Привиделось...
Во времена смутного периода китайской истории - в начале III в., в пору нескончаемых междоусобных войн в Поднебесной, в северо-восточную часть Азии пришла иная беда. Шел двадцать третий год периода Большой засухи, накрывшей некогда плодородные степи знойным покрывалом. Пустыня поглощала пастбища, сохли водопои, в пыль превращалась земля. Сотни, тысячи племен вынуждены были менять привычные кочевья на мытарство по чужим землям. Небо прогневалось, голод и ожесточение заставили многих взять в руки оружие.
...Степной мрак доносил до кибитки надрывный волчий вой, а свежие, едва затянувшиеся шрамы на левом плече и спине Мохоя ныли так, что все равно не уснуть. Подбросив в огонь пару лепешек сухого навоза, накрыв дохой спящего безмятежно у костра сводного младшего брата, он поплелся проверить дозоры.
Последний бой вывернул Мохоеву душу наизнанку, его словно подменили. Усталость и раньше наваливалась после длительных переходов, неравных схваток, но обычно хватало короткой степной ночи, чтобы расправить плечи, почувствовать заразительный горячечный азарт коня. Словно заговоренный, Мохой всегда выходил из боя, залитый кровью противника, но сам едва оцарапанный.
Он никогда и не мыслил себя ни пастухом, на далеких мирных пастбищах кочующим с отарой овец и чумазым семейством, ни, как отец его, вождем племенного союза хуннов, ни ремесленником, ни лекарем. Мохой был рожден для боя. Отец рассказывал, как его, новорожденного, по старой дедовой традиции бросили в сугроб, ведь родился он в тринадцатый лунный месяц, на берегах реки Сулэхэ, кибитка их в ту пору доверху была занесена снегом; выживет дитя, считали старики -будет богатырем, не выживет - не приспособлен он для суровой степной жизни, все равно бы помер. Кричащее дитя вынули из сугроба, и, закутав в овчину, передали матери. Приняла она его на руки, взглянула на сына, да и отошла к праотцам. Отдала младенцу свою жизнь, так сказали потом Мохою. Вот и жил он всегда так, словно не одна у него жизнь, а еще про запас есть.
Никогда не цедил, не берег Мохой жизнь. Больше всего любил он опьянение битвы, бешеную скорость своего летящего по степи коня, любил веселые пиры с друзьми-товарищами по отряду, а еще красавиц с вплетенными в косы монетами, что доставались им вместе с добычей в боевых победах. Его последняя пленница, дикая сяньбийка, была совсем юной, с тонким станом и огненной ненавистью в раскосых глазах. Ничего, попривыкнет, было усмехнулся про себя Мохой, да внезапная острая боль в груди вмиг согнала нечаянную усмешку. Он тихо осел на землю, пытаясь набрать в легкие воздух, но безуспешно - мешала боль. А когда она отступила, свинцовая тяжесть завладела телом.
Он не узнавал себя. Кто он теперь? Воин или убогий калека? Немало видывал он таких в городах Когурё, где довелось ему покупать самое первое свое боевое снаряжение на улице ремесленников. Там было тесно и многолюдно, но хорошо запомнился Мохою старик с изуродованным палашом лицом и безумным взглядом. Старик визгливо кричал в припадке на непонятном наречии, размахивал руками, гортанно отрыгивал кровавую харкотину, но в его облике, в развороте коренастой, все еще крепкой фигуры, чувствовалась былая свирепая мощь. Теперь, став старше, Мохой знал, бывает так: ломается что-то внутри у человека, и сила уходит. С ней уходит и жизнь, медленно и мучительно.
Нет, уж лучше в бой, скорей бы... Завтра новолуние, а значит, ждет их большой переход - киданьский князь Гаочан прислал посла с вестью - требует помощи в счет родовых долгов, а значит, выбора почти нет, для хуннов святы долги чести.
Мохой знал, сейчас в центральной кибитке кипят споры - не обманул бы киданьский князь, жестокостью и коварством славен он далеко за пределами своей земли... Торговцы из Шеньси рассказывали о страшных забавах, что случаются при дворе его, так от рассказов этих у бывалых воинов волосы под волчьими шапками шевелились от жути. Красивейшую из танцовщиц подавать гостям сначала как развлечение, а потом в качестве еды, это ли не мерзость!
Потому и не доверяют Гаочану, что в своем роду он выродок из выродков. Союз был заключен еще с отцом его, погибшим, говорят, странно... да только, где ж она, правда - только Небо знает! Вот и не спит совет Старших, а уж скоро рассвет. Жарким будет день...
Мохою нет дела до споров - слаб он в словесной битве, да зато страшен врагам в бою. Он боец, неустрашимый и стремительный в атаке. Остаться жить убогим калекой - избавьте, духи предков! Если уж суждено получить смертельный удар, то последний выдох надо сделать, пока не остыл жар боя. Не в этом ли великая удача для воина?
Вставай, Мохой, вставай. Ждет тебя твоя последняя битва.
Один из самых волнующих меня как антрополога;) - вопрос"крови". Этносы передают свой генотип сквозь века...
...Степной мрак доносил до кибитки надрывный волчий вой, а свежие, едва затянувшиеся шрамы на левом плече и спине Мохоя ныли так, что все равно не уснуть. Подбросив в огонь пару лепешек сухого навоза, накрыв дохой спящего безмятежно у костра сводного младшего брата, он поплелся проверить дозоры.
Последний бой вывернул Мохоеву душу наизнанку, его словно подменили. Усталость и раньше наваливалась после длительных переходов, неравных схваток, но обычно хватало короткой степной ночи, чтобы расправить плечи, почувствовать заразительный горячечный азарт коня. Словно заговоренный, Мохой всегда выходил из боя, залитый кровью противника, но сам едва оцарапанный.
Он никогда и не мыслил себя ни пастухом, на далеких мирных пастбищах кочующим с отарой овец и чумазым семейством, ни, как отец его, вождем племенного союза хуннов, ни ремесленником, ни лекарем. Мохой был рожден для боя. Отец рассказывал, как его, новорожденного, по старой дедовой традиции бросили в сугроб, ведь родился он в тринадцатый лунный месяц, на берегах реки Сулэхэ, кибитка их в ту пору доверху была занесена снегом; выживет дитя, считали старики -будет богатырем, не выживет - не приспособлен он для суровой степной жизни, все равно бы помер. Кричащее дитя вынули из сугроба, и, закутав в овчину, передали матери. Приняла она его на руки, взглянула на сына, да и отошла к праотцам. Отдала младенцу свою жизнь, так сказали потом Мохою. Вот и жил он всегда так, словно не одна у него жизнь, а еще про запас есть.
Никогда не цедил, не берег Мохой жизнь. Больше всего любил он опьянение битвы, бешеную скорость своего летящего по степи коня, любил веселые пиры с друзьми-товарищами по отряду, а еще красавиц с вплетенными в косы монетами, что доставались им вместе с добычей в боевых победах. Его последняя пленница, дикая сяньбийка, была совсем юной, с тонким станом и огненной ненавистью в раскосых глазах. Ничего, попривыкнет, было усмехнулся про себя Мохой, да внезапная острая боль в груди вмиг согнала нечаянную усмешку. Он тихо осел на землю, пытаясь набрать в легкие воздух, но безуспешно - мешала боль. А когда она отступила, свинцовая тяжесть завладела телом.
Он не узнавал себя. Кто он теперь? Воин или убогий калека? Немало видывал он таких в городах Когурё, где довелось ему покупать самое первое свое боевое снаряжение на улице ремесленников. Там было тесно и многолюдно, но хорошо запомнился Мохою старик с изуродованным палашом лицом и безумным взглядом. Старик визгливо кричал в припадке на непонятном наречии, размахивал руками, гортанно отрыгивал кровавую харкотину, но в его облике, в развороте коренастой, все еще крепкой фигуры, чувствовалась былая свирепая мощь. Теперь, став старше, Мохой знал, бывает так: ломается что-то внутри у человека, и сила уходит. С ней уходит и жизнь, медленно и мучительно.
Нет, уж лучше в бой, скорей бы... Завтра новолуние, а значит, ждет их большой переход - киданьский князь Гаочан прислал посла с вестью - требует помощи в счет родовых долгов, а значит, выбора почти нет, для хуннов святы долги чести.
Мохой знал, сейчас в центральной кибитке кипят споры - не обманул бы киданьский князь, жестокостью и коварством славен он далеко за пределами своей земли... Торговцы из Шеньси рассказывали о страшных забавах, что случаются при дворе его, так от рассказов этих у бывалых воинов волосы под волчьими шапками шевелились от жути. Красивейшую из танцовщиц подавать гостям сначала как развлечение, а потом в качестве еды, это ли не мерзость!
Потому и не доверяют Гаочану, что в своем роду он выродок из выродков. Союз был заключен еще с отцом его, погибшим, говорят, странно... да только, где ж она, правда - только Небо знает! Вот и не спит совет Старших, а уж скоро рассвет. Жарким будет день...
Мохою нет дела до споров - слаб он в словесной битве, да зато страшен врагам в бою. Он боец, неустрашимый и стремительный в атаке. Остаться жить убогим калекой - избавьте, духи предков! Если уж суждено получить смертельный удар, то последний выдох надо сделать, пока не остыл жар боя. Не в этом ли великая удача для воина?
Вставай, Мохой, вставай. Ждет тебя твоя последняя битва.
Один из самых волнующих меня как антрополога;) - вопрос"крови". Этносы передают свой генотип сквозь века...