нет, ну надо же, а
Давай будет так: нас просто разъединят,
Вот как при междугородних переговорах -
И я перестану знать, что ты шепчешь над
Ее правым ухом, гладя пушистый ворох
Волос ее; слушать радостных чертенят
Твоих беспокойных мыслей, и каждый шорох
Вокруг тебя узнавать: вот ключи звенят,
Вот пальцы ерошат челку, вот ветер в шторах
Запутался; вот сигнал sms, вот снят
Блок кнопок; скрипит паркет, но шаги легки,
Щелчок зажигалки, выдох - и все, гудки.
И я постою в кабине, пока в виске
Не стихнет пальба невидимых эскадрилий.
Счастливая, словно старый полковник Фрилей,
Который и умер - с трубкой в одной руке.
Давай будет так: как будто прошло пять лет,
И мы обратились в чистеньких и дебелых
И стали не столь раскатисты в децибелах,
Но стоим уже по тысяче за билет;
Работаем, как нормальные пацаны,
Стрижем как с куста, башке не даем простою -
И я уже в общем знаю, чего я стою,
Плевать, что никто не даст мне такой цены.
Встречаемся, опрокидываем по три
Чилийского молодого полусухого
И ты говоришь - горжусь тобой, Полозкова!
И - нет, ничего не дергается внутри.
- В тот август еще мы пили у парапета,
И ты в моей куртке - шутим, поем, дымим…
(Ты вряд ли узнал, что стал с этой ночи где-то
Героем моих истерик и пантомим);
Когда-нибудь мы действительно вспомним это -
И не поверится самим.
Давай чтоб вернули мне озорство и прыть,
Забрали бы всю сутулость и мягкотелость
И чтобы меня совсем перестало крыть
И больше писать стихов тебе не хотелось;
Чтоб я не рыдала каждый припев, сипя,
Как крашеная певичка из ресторана.
Как славно, что ты сидишь сейчас у экрана
И думаешь,
Что читаешь
Не про себя.
+
Если ты про мать - редко видимся, к радости обоюдной,
Если ты про работу - то я нашла себе поуютней,
Если про погоду, то город наполнен влагой и темнотой.
Если вдруг про сердце, то есть два друга, они поют мне:
«Я не той, хто тобі потрібен,
Не той,
Не той».
Если ты про моих друзей - то не объяснишь, как.
У того дочурка, у той - сынишка,
С остальными сидим на кухне и пьем винишко,
Шутим новые шутки и много ржем.
Если ты про книжку - то у меня тут случилась книжка.
Можно даже хвастаться тиражом.
Я даю концерты, вот за три месяца три столицы,
И приходят люди, приносят такие лица! -
Я читаю, травлю им всякие небылицы
И народ, по-моему, веселится.
И мне делается так пьяно и хорошо,
Что с тобой хотелось бы поделиться -
Если б ты когда-нибудь да пришел.
Память по твоим словечкам, вещам, подаркам,
Нашим теркам, фоткам, прогулкам, паркам -
Ходит как по горной деревне после обвала.
А у бывшей большой любви, где-то в ноябре
Первенец родился, назвали Марком.
Тут бы я, конечно, вспомнила о тебе,
Если бы когда-нибудь забывала.
Что ты делал? Учил своим параноидальным
Фильмам, фразам, таскал по лучшим своим едальням,
Ставил музыку, был ближайшим, всегдашним, дальним,
Резал сыр тупой стороной ножа.
За три года не-встречи дадут медаль нам.
Правда, руку на сердце положа,
Где-то после плохого дня или двух бутылок
Мне все снится твой кругло выстриженный затылок;
Иногда я думаю, что с тебя
Началась череда всех вот этих холодных и милых
Вежливых, усталых, кривых ухмылок
Мальчиков, что спят со мной, не любя.
Просто ты меня больше не защищаешь.
Вероятно, ты то же самое ощущаешь,
Где-то в самой чертовой глубине -
Хотя дай тебе Бог,
чтоб не.
+
- Я думала, ты бросил.
- Я бросил, - говорит он, придерживая уголком губ сигарету, и хлопает себя по карманам в поисках зажигалки, - Но, как видишь, нам удалось остаться близкими друзьями.
Когда она ехала в этот город, она торжественно зареклась с ним встречаться. Она говорила себе об этом на вокзале, в гостинице, в маникюрном салоне, в книжном магазине и на каждой из центральных улиц. Она шла и хвалила себя. "Я подросла. Мне больших трудов стоило мое чертово душевное равновесие. Я не хочу проблем, и у меня не будет проблем. Он не напишет мне, потому что не знает, что я здесь; а если узнает и напишет, я что-нибудь придумаю. Это не очень сложно, была даже такая социальная реклама. Протягивали рюмку, и решительная рука ее останавливала. У меня нет зависимости. Я свободна".
- У тебя перепуганный вид, детка.
- Не льсти себе.
За "детку" убивать надо, конечно.
- Ну нет, мало ли, из-за чего он может быть у тебя перепуганный. И губы синие тоже мало ли, отчего. Может, ты шла сюда решительная, а пришла и вдруг поняла, что все еще любишь меня. Я ж не знаю. Всякое может быть. Тут ничего от меня не зависит, детка.
Ах ты свинья.
- Ну почти. Пришла, обнаружила спесивого дурака на месте своего мальчика, и теперь испытываю ужас.
- Леденящий.
- Ну.
И они смеются.
И дальше они в основном смеются - "я тут купил недавно Альфа Ромео, хотел показать тебе ее, но неожиданно пропил" - "я своих проиграла - мужа-нефтяника и дачу в Барвихе" - "в покер?" - "в ладушки", - "а дети?" - "дети пытаются проиграть меня"; он ей показывает свою кошку в телефоне, ту самую кошку, которой они когда-то вместе колтуны выстригали, он держал, а она вычесывала и стригла, - показывает маму, лучшего друга Дарта, она радуется, что он не пропил и его тоже, он парирует, что пытался неоднократно, но Дарт - это как божий дар, захочешь, а не пропьешь.
- Я соскучился, - говорит он, как всегда, неожиданно, и она едва не забывает выдохнуть.
И тут ей хочется рассказать правду, всю эту чертову тонну правды, которую она везла сюда в купе, зачем-то, зная, что она все равно никому не пригодится; о том, как она разговаривает с ним мысленно каждый раз, когда зависает над винной картой в ресторане, над кронштейном в магазине одежды; о том, как она целыми вечерами придумывает шутки, чтобы уделать его при случае, зная, что случая не представится; о том, что когда у нее спрашивают какие-нибудь родственники друзей, на свадьбах или больших семейных праздниках - а вы замужем? - она кивает и улыбается, - а кто он? - он драматург, - всегда имея в виду его, конечно; о том, какой был у него чудесный голос в двадцать семь лет, даже когда он пел пьяный у нее под окнами, фальшивя и сбиваясь на хохот; о том, как бессмысленно все это, как глупо, как невосстановимо, можно сейчас поймать такси и поехать к нему, и там еще выпить и еще пошутить о том, что вот, это моя книжка тут у тебя стоит до сих пор, знаешь, сколько ты задолжал, я тебе читательский аннулирую, оо, как же так, не трогай мой читательский, это все, что мне осталось на старости лет - и даже заняться любовью, умирая от неловкости и смущения, он разжился брюшком, она тоже отнюдь не делается с годами прекрасней, и что-то почувствовать даже, вот, память тела, мы здорово подходили друг другу, не правда ли - и уехать наутро, всем подряд сладким пытаясь зажевать горький привкус нелепости и разочарования, - но не надо, не стоит.
Она понижает голос и придвигается совсем близко к столику.
- Не вижу в этом ничего сверхъестественного. По кому же еще.
Они расходятся у перекрестка, он растроган, сердечен, обнимает ее крепко и не хочет отпускать. Потом вспоминает о чем-то, роется в кейсе, извлекает книжку и протягивает ей.
- Тут одни прохвосты издали сборник моих пьес. Там есть одна про тебя.
- Не лги, там должно добрых три про меня.
- Я не буду подписывать, можно.
- Нет уж, подпиши. Так ее труднее будет пропить
В гостинице она раскроет книгу и прочтет :
"Я утратил всю власть над тобой, но, надеюсь, что мне осталось, по крайней мере, обаяние. Был счастлив тебе сегодня. Даже нет, просто - был счастлив тебе"
Вера Полозкова. пиздецки близкая Вера Полозкова
Вот как при междугородних переговорах -
И я перестану знать, что ты шепчешь над
Ее правым ухом, гладя пушистый ворох
Волос ее; слушать радостных чертенят
Твоих беспокойных мыслей, и каждый шорох
Вокруг тебя узнавать: вот ключи звенят,
Вот пальцы ерошат челку, вот ветер в шторах
Запутался; вот сигнал sms, вот снят
Блок кнопок; скрипит паркет, но шаги легки,
Щелчок зажигалки, выдох - и все, гудки.
И я постою в кабине, пока в виске
Не стихнет пальба невидимых эскадрилий.
Счастливая, словно старый полковник Фрилей,
Который и умер - с трубкой в одной руке.
Давай будет так: как будто прошло пять лет,
И мы обратились в чистеньких и дебелых
И стали не столь раскатисты в децибелах,
Но стоим уже по тысяче за билет;
Работаем, как нормальные пацаны,
Стрижем как с куста, башке не даем простою -
И я уже в общем знаю, чего я стою,
Плевать, что никто не даст мне такой цены.
Встречаемся, опрокидываем по три
Чилийского молодого полусухого
И ты говоришь - горжусь тобой, Полозкова!
И - нет, ничего не дергается внутри.
- В тот август еще мы пили у парапета,
И ты в моей куртке - шутим, поем, дымим…
(Ты вряд ли узнал, что стал с этой ночи где-то
Героем моих истерик и пантомим);
Когда-нибудь мы действительно вспомним это -
И не поверится самим.
Давай чтоб вернули мне озорство и прыть,
Забрали бы всю сутулость и мягкотелость
И чтобы меня совсем перестало крыть
И больше писать стихов тебе не хотелось;
Чтоб я не рыдала каждый припев, сипя,
Как крашеная певичка из ресторана.
Как славно, что ты сидишь сейчас у экрана
И думаешь,
Что читаешь
Не про себя.
+
Если ты про мать - редко видимся, к радости обоюдной,
Если ты про работу - то я нашла себе поуютней,
Если про погоду, то город наполнен влагой и темнотой.
Если вдруг про сердце, то есть два друга, они поют мне:
«Я не той, хто тобі потрібен,
Не той,
Не той».
Если ты про моих друзей - то не объяснишь, как.
У того дочурка, у той - сынишка,
С остальными сидим на кухне и пьем винишко,
Шутим новые шутки и много ржем.
Если ты про книжку - то у меня тут случилась книжка.
Можно даже хвастаться тиражом.
Я даю концерты, вот за три месяца три столицы,
И приходят люди, приносят такие лица! -
Я читаю, травлю им всякие небылицы
И народ, по-моему, веселится.
И мне делается так пьяно и хорошо,
Что с тобой хотелось бы поделиться -
Если б ты когда-нибудь да пришел.
Память по твоим словечкам, вещам, подаркам,
Нашим теркам, фоткам, прогулкам, паркам -
Ходит как по горной деревне после обвала.
А у бывшей большой любви, где-то в ноябре
Первенец родился, назвали Марком.
Тут бы я, конечно, вспомнила о тебе,
Если бы когда-нибудь забывала.
Что ты делал? Учил своим параноидальным
Фильмам, фразам, таскал по лучшим своим едальням,
Ставил музыку, был ближайшим, всегдашним, дальним,
Резал сыр тупой стороной ножа.
За три года не-встречи дадут медаль нам.
Правда, руку на сердце положа,
Где-то после плохого дня или двух бутылок
Мне все снится твой кругло выстриженный затылок;
Иногда я думаю, что с тебя
Началась череда всех вот этих холодных и милых
Вежливых, усталых, кривых ухмылок
Мальчиков, что спят со мной, не любя.
Просто ты меня больше не защищаешь.
Вероятно, ты то же самое ощущаешь,
Где-то в самой чертовой глубине -
Хотя дай тебе Бог,
чтоб не.
+
- Я думала, ты бросил.
- Я бросил, - говорит он, придерживая уголком губ сигарету, и хлопает себя по карманам в поисках зажигалки, - Но, как видишь, нам удалось остаться близкими друзьями.
Когда она ехала в этот город, она торжественно зареклась с ним встречаться. Она говорила себе об этом на вокзале, в гостинице, в маникюрном салоне, в книжном магазине и на каждой из центральных улиц. Она шла и хвалила себя. "Я подросла. Мне больших трудов стоило мое чертово душевное равновесие. Я не хочу проблем, и у меня не будет проблем. Он не напишет мне, потому что не знает, что я здесь; а если узнает и напишет, я что-нибудь придумаю. Это не очень сложно, была даже такая социальная реклама. Протягивали рюмку, и решительная рука ее останавливала. У меня нет зависимости. Я свободна".
- У тебя перепуганный вид, детка.
- Не льсти себе.
За "детку" убивать надо, конечно.
- Ну нет, мало ли, из-за чего он может быть у тебя перепуганный. И губы синие тоже мало ли, отчего. Может, ты шла сюда решительная, а пришла и вдруг поняла, что все еще любишь меня. Я ж не знаю. Всякое может быть. Тут ничего от меня не зависит, детка.
Ах ты свинья.
- Ну почти. Пришла, обнаружила спесивого дурака на месте своего мальчика, и теперь испытываю ужас.
- Леденящий.
- Ну.
И они смеются.
И дальше они в основном смеются - "я тут купил недавно Альфа Ромео, хотел показать тебе ее, но неожиданно пропил" - "я своих проиграла - мужа-нефтяника и дачу в Барвихе" - "в покер?" - "в ладушки", - "а дети?" - "дети пытаются проиграть меня"; он ей показывает свою кошку в телефоне, ту самую кошку, которой они когда-то вместе колтуны выстригали, он держал, а она вычесывала и стригла, - показывает маму, лучшего друга Дарта, она радуется, что он не пропил и его тоже, он парирует, что пытался неоднократно, но Дарт - это как божий дар, захочешь, а не пропьешь.
- Я соскучился, - говорит он, как всегда, неожиданно, и она едва не забывает выдохнуть.
И тут ей хочется рассказать правду, всю эту чертову тонну правды, которую она везла сюда в купе, зачем-то, зная, что она все равно никому не пригодится; о том, как она разговаривает с ним мысленно каждый раз, когда зависает над винной картой в ресторане, над кронштейном в магазине одежды; о том, как она целыми вечерами придумывает шутки, чтобы уделать его при случае, зная, что случая не представится; о том, что когда у нее спрашивают какие-нибудь родственники друзей, на свадьбах или больших семейных праздниках - а вы замужем? - она кивает и улыбается, - а кто он? - он драматург, - всегда имея в виду его, конечно; о том, какой был у него чудесный голос в двадцать семь лет, даже когда он пел пьяный у нее под окнами, фальшивя и сбиваясь на хохот; о том, как бессмысленно все это, как глупо, как невосстановимо, можно сейчас поймать такси и поехать к нему, и там еще выпить и еще пошутить о том, что вот, это моя книжка тут у тебя стоит до сих пор, знаешь, сколько ты задолжал, я тебе читательский аннулирую, оо, как же так, не трогай мой читательский, это все, что мне осталось на старости лет - и даже заняться любовью, умирая от неловкости и смущения, он разжился брюшком, она тоже отнюдь не делается с годами прекрасней, и что-то почувствовать даже, вот, память тела, мы здорово подходили друг другу, не правда ли - и уехать наутро, всем подряд сладким пытаясь зажевать горький привкус нелепости и разочарования, - но не надо, не стоит.
Она понижает голос и придвигается совсем близко к столику.
- Не вижу в этом ничего сверхъестественного. По кому же еще.
Они расходятся у перекрестка, он растроган, сердечен, обнимает ее крепко и не хочет отпускать. Потом вспоминает о чем-то, роется в кейсе, извлекает книжку и протягивает ей.
- Тут одни прохвосты издали сборник моих пьес. Там есть одна про тебя.
- Не лги, там должно добрых три про меня.
- Я не буду подписывать, можно.
- Нет уж, подпиши. Так ее труднее будет пропить
В гостинице она раскроет книгу и прочтет :
"Я утратил всю власть над тобой, но, надеюсь, что мне осталось, по крайней мере, обаяние. Был счастлив тебе сегодня. Даже нет, просто - был счастлив тебе"
Вера Полозкова. пиздецки близкая Вера Полозкова