Первый день эмиграции.
Владимир Рабинович
--------------------------------------------
Чем дальше поезд увозил нас, тем хуже все вокруг понимали по-русски. Нас не слышали. Как будто поезд двигался не линейно - на Запад, а уходил куда-то в глубину - под воду. Если в Варшаве на вокзале мы успели поругаться и чуть было не подрались с грузчиками , которые потребовали за свои услуги плату в долларах и называли нас жидами, то при пересечении границы в Венгрии объяснялись уже исключительно сурдо-переводом, в Австрии же нас перестали понимать вообще.
Первого человека в красивой адмиральской фуражке, встретившего нас в Вене, который любезно согласился перевезти наши мешки на своей чудесной блестящей, как в парке атракционов электрической машинке , обнимали и рассказывали о том, как тяжело живется евреям в СССР. Он что-то жалобно отвечал. Мы вслушивались в его речь напряженно и не находили ни одного знакомого слова.
- Ты понимаешь что-нибудь, о чем он говорит. Я нихера не понимаю, - возмущался Саша.
- Я понимаю, - сказала наша маленькая, а сейчас особенно уменьшившаяся в размерах, чтобы ее было удобнее - перевозить, еврейская мама. - Он говорит на идиш. Это вокзальный носильщик.
- Что он хочет? - спросил Женя.
- Денег.
- И этот хочет денег! - воскликнул Саша.
- Вена - капиталистическая страна, - сказала женина жена.
- Пошел он на..., у нас нет денег, - сказал Саша.
- Подождите, подождите. Не нужно человеку грубить, Мама, - спроси у него, как проехать в Америку! - сказал я.
--------------------------------------------
Чем дальше поезд увозил нас, тем хуже все вокруг понимали по-русски. Нас не слышали. Как будто поезд двигался не линейно - на Запад, а уходил куда-то в глубину - под воду. Если в Варшаве на вокзале мы успели поругаться и чуть было не подрались с грузчиками , которые потребовали за свои услуги плату в долларах и называли нас жидами, то при пересечении границы в Венгрии объяснялись уже исключительно сурдо-переводом, в Австрии же нас перестали понимать вообще.
Первого человека в красивой адмиральской фуражке, встретившего нас в Вене, который любезно согласился перевезти наши мешки на своей чудесной блестящей, как в парке атракционов электрической машинке , обнимали и рассказывали о том, как тяжело живется евреям в СССР. Он что-то жалобно отвечал. Мы вслушивались в его речь напряженно и не находили ни одного знакомого слова.
- Ты понимаешь что-нибудь, о чем он говорит. Я нихера не понимаю, - возмущался Саша.
- Я понимаю, - сказала наша маленькая, а сейчас особенно уменьшившаяся в размерах, чтобы ее было удобнее - перевозить, еврейская мама. - Он говорит на идиш. Это вокзальный носильщик.
- Что он хочет? - спросил Женя.
- Денег.
- И этот хочет денег! - воскликнул Саша.
- Вена - капиталистическая страна, - сказала женина жена.
- Пошел он на..., у нас нет денег, - сказал Саша.
- Подождите, подождите. Не нужно человеку грубить, Мама, - спроси у него, как проехать в Америку! - сказал я.