Расшифровка воинского этоса. В преддверии выхода русского перевода книги Жана Лартеги "Центурионы"
Есть отличная новость! Практически закончена работа над переводом культовой книги Жана Лартеги «Центурионы» (https://catherine-catty.livejournal.com/1326810.html). Переводчик Алкэ Моринеко вместе с Катериной просто молодцы - проделана огромная профессиональная работа, русский перевод текста романа полностью сверен с французским оригиналом и выполнен так, как его хотел бы (уверен в этом!) видеть сам автор.
В преддверии появления готовой книги на русском языке, в качестве своеобразного анонса, выкладываю перевод предисловия к английскому изданию этого романа, написанное в 2007 году Робертом Капланом под названием «Расшифровка воинского этоса». Добавлю от себя, что по моему скромному мнению знание этой книги просто обязано входить в профессиональный багаж любого профессионального военного.
*****
Жан Лартеги: расшифровка воинского этоса[1]
На протяжении тысячелетий люди сражались друг с другом в ситуациях, когда линия фронта была неопределенной, а такие слова, как фронт и тыл, не имели особого значения, поскольку война шла повсеместно, а в конфликт оказывались втянутыми гражданские лица, подвергаясь жестокому обращению. Партизанские войны, повстанческие движения и противоповстанческие операции - это не просто причуды момента, они не подвластны времени. Малайя, Вьетнам, Сомали, Босния, Косово, Чечня, Конго, Афганистан, Ирак, Сирия - вот лишь некоторые из тех границ, в пределах которых в XX и XXI веках отмечаются конфликты, знакомые еще древним. Вместе с крахом центральной власти на Ближнем Востоке, известным под названием «Арабская весна», эта ситуация становится еще более актуальной, ведь такие страны, как Ливия, Йемен, Сирия и Ирак, на данный момент едва ли являются государствами: там, в сложных и жестоких условиях, за свое главенство сражаются между собой племена, ополчения и банды, разделенные по территориальному, религиозному и этническому признаку.
Традиционная современная война, для определения и институционализации которой так много сделал Наполеон, с ее формализованными сражениями и вертикальными командными иерархическими структурами, существовала с нами, в основном, чуть более двух столетий. Более того, будущее у нее не определено. Поэтому, хотя в настоящее время политика противоповстанчества и подвергается уничижению, поскольку результаты в Ираке и Афганистане оказались для американцев столь неудовлетворительными, ее уроки - даже если они будут забыты - в будущем придется усваивать заново. Таков приговор истории, уходящей корнями в глубокую древность.
Говорить, в частности, о Вьетнаме и Ираке, или о противоповстанческой борьбе в целом, невозможно без упоминания Жана Лартеги, французского писателя и военного корреспондента, воплотившем в своем собственном лице разрыв между классом профессиональных воинов, живущих этими непреходящими историческими истинами, и гражданским тылом, отчужденным от них. Лартеги вживается в самую душу сообщества Сил специальных операций США, отталкивая при этом от себя не только гражданских читателей, но и обычных военных.
В течение многих лет, пока я близко наблюдал за сообществом сил спецназа, я был свидетелем того, как через руки тех, о ком я рассказывал, прошло несколько изданий книги Лартеги «Центурионы» (впервые вышла в 1960 году). «Зеленые береты» рекомендовали мне не только «Центурионов» Лартеги, но и его «Преторианцев» (вышла в 1961 году) - книги о французских десантниках во Вьетнаме и Алжире в 1950-х годах, которые перекликались с их собственным опытом в Афганистане и Ираке. Лартеги признали необходимым не только армейские спецназовцы. Алистер Хорн, известный историк Алжирской войны, воспользовался его работами для написания эпиграмм в своей книге «Дикая война за мир» (вышла в 1977 г.). Несколько лет назад генерал Дэвид Петреус - будущий командующий группировкой американских войск в Ираке - снял «Центурионов» с полки в своей комнате в Форт-Ливенворте, штат Канзас, и дал мне почитать о принципах управления небольшими подразделениями, примером которых является один из героев книги.
Более полувека назад этот француз был одержим мыслями о домашнем фронте, который не имел контекста для жаркой, иррегулярной войны; о касте профессиональных воинов, отчужденной от своих гражданских соотечественников так же, как и от собственных обычных пехотных батальонов; о необходимости активного погружения как в боевые, так и в гражданские дела в новой форме войны, которая последует за эпохой победных парадов и того, что он называл «киногероикой»; о враге, обладающем полной свободой действий, позволяющем «делать то, на что мы не решались»; об опасности создания «секты» исключительно храбрых железных людей, чьи идеалы были настолько возвышенными, что за пределами поля боя они были склонны становиться безрассудными. Лартеги посвящает свою книгу памяти центурионов, погибших ради выживания Рима, но в заключении отмечает, что именно эти центурионы и разрушили Рим.
Жан Лартеги, родившийся в 1920 году, - это псевдоним; его настоящее имя Жан Пьер Люсьен Ости. Он воевал в рядах Свободной Франции, затем стал журналистом, имевшим благодаря своему военному опыту и связям в Сопротивлении почти непревзойденный доступ к французским десантникам, сражавшимся при Дьен-Бьен-Фу и в битве за Алжир. Эмпатия, которую он проявлял к этим людям, некоторые из которых подверглись пыткам, сделало его особенно ненавистным для парижских левых, - хотя с самими десантниками он порвал из-за несогласия с их политическими целями, которые он сам называл «неофашизмом».
В конце концов, Лартеги нашел свой военный идеал в Израиле, где его стали почитать парашютисты, переведшие «Центурионов» на иврит для изучения в своих учебных центрах. Он называл этих еврейских солдат «самыми замечательными из всех слуг войны, превосходящими даже вьетнамца, который в то же время больше всего войну ненавидит». Однако к середине 1970-х годов он разочаровался в Армии обороны Израиля, говоря, что она перестала быть «управляемой группой коммандос» и превратилась в «громоздкую машину», слишком зависимую от американских технологий - он как будто предвидел некоторые проблемы АОИ во время ливанской кампании 2006 года.
Помню, как я зашел в кабинет полковника спецназа сухопутных войск США в Южной Корее и заметил табличку со знаменитой цитатой Лартеги о «двух армиях». (Перевод выполнен Ксаном Филдингом, офицером британских сил специального назначения, который не только переводил литературную классику Лартеги на английский язык, но и был еще близким другом покойного британского писателя-путешественника Патрика Ли Фермора, и которому Фермор посвятил свое вступление в классической книге 1977 года «Время даров»). В романе «Центурионы» один из десантников Лартеги заявляет:
Я бы хотел… две армии. Одна напоказ - с красивыми пушками, танками, маленькими солдатиками, фанфарами, штабами, видными дряхлыми генералами и миленькими осторожными адъютантами… Армия, которую за скромную плату показывали бы на каждой ярмарочной площади страны.
Другая была бы настоящей, вся целиком - из молодых натренированных энтузиастов в защитной военной форме, которых не выставляли бы напоказ, но требовали бы немыслимых усилий и обучали всевозможным штукам. Вот та армия, где я хотел бы сражаться.
На это заявление другой персонаж «Центурионов» быстро отвечает: «Тебя ждут большие трудности». В этом обмене мнениями прослеживается философская дилемма о мерах, которые необходимо предпринять против врагов, готовых построить мир гораздо более худший, чем ты, но которые, тем не менее, невозможно осуществить из-за «угрызений совести», мучающих солдат, когда они нарушают собственное представление о чистоте оружия - даже в ситуациях, когда такие «трюки» можно хоть как-то рационализировать. Они могут выиграть битву, но непременно потеряют свои души.
Этот полковник армейского спецназа, - не дуболом, а олицетворение мягкого, непрямого подхода к ведению нетрадиционной войны, который противопоставляется «прямым действиям». Посыл, который он и другие профессиональные воины всегда извлекали из знаменитой цитаты Лартеги о «двух армиях», основанной на его собственном вьетнамском опыте, заключается в том, что миссия - это все, а обычные вооруженные силы, будучи огромными бюрократическими машинами, одержимыми чинами и привилегиями, недостаточно сосредоточены на ней - независимо от того, идет ли речь о боевых действиях или гуманитарных вопросах.[2]
Конечно, офицер обычных подразделений ответит, что поле зрения военнослужащего спецназа настолько узкое, что он не видит ничего дальше своей миссии. «Они опасны, - говорит один из героев Лартеги о десантниках, - потому что идут на все… выходя за рамки общепринятых представлений о добре и зле». Ведь если действия воина противоречат его вере, его сомнения легко преодолеваются верой в общее дело. Лартеги пишет об одном из солдат: «Он поставил всю свою жизнь под знак Христа, который проповедовал мир, милосердие, братство… и в то же время он закладывал бомбы замедленного действия на аэродроме Катби… И что с того? Идет война, и мы не можем допустить захвата Ханоя».
Вьетнам, как и Ирак, представлял собой войну разочаровывающих полумер, которая велась против врага, не признающего границ и правил. Как никто другой из известных мне писателей, Лартеги передает всю остроту этого разочарования, которое, в свою очередь, порождает психологическую пропасть, отделяющую воинов как от призывников, так и от гражданского тыла.
Лучшие подразделения, по словам Лартеги, хотя официально и построены на высоких идеалах, на самом деле являются продуктом таких глубоких уз братства и товарищества, что внешний мир требует дозы «цинизма», чтобы его пережить. Как однажды написал мне один «зеленый берет», «на планете нет более циничных солдат, чем ребята из спецназа, с которыми я работаю. Они хмыкают над банальностями, соблюдения которых от нас требуют, но, - продолжал он, - вы не найдете никого, кто выполнял бы работу лучше в таких сложных условиях, как Ирак». На самом деле, в таких экстремальных и сложных ситуациях, как в Ираке, циники могут сослужить добрую службу. Ведь в регулярной армии принято докладывать вверх по командной цепочке, что задача выполняется успешно, даже если это не так; но циники не купятся на это, и скажут об этом прямо. Именно таких солдат увековечивает Лартеги.
Он пишет, что воин смотрит на остальных военных свысока, считая их «профессиональными лентяями», людьми, которые «встают рано, чтобы ничего не делать». Однако, как отмечает один из десантников в книге «Преторианцы»:
В Алжире этот тип офицеров вымер. Когда мы приходили с операций, нам приходилось иметь дело с полицией, строить спортивные площадки, посещать занятия. Наставления? Они ничего не предусматривали, даже если попытаться истолковать их с изощрённостью раввина.
Грязно проводившиеся, плохо продуманные войны во Вьетнаме и Алжире породили радикально настроенный класс французских унтер-офицеров, способных убивать утром и строить школы после обеда, которые относились к своим мусульманским повстанцам с бóльшим уважением, чем к рядовым офицерам в своих собственных рядах. Такие люди с радостью, не оглядываясь, шли на пулеметное гнездо, а по возвращении домой их «освистывали толпы»: таким образом, гражданское общество, которое они защищали, представлялось им «мерзким, развращенным и деградировавшим».
Отчуждение солдат от своих собственных граждан в какой-то степени характерно для противоповстанческих и малых войн, где нет четких линий фронта и, следовательно, нет легкого нарратива, которому могли бы следовать люди, вернувшиеся домой. Разочарование в таких войнах велико именно потому, что его нелегко передать. Лартеги пишет: «Представьте себе обстановку, когда целая гарнизонная армия в две тысячи человек “сдерживается” небольшой “бандой головорезов и убийц”. Враг способен выяснить все: каждое движение наших войск, время выхода колонн… А мы тем временем мечемся по голым горам, изнуряя наших людей; и никогда ничего не можем найти».
Поскольку враг не ограничен западными представлениями о войне, у оказавшихся в безвыходном состоянии солдат возникает соблазн нарушить собственные правила. После зверства, учиненного французскими десантниками и утихомирившего сельскую местность Алжира, один солдат рассуждает в беседе с другим: «Страх сменил сторону, языки развязались… За один день мы достигли бóльшего, чем за шесть месяцев боев, и бóльшего с двадцатью семью убитыми, чем с несколькими сотнями». Далее солдаты успокаивают себя цитатой католического епископа XIV века: «Когда ее существование находится под угрозой, Церковь освобождается от любых моральных заповедей». Именно самые правильные из них, продолжает Лартеги, чаще всего и прибегают к пыткам.
Здесь мы вступаем на территорию, не связанную с отдельными американцами, которых я освещал в качестве корреспондента. Важно проводить такие различия. Когда Лартеги пишет о храбрости и отчуждении, он понимает американских воинов; когда он пишет о политических мятежах и пытках, за некоторыми исключениями, он говорит об особой касте французских десантников. И все же его рассуждения имеют отношение к прошлому Америки во Вьетнаме и Ираке. Я имею в виду не Милай и Абу-Грейб, где мы оказали услугу врагу, а не себе, а ту моральную серую зону, в которой мы все чаще оказываемся, когда речь идет о сопутствующей гибели мирных жителей.
В книге «Лицо войны: размышления о людях и боях» (1976 год) Лартеги пишет, что современные войны, в частности, делаются для той стороны, которая не заботится о «сохранении доброй совести». Поэтому он спрашивает: «Как вы объясните, что для спасения свободы ее нужно сначала подавить?» Его ответ может быть только таким: «В этом кроется слабость демократических режимов, слабость, которая в то же время является их заслугой, их честью».
Ясно одно: нам редко когда удавалось предсказать следующую войну. И учитывая историю войн, не говоря уже о неоспоримой, продолжающейся трансформации армии в сторону бóльшего акцента на специальные операции, уроки «Центурионов» будут актуальны. Как и необходимость воспитывать класс профессиональных воинов, которые полны решимости сохранить свою честь, даже если это мешает выполнению миссии.
ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Этос (от греч. ἦθος «нрав, характер, душевный склад») - это слово в греческой философии первоначально означало «совместное жилище, впоследствии - привычки, нравы, характер, темпераменты, обычаи. Предметную область этоса составлял особый срез человеческой реальности (определённый класс индивидуальных качеств, соотнесённых с определёнными привычными формами общественного поведения). Сегодня под «этосом» часто понимают стиль жизни какой-либо общественной группы, ориентацию её культуры, принятую в ней иерархию ценностей и модель поведения; в этом смысле этос выходит за пределы просто морали или нравов.
[2] Тот редкий случай, когда английское слово mission гораздо лучше передает смысл сказанного, чем русское слово «задание» или «задача».