из книги Нади Делаланд "Сон на краю" (изд-во "Воймега", 2014)
***
Гербариум теней, библиотека лены
и имени ее, сухие мотыльки
под лестницей летят, блестя попеременно,
то мертвой головой, то крылышком руки.
Так снятся этажи сознания - и гулко
и мраморно в костях под куполом, и я
спускаюсь, шебурша шелками, в переулки
хранилищ мотыльков и их нежибытья.
Вперед, еще абзац пройди такой же полный
пробел и выходи всей бабочкой в окно,
в озоновую глубь, где можно и не помнить,
откуда, и куда, и кто. Куда и кто.
***
Отходи в сторону, не иначь
сонное дерево, ветрюган,
все, что упало к его ногам,
умерло - листья, собака, мяч.
Вот оно - я отвожу глаза,
дичь распростерло ветвей и над
ужасом смотрит, как сходит в ад
осень, собаку на руки взяв,
в землю, под землю, слегка дрожа,
листьями походя шевеля.
Вот оно: примет меня земля,
буду и я колоски рожать.
***
Прерывисто дыханье сквозняка
в щелях поддверных и сбокуоконных,
дурного сна гнусавый пересказ
пытается с собой во сне покончить
и дышит, дышит, прорываясь в явь,
и гипервентилирует упорно
нелёгкие предметы, их края,
светящиеся дрогнувшие створки.
Твой мир заходит за полночь, сопя,
похрапывая, щёлкая суставом,
но только там, где никогда не спят
проходит безысходная усталость.
Мой слух, он - это линия руки,
течёт через две раковины бледных
и чувствует, что вдохи нелегки,
и выдохи как будто бы последни.
Предметы притворяются собой,
но ночью, но-но-ночью всё выходит
из-под контроля, и Твоя любовь,
дыша, в меня их обмороком входит.
***
перестану узнавать
кто зашел в мою палату
лица станут как заплаты
и когда влетит пернатый
ангел с клювом виноватым
ляжет рядом на кровать
грустный маленький горбатый
я возьму его с кровати
колыбельно напевая
чтобы ртом своим кровавым
навсегда поцеловать
и когда окно погаснет
и остынет
отпусти и не ругай нас
и прости нас
видишь крыльями свистим
над проводами
проводи нас отпусти
нас не ругай нас
над дорогою над рощею над речкой
облаками освещенными сквозь пальцы
не владея больше мимикой и речью
машем крыльями тебе смеемся плачем
***
ПРОВОДЫ
1.
Е.Г.
Проводы. Сорок дней.
Шкурки в мешке шуршат,
чувствуют, видно, снег
с ней уходящий, смех
мертвых бельчат, мышат,
шах, - говорит мне слон, -
мыши, - ему пишу, -
съели запасы слов,
нам еще повезло,
что остается шум,
шорох, дыханье, смех,
Тютчев, конечно, Фет,
жизнь остается, смерть,
жизнь, остается смерть,
жизнь, остается, смерть.
2.
Вот умрёшь, и увидишь, что ты жива,
и поймёшь, что я-то была права,
и что влага глаза и рукава
у меня от радости грусти.
Радость грусти - это слова, слова,
ты - жива, жива, ты - жива, трава,
синева небес, и вода, и ва -
даже воздух - лёгкий и устный -
всё осталось слаженно, смещено
только дно глазное и неба дно,
и одно, лежащее там, одно
в полумраке времени смутном…
Но оно устало, оно - окно,
что ослепло, стало твоей стеной,
старый дом свой, сломанный свой земной…
в теремочке кто там? кому там?
Смерть страшна для тех, для кого страшна.
Просыпайся, больше не бойся сна,
обниму тебя, можешь дальше спать
и не спать. Нельзя обернуться.
Можно дальше. В огненный жаркий шар,
не дыша, дыша, не дыша, на шаг,
не мешай, на шаг от карандаша,
переведшего смерть в герундий.
Или - жизнь. Слова затемняют смысл,
превращая ясность глагола в сны,
умирая, мы продолжаем слыть,
словно луч - от света и к свету.
Плыть, лететь и длиться, расти и мыть
зеркала от пыли, окно тюрьмы
растворилось в свете, в устах немых
мы не мы и в смерти нет смерти.
3.
Я запомню: как ты машешь мне рукой,
смеёшься, стоишь на балконе,
маленькая, уменьшающаяся - такой
я тебя и запомню.
Остальное приложится (что сделает?) и тогда
возникнет из, ставшей тобою, точки,
разом покрыв осколки, что та вода,
разом покрыв осколки.
Так срастаются черепки из обратной съёмки
в старом кино, где девочка, кокнув вазу,
просит цветок об этом, и я спросонок
вспомню тебя - всю разом.
***
смотри уже осень летит с подоконника в сад
и я тебя очень но что нам об этом писать
у сердца над домом колесики смерти стучат
мой сервер раздолбан и некуда вставить (молчать!)
полжизни которой я шла до тебя без тебя
смотри уже скоро и небо начнет облетать -
холодным и строгим всю осень мою занесет
и книги и ноги и губы и волосы - все
на родственный отзвук потянутся корни и рты
я рядом я возле мне кажется я это ты
диктант на проверку - согласна не произнесу
молчу суеверно но - главное самую суть
смотри уже дремлет с дремучего дерева лист
с задумчивым креном к молчащему центру земли
***
Не дари ты их мне - ни живых, ни мертвых,
ни в тюремных горшках, распустивших нюни,
ни в торжественных похоронных свертках,
подари мне поле цветов в июне.
А слабо - все поле? Чтоб днем и ночью
стрекотало, пело жужжало рядом,
семантическое, ага, в цветочек,
в мотылек, в кузнечик, в листок дырявый.
Я бы этим полем твоим владела,
любовалась, глаз с него б не сводила,
и вдыхала запах бы и балдела,
и бродила, и хоровод водила.
***
Шла и посвистывала дырочкой
в боку, где что-то достучалось
и вылетело, разом вычеркнув
все радости и все печали.
Следя за ним, без ускорения
взвивающимся над домами,
пока еще хватало зрения,
звенела мелочью в кармане.
Потом рассматривала лестницы
и бледный обморок балясин,
кусочек штукатурки в плесени,
скамейку, дерево, коляску,
и думала, как все бессмысленно,
и холодела грудь сквозная
пустая старая отвислая
распахнутая, где - не зная -
летучее пернатокрылое
всесогревающее пламя
какою черепицей прыгает,
с какого перепугу плачет.
Чем, чем заткнуть сие отверстие,
которое свистит и воет,
и корчит в небо рожу зверскую,
кривую корчит неживое.
***
Слава Тебе, показавшему мне свет,
воду, траву, сороку, луну, снег,
небо любого цвета, детей, дни
оны, трамвай, который идет в них,
книги, дороги, парки, листву, смех
мамы, кота и рыжий его мех,
гулкий колодец, поезд, стихи, дверь,
чтобы одна я, чтобы меня не две,
осень, весну, рожденье и, да, смерть,
радость дышать, наважденье вообще - петь,
вишню в цвету, Пастернака, латынь, мох
северной стороны, росомах, блох,
шторы, камин и танец его огня,
старость, носок на спицах, покой, меня.
***
В той еще кружке с Кузьминок прозрачной
снег продолжает идти напролом,
темными бликами вскользь обозначен
ломаный выпуклый вогнутый дом.
Я продолжаюсь. Глазами и светом
встречен прощальный порхающий всхлип.
Снегом по стеклам - легко и бесследно
кем-то смонтирован крошечный клип
жизни и смерти. Бессмертья и смерти.
Жизни и вечности, кружечный штамп,
зеркало слабое, свет на просвете,
буква на кончике карандаша.
Пишем наклонно, пунктиром по крышам,
смазав движением четкость руки,
неба и выше, поднялись и пишем,
ходим и пишем му-ки му-зы-ки.
***
Смеющихся громко, бегущих под ливнем,
смеющихся тихо и прячущих слезы,
совсем одиноких, безумно счастливых,
больных и здоровых, смешных и серьезных,
кричащих с балкона, поющих под домом,
роняющих папки с листами доклада,
стоящих у лестницы, пьющих боржоми,
нарзаном измученных, тех, что украдкой
смотрели и тех, что не прятали взгляда,
идущих не в ногу и рядом бегущих,
правдивых и этих - скрывающих правду,
и лгущих, и мало и многоимущих,
летающих, ползающих, земноводных,
рыб, раков, тельцов, козерогов и прочих
живых и умерших, все их переводы
и подлинники, и подстрочник,
дорогу в ромашках, котов, попугаев,
настольные лампы, детей, стариков и
тритонов, спаси, сохрани, не ругай их,
им больно.
***
Господи, помилуй снег
мартовский, в потеках туши
улица, помилуй всех,
Господи, идущих, ждущих,
едущих, помилуй смех,
шепот, крик, молчанье, лепет,
Господи, помилуй снег,
красоту всю и нелепость
сущего, в его лице
падающего идуще-
го собой по улице.
***
А. Соболеву
у тебя умерли я звоню
говорю глупое всё не то
у тебя с голосом хрипота
ты идёшь с кладбища по дождю
без пальто
умерли
умерла
умерла рождшая
под землёй
по земле с кладбища (под землёй)
(только что) с севера из ворот
(умерла) (мёртвая) (не живёт)
ты идёшь с кладбища дождь идёт
под землёй холодно и темно
не шепнёшь на ухо перед сном
не возьмёшь за руку перейти
на ту сторону в первый класс