения как задумчивая биомасса. Потом леска над головой со свистом раскрутилась вглубь, а удочка выгнулась дугой. На несколько часов после этого нашей основной жизненной задачей стала охота. Яхта продолжала идти по парусами, и все происходило примерно так же, как у древних греков, Хэмингуэя, Федора Конюхова и всех местных.
Через полчаса выкручивания лески «в 4 руки» и нервных фантазий «что на крючке?», из-под воды заблестело длинное тело тунца. Он волочился за лодкой почему-то боком. Потом мы вытащили его голову на поверхность. Огромные глаза без выражения и ярко-розовый воблер, болтающийся на губе. «Вы должны его умотать. Потом, когда вытащите, сразу лейте в жабры водку, а то потом кокпит от крови не отмоете», - пробурчал в рацию шкипер-мизантроп с соседней лодки. Мы всей командой свисали за кормой. Зверя вели за леску, то поднимая к воздуху, то давая иллюзию свободы. Как только тунец показывался над водой, он начинал яростно рваться и бить хвостом. Нас и 15-килограммовую рыбу связывали жалкая леска и единственный крючок на краю костяного рта. Парни лихорадочно придумывали - как не упустить добычу: преследование, манипуляции, нервная ругань, плетение петель из канатов, поиск орудия убийства («Упасть на него с полотенцем? Молотком? Ножом? Юля, тащи нож!»). В них зажегся охотничий раж. Это - честный адреналин: силы и шансы равны. Это брутально и первобытно. «Отпусти-отпусти его, пусть погуляет!», «закидывай-закидывай!!!», «дыши, миленький, дыши»… Я тряслась от возбуждения, ползала между ними с фотоаппаратом, но про себя знала, что уже договорилась с морем обо всем этом. Тунец живет в глубоких водах, его кровь сама по себе пропитана кислородом. Через 2 часа наш изнемог от избытка воздуха. Он устал и перестал бороться. В конце концов, он лежал на полу в кокпите, до смерти напоенный сладким ликером (потому что весь нормальный алкоголь мы накануне, конечно, выпили). Море поделилось с нами своим мясом. Это было честно, и мы были благодарны.
Разглядывали добычу уже на закате. Костяная морда, шкура как у змеи и тело, приспособленное к скорости как роскошный спортивный автомобиль: гора мускулов, сотня вращающихся плавников и акулий хвост. Идеальная рыба. Мы вели себя как папуасы, наелись сырого мяса, допили все, что купили на сувениры, азартно кривлялись во вспышках фотосессии «Я и рыба» и упивались своим настоящим.
На утро мы - «усталые, но довольные» - пришли в Амальфи - город, придуманный в старых итальянских фильмах. Когда яхта входила в марину, резные терракотовые дома у моря подсвечивало солнце, а скалы наверху тонули в лохматых тучах. Эта открытка была кульминацией этого путешествия. Катарсис был все ближе. Следующие три дня мы стояли и ждали ветра в марине Амальфи. Но это - совсем другая история.