Страшные сны
Вечером со статьей и всей прочей нервотрепкой я выбился из сил и забылся в каком-то полуобморочном сне. И вот так получилось, что с утра в тот же день я читал, наверное, самый жуткий фрагмент «Анны Карениной», когда Вронскому и Анне одновременно почти снится мужик, склонившийся над железом и бормочущий по-французски. Сцена, настолько далекая от всякой идейности романа, умных мыслей и прочего. Зато прошибающая основательно. И почти рядом с ней идет не менее страшная (хотя бы менее мистическая глава) о том, как Левин в своем имении не может заснуть всю ночь рядом со смертельно больным братом. В сущности это самая середина романа. И тут мне вспомнилось, как нам рассказывали на лекции о том, что в центре «Сталкера» происходит нечто, несообразное с понятиями о сюжете фильма - все герои спят. Наверное многие помнят этот в высшей степени неуютный кадр с Кайдановским, дремлющим едва ли не середине огромной лужи. Мне до сих пор зябко при одном воспоминании. Да, для фильма это неприемлемо, а вот для философского романа, для чего-то, не уступающего «Карениной» - в самый раз…
Иногда, и об этом я, кажется, читал когда-то у Фрейда, первые ощущения после пробуждения от таких странных снов дают ясное ощущение, что нет никакого времени и пространства. Что все события твоей жизни, а то и жизни всего человечества словно бы одновременно на равном расстоянии стоят прямо перед тобой и стоит лишь протянуть руку, чтобы спокойно рассмотреть каждое из них. Нет этих сумерек воспоминания, неясности прошлого, забвения, неуверенности. Все до жути ярко явлено. Но следующий главный вывод ты обычно не успеваешь сделать. Или - тебе не дают.
То необыкновенное слияние с выдуманными героями, которое есть у Толстого и Тарковского, словно входящего в самую плоть реальных живых актеров с их особыми судьбами, то полное ощущение вырванной из сна истины, не дает мне покоя все эти дни. Я думаю о Левине, Вронском и Анне как о самом себе в разных ипостасях и формах, как и задумывал Толстой, проделав тот же эксперимент с собственной душой. Мне хочется проснуться от мутного сна действительности к чему-то, хотя бы на секунду дающему осознание себя как осмысленного существа. И тут все время этот мужик над железом с французским бормотаньем. Или несчастный кашель старика или больного. У Левина кашлял брат, а у нас на первом этаже кашляет по-стариковски больной старый кот, прижившийся у Анны Ивановны. И даже в этом коте я стал ощущать надлом собственного бытия…
Иногда, и об этом я, кажется, читал когда-то у Фрейда, первые ощущения после пробуждения от таких странных снов дают ясное ощущение, что нет никакого времени и пространства. Что все события твоей жизни, а то и жизни всего человечества словно бы одновременно на равном расстоянии стоят прямо перед тобой и стоит лишь протянуть руку, чтобы спокойно рассмотреть каждое из них. Нет этих сумерек воспоминания, неясности прошлого, забвения, неуверенности. Все до жути ярко явлено. Но следующий главный вывод ты обычно не успеваешь сделать. Или - тебе не дают.
То необыкновенное слияние с выдуманными героями, которое есть у Толстого и Тарковского, словно входящего в самую плоть реальных живых актеров с их особыми судьбами, то полное ощущение вырванной из сна истины, не дает мне покоя все эти дни. Я думаю о Левине, Вронском и Анне как о самом себе в разных ипостасях и формах, как и задумывал Толстой, проделав тот же эксперимент с собственной душой. Мне хочется проснуться от мутного сна действительности к чему-то, хотя бы на секунду дающему осознание себя как осмысленного существа. И тут все время этот мужик над железом с французским бормотаньем. Или несчастный кашель старика или больного. У Левина кашлял брат, а у нас на первом этаже кашляет по-стариковски больной старый кот, прижившийся у Анны Ивановны. И даже в этом коте я стал ощущать надлом собственного бытия…