«Бесы» у Женовача
Ребята вызывают восторг. Когда смотрю то, что они делают, понимаю, что люблю театр (вообще это не так). Не буду вновь - про Катю Васильеву. Или про Сигрид Стрем Рейбо - прекрасную девушку из Норвегии, которая почему-то учится в Москве (хотя шутки не уместны, если учесть, кто и как учит).
…Трехчасовые «Бесы» «женовачат» меня затронули сильнее, чем не плохие - Додина (мы смотрели их три года назад за день с утра до вечера на «Золотой маске»). По сути, из «Бесов» (как из всего Ф. М.) можно сделать и сериал. Додин для трех полноценных спектаклей, идущих часов восемь, выбрал самую соль. Педагог мастерской Женовача Александр Корученков - «соль соли», диалоги Антихриста-Ставрогина с тремя соблазненными - Петей Верховенским, Шатовым и Кирилловым. Вычленив это ядро, эту болевую точку романа, можно откидывать остальное по мере возможности.
У Корученкова особое место занимает четвертая душа - Мария Шатова (Ольга Озоллапиня). Женщина, с приходом которой готов рухнуть мир безумных мужских идей. Шатова Ольги пронзает беззащитностью (Шатову у Додина помню слабо). Сам Шатов (Никита Московой) - большой ребенок, рвущийся из морока подполья, как раненая птица. Он хочет спасти всех - себя, жену и даже - Ставрогина. Мне кажется, Никита играл роль на пределе сил и способностей, выцепив многое из бездны черт, которые открыл в Шатове Достоевский. Ушел актер и от соблазна «положительности». Ведь добро играть труднее, чем зло.
Хотя зло, сыгранное столь отчетливо, притягательно, по-детски трогательно, как это получилось у Александра Прошина, тоже дается не каждому. В додинской постановке, как я запомнил, Верховенский-младший вообще получился самым ярким героем. Он и романе - один из самых сочных. Но в игре Александра я различил ту детскую травму и трагедию, когда кумир, ради которого творится вся мерзость (опять - Ставрогин), отрекается и от своей «обезьяны», и от преданного пса. То, что я увидел в Александре, было неподдельным дрожанием скорби «до детских припухших желез». Зло Верховенского тоже не первично, хотя это забываешь, хватая роман кусками или просто читая недостаточно глубоко (но кто может похвастаться, что достаточно глубоко прочитал Достоевского? Если Лев Шестов или Бахтин). Ненависть, шутовство, фальшь, низость Петеньки - тень ставрогинской низости и бесчеловечности. Его стремление убивать, глумиться, топать святыни - от поклонения ложному кумиру. Любуясь фактурой петенькиных кривляний, мы упускаем причину. Спектакль заставил вспомнить или просто впервые понять.
Особо: Кириллов Игоря Лизенгевича. Не знаю, как этот мальчик (не буду прикидываться дедушкой, но все же) сумел так глубоко пережить запредельную идею Достоевского о Кирилловском лже-христианстве и лже-жертве, также внушенных Ставрогиным. Игорь не играет добро и не играет зло. Его герой остается между двумя полюсами. Он трогательно заботиться о Шатове и его супруге (незабвенное - «Чай - хорошо!») и тут же берет на себя смерть товарища, покрывая убийц. Но я не в силах осудить Кириллова, потому что понимаю его состояние и даже - мысль. Идея съедает меня вместе с Кирилловым, переворачивает, заставляет тянуться к пистолету. Если в «Сценах из Льва Толстого» Каренин Лизенгевича слишком юн и оттого лишь недостаточно правдив, то в «Бесах» его персонаж молод как раз настолько, чтобы донести до зрителя: кирлловский бред - болезнь юности, готовой к самопожертвованию, но зараженной ложной идеей. Это бред юности с горячим сердцем и помраченным сознанием. Устремленный в себя взор Игоря при его предсмертном споре с Верховенским - верх погружения в роль, актерского самозабвения, без которого не сыграть не только Достоевского, но и чеховской «Шутки». За это я люблю женовачат.
Актер на сцене быстро начинает вспоминать, что под его ногами - лишь подмостки, а дома ждет ужин. И надо беречь себя. Лишь лучшие не уступали этому предательскому чувству до последнего. Таким был Олег Борисов, которого мне посчастливилось видеть в «Кроткой». Таким оказался - я это понял совсем недавно, Игорь Скляр, незабываемо сыгравший в додинской эпопее каторжника Федьку. Ради Федьки Скляра стоит смотреть питерскую постановку.
Молодым способность сгорать на каждой роли, играть в беспамятстве о мире дается как аванс. Но часто не достает глубины прочтения. Соединение этих условий - самозабвенного желания гореть на сцене и мастерства - рождает гениальный театр.
Сергею Чиркову в спектакле выпала самая неблагодарная задача - играть не-бытие, разложение души, фигуру умолчания. Ведь таков Ставрогин. Он распался к началу романа. Значит драматургически - не интересен, а вызывает лишь философское любопытство. Теперь я это окончательно понял. В Ставрогине море метафизики, но негде включить бытовую деталь, которыми оживлены образы Пети или Кириллова с его рубленой речью, самоваром и физическими упражнениями. Заострив теневую сторону, эфемерную фактуру Ставрогина, режиссер ГИТИСа поступил прозорливее, чем Додин, выводящий Ставрогина к залу, заставляющий рассуждать слишком много и подробно для тени, «вымысла», каковыми стал в сознании подражателей гражданин кантона Ури. У Корученкова Ставрогин чаще остается спиной к зрителям, молчит, наблюдает. Он урезан до предела - и Сергей сыграл его по возможности лаконично и внятно. Надеюсь, к мэтру Театра Европы я не слишком несправедлив. В конце концов у его «Бесов» уже есть репутация, которую я вряд ли принижу. Но будучи не театралом, а поборником «мысли в искусстве» (занудой), то отдам баллы «мальчикам», возрастом и страстью ближе стоящим к героям Достоевского.
И вообще отрадно, что остались люди, с которыми можно пойти в метафизическую разведку - хоть на Достоевского, хоть на Толстого, хоть на драматурга О. Мухину.
В мае и июне спектакли мастерской можно посмотреть, записавшись по т.926 6623942