Рашид (с продолжением)

[br_an_d]

1. Бумага. Глаза у него были слегка на выкате, белки красные. На затылке кепка. На плечах серый, потерявший цвет, пиджак. Под ним не первой свежести коричневая нейлоновая рубаха. На ..., в общем, снизу болтались ну, как бы штаны, над которыми отдельным объемом слегка подвисал живот, трудовая мозоль шофера. Щиколотки были обтянуты видавшими виды нейлоновыми носками, которые, как я сразу подумал, видимо, можно уже было ставить в углу рядом с обувью. Ступни его, преодолевая сопротивление задубевших носков, твердо попирали старые сандалии. Имя ему, Рашид, т. е. идущий правильным путем, было дано явно каким-то мудрецом, прозревшим будущую его жизнь. Если ему делали какое-то предложение, он никогда не соглашался сразу, а немедленно начинал изводить собеседника перечислением огромного количества опасностей, которые непременно встанут перед ним, если он согласится. Я этого не знал, и после каждой новой предъявленной мне опасности вставал, собираясь уходить. Он давал мне отойти на несколько шагов, и вдогонку кричал: "Пасто-о-о-й, э-э-э, не договорили же!". Мне прислал его начальник гаража одной из автобаз славного города Дербента, как агульца (в том, 1973, году мы ехали в экспедицию исследовать, в частности, агульский язык), хорошо знающего места, в которых нам надо было работать. - Слушай, э-э-э, я сам собрал этот газ-51! По помойкам ходил детали собирал. Каждый болтик, каждую гайку на помойке находил, приходил, привинчивал. А ты знаешь, какие там дороги?! Мой горный козел сразу развалится... (смотрит, как я реагирую). Не-е-ет, мне в эти районы ехать никак нельзя-а-а-а! - Рашид, ты кого тут обмануть хочешь? Мне твой начальник сказал, что ты только что оттуда вернулся, почту возил. - У меня с начальником договор был. Если я туда съезжу, он мне новую резину даст. А ты что мне дашь? - Ты что-то путаешь, Рашид, я ведь не как частное лицо тебя нанимаю, а как представитель МГУ, от имени ректора, депутата Верховного Совета СССР, академика Рема Хохлова. Ты знаешь, что такое МГУ? - Знаю, ты уже говорил, главный вуз страны. С таким именем, как у этого твоего ректора, хорошо рем-онт делать. Так ты что, мне сам ничего не заплати-и-ишь? - Ты знаешь, какая у меня зарплата? - Я вижу, что не больше пятьсот рублей! - 85 рублей, я аспирант. - Человек не может жить на такую зарплату. - Ну, ты же видишь, я живу. - Ладно, уговорил! Какой у нас маршрут? - Сначала мы едем в Арчиб. Там нам нужно забрать начальника экспедиции и его друга. - Арчиб... Где такой Арчиб? У нас такого аула нет. - Это в другом районе, через Гуниб надо ехать. - Слушай, ты нормальный, э-э-э? - В каком смысле? - Ты... Гуниб... Там аварцы живут! - И что? - Слушай, ты что, дурной? Ты что не знаешь, что лезгины и аварцы... отношение, как кинжал против двух кинжалов. - Но ты же агулец. - Агулец, лезгин, это все равно! А аварцы - другой дело, э-э-э!!! Нет, все! Давай, до свидания! Если мой козел сломается, у меня здесь в каждом доме кунаки есть. А там я сломаюсь, мне просить некого, чтобы деталь достали! Нет давай, до свидания! - И он помахал куда-то, наверное, в сторону Москвы, тыльной стороной ладони. Я похолодел. У меня горели уже все сроки. - Слушай, Рашид, ты дальше своего носа вообще не видишь? Ты знаешь, кто ты, не один, а вот со мной? Ты, если повезешь нас, сразу становишься не агульцем и не лезгином, ты становишься членом нашей научной экспедиции, москвичом становишься! К тебе сразу другое отношение здесь будет. Вот ты видел, какую мне выписал бумагу академик Рем Хохлов, член Верховного Совета СССР? - Какая бумага, при чем тут бумага! Я в Аварию смерть поеду искать? Москвич... Какой из меня москвич! Ты мое лицо видел? На нем без букв Аллах написал, а-гу-лец !... А что у тебя там за бумага? - Я достал из своей плоской сумки согнутый пополам лист А-4, развернул его и, с тревогой следя за глазами, показал Рашиду. Тот бережно, уважительно, как будто перед ним стоял большой начальник, первым делом дотошно рассмотрел гербовую печать Университета, потом взял листок и зашевелил губами. - ...экспедиция имеет важное международное значение. Просьба ко всем местным советским и партийным органам всемерно помогать ей в работе... Ректор МГУ, депутат Верховного Совета СССР такого-то созыва, действительный член Академии наук СССР. Р. Хохлов. И что, помогает? - Уже как-то нерешительно спросил он. - Еще как! Хохлов каждую неделю с Брежневым видится, попробуй не помоги! - (Хлестаков я, ну, чистый Хлестаков, Вот только не хватает сказать ему про десять тысяч курьеров! И про Пушкина начать впаривать) - И что, если я сломаюсь... - Мы тут же найдем какой-нибудь гараж, пойдем в сельсовет или в райком и нам обязательно помогут! - Не врешь? - Клянусь тебе, э-э-э! - Ну, ладно, поедем, давай! В восемь утра приходи сюда. Ехать рано надо. Это далеко. 2. Леваши. В назначенный срок я подошел к автобазе. Рашид уже в выгоревшей кепке-аэродроме стоял возле своего козла, зевал и посматривал в сторону, из которой должен был появиться я. В дороге я выяснил, что Рашид родом из аула Фите. В нем как раз говорят на особом диалекте агульского. Радуясь удаче, я как-то вдруг заметил, что он слегка навеселе, едет не как положено по правой стороне дороги, а посредине, совершенно не притормаживая и нисколько не осторожничая на поворотах. - Рашид, ты что, выпил? - А ты, если бы к врагу в тыл ехал, не выпил? - А это тебе... не мешает? - Нет, я лучше веду, когда выпью, я тогда не беспокоюсь ни о чем, и чувствую все лучше. - Что чувствуешь? - Дорогу, драндулет свой, а главное - что за поворотом. - Это как? Здесь же горы, что за поворотом - не видно! - Не знаю, не могу объяснить. Может, вибрация оттуда идет, может, эхо какое. Шоферу не только острый глаз нужен, ему еще слух, как у ш-шакала нужен. Вот, ты едешь, тебе кажется, в кабине шумно. А я прислушиваюсь, нормальный шум или нет, что к нормальному шуму пристает еще, и самый слабый добавок слышу. - Так ты потому на повороте не притормаживаешь, что точно знаешь, что за ним никого нет? - Ну! - А человека можешь почувствовать? - Человек не глухой, шум машины слышит, к горе подойдет, или на обочину. - А посредине почему едешь? - Как почему? Я важного человека везу. У тебя бумага от Верховного Совета. Это каждый, должен понимать: у нас все так, если кто везет кого-нибудь важного, ему дорогу уступают, к обочине жмутся. - А-а-а, понятно, ехать посредине - это, как в Москве с мигалкой ехать. - Ну! В Дербенте тоже местные власти с мигалкой ездят. А здесь надо ехать посредине! Могут, конечно, не поверить, что на таком драндулете кто-то важный может быть, но бумага при нас, покажем. Там же сказано, все должны со-дей-ство-вать! К вечеру мы приехали в Леваши, и Рашид сказал, что он хотел бы здесь переночевать. Этот аул еще даргинский. Надо сил набраться. Мы подкатили к единственной в те времена маленькой, одноэтажной гостинице и увидели перед входом небольшую толпу, взволнованно, но смиренно чего-то ожидавшую. Было почти темно. На небе висели редкие еще, разнокалиберные звезды. Пахло придорожной пылью, полынью и еще чем-то, чем пахнет обычно в южных горах. Неподалеку чернели силуэты пирамидальных тополей. Люди перед гостиничным крыльцом вдруг оживились. Из дверей вышел какой-то толстяк в большой кепке-аэродроме и, оглядев всех повелительным взглядом, сделал пренебрежительный жест рукой и сказал: - Мэст нэт, расходитэс, расходитэс, расходитэс. Мэст нэт и нэ будэт! Фусо! Картонная душа. Мелкий бес. Надменный его, лживый голос резко диссонировал с правдивостью надвигавшейся торжественной горной ночи, с этими искренними вечными звездами над головой, с толпой растерянных приезжих, которые по какой-то высшей правде не должны были ночевать посреди районного центра, в придорожной пыли под благоухание полыни. А я уж точно должен был как-то устроить на ночлег Рашида, да и сам я тоже должен был для поддержания авторитета бумаги ночевать под крышей, а не в кузове, как диктовал мне мой романтизм, глядя всю ночь на звезды. Иначе Рашид запросто мог повернуть обратно и уехать с утра в Дербент. С его стороны это явно была проверка силы моей бумаги. Пробившись сквозь толпу, я подошел к директору гостиницы и, начав доставать бумагу, довольно уверенным голосом сказал: - Добрый вечер! Мы из Москвы, у нас... - директор окинул беглым взглядом мою одежду, сделал тот же пренебрежительный жест рукой, и оборвал меня раздраженным тенором: - Ты скажи ишо, что ты из Махачкала. Давай, давай до сувидания, мэст нэт. - А где у вас тут райком? - Вон райкхом! Закирыт райкхом! До сувидания я сказал! Не говоря больше ни слова от охватившего меня праведного гнева, я быстрыми шагами пошел в райком. Но там сидел один только старик-сторож. - У вас есть телефон первого секретаря? - Первый уехал район. - А телефон второго секретаря? - Футорой секхиретар сувадба кунак свой. - А третий? - Туретий секиретар вот телефон. - Я набрал номер третьего секретаря и объяснил ему, что мы из Москвы, едем в экспедицию исследовать даргинский язык, что экспедиция имеет важное международное значение. У нас есть письмо от члена Верховного Совета, ректора МГУ с просьбой всем советским и партийным органам содействовать членам экспедиции, а директор гостиницы не может решить вопрос с ночлегом. - Идитэ в гостиниц, я сейчас сувяжус сы директор, фусо будт харшо. - Я, еще не веря удаче, положил трубку и пошел к гостинице. Сверху на меня высыпали посмотреть уже все звезды ночи. Они радовались моему успеху и мерцали приветственными сигналами своих лучей. Дул теплый ветерок, неся на пробу все новые и новые запахи южной горной долины. Навстречу мне что было мочи без кепки бежал толстый человек, а перед ним, это было видно даже невооруженным глазом, поспешно шевеля картонными крыльями, летела его заложенная какому-то местному бесу испуганная душонка. - Зачем ви минэ HhHhHh ... HhHhHh нэ сказал HhHhHh... - Я пытался. - Фусо, HhHhHh фусо HhHhHh сычас HhHhHh будт сиделан, HhHhHh будт сиделан. HhHhHh Пят минут... - Через пять минут нас провели в большую комнату, где кроме наших, застеленных свежим бельем, стояли еще четыре кровати. В воздухе, перемешанный с запахом грязных носков, стоял запах одеколона "шипр". Паспорта у нас не спрашивали. После того, как мы расположились, я нашел опять директора и распорядился, чтобы все люди, которые стоят перед крыльцом, тоже были поселены. Директор хотел было опять завести свою бодягу по поводу мэст, но я, уже прочно войдя в роль Ивана Александровича Х., оборвал речь на полуслове и пронзил его таким тяжелым взглядом, сопровождая его сжиманием пальцев в кулаки и легким подергиванием губ, что он, сорвавшись с места визгливым голосом закричал на невидимых мне своих сотрудников что-то по-даргински. Раздался громкий топот множества подчиненных директору ног, и через несколько минут я увидел их с раскладушками, матрасами, подушками, комплектами белья. Все были устроены на ночлег. Последним постояльцам достался кабинет самого директора. Гармония торжественной ночи была восстановлена. Я вышел во двор пожелать небу хороших красок и свежести для утра и у вынесенного на улицу умывального корыта, над которым в ряд стояли раковины с водопроводными кранами, увидел Рашида. Держа в растопыренных руках двумя пальцами по носку, он лил через них воду. - Вот, решил носки освежить, - сказал он, заметив мой удивленный взгляд. Затем он деловито закрыл краны. Выжал слегка смягчившийся, но не утративший благоуханных оттенков нейлон, торжественно отнес носки в номер и повесил их на просушку в ногах кровати, в аккурат перед моей подушкой. Под предлогом нелюбви к бьющим в глаза утренним лучам солнца я переложил подушку на противоположный край кровати и лег спать. Рашид, на всякий случай, закрыл комнату на ключ и тоже лег. Часа через два, когда быстрый сон у нас должен был опять сменить медленный, в окно постучали. Стучали долго и настойчиво. Я, наконец, проснулся, открыл форточку и выслушал тех, кто стучал. За окном с недобрым, но каким-то покорным и даже извиняющимся выражением стояли пять лиц "кавказской национальности". Некоторое время они продолжали что-то возбужденно говорить по-даргински, но, наконец, заметив. что тип моего лица не очень подходит к даргинской речи, перешли на русский. Выяснилось, что их еще днем поселили в этот номер. В шкафах лежат их вещи. Они просто ходили в кино, а когда вернулись, дверь гостиницы была заперта. Сторож объяснил им, что в их номер поселили какого-то большого начальника из Москвы. Они очень извинялись, что осмелились нас разбудить, просили только выдать им их пожитки. Я густо покраснел. Мне не пришло в голову, что директор вот так запросто мог вышвырнуть на улицу пять человек, уже заплативших за ночлег, даже не позаботившись о том, чтобы вынести их вещи из номера. Быстро оделся, вышел из гостиницы, пригласил их к себе в номер и сказал, что это недоразумение. Они могут занять свои кровати и лечь спать. Потом пошел к сторожу, попросил раскладушку, расстелил на ней спальник и заснул до утра. Всем было отчаянно неловко. Мне - потому что по моей милости эти люди вынуждены были испытать шок и некоторое время лихорадочно искать выход из создавшегося положения. Им было неловко, потому что они потревожили важного человека из самой Москвы, и потому что он вдруг повел себя не так, как положено вести себя большому начальнику, а это может еще непонятно, чем кончиться. Рашиду же было просто стыдно за меня. Он несколько раз пытался меня тихо отговорить делать такие глупости, как уступать свою кровать местным вахлакам. И только торжественная горная ночь обрела, наконец, гармонию и наградила меня до утра тишиной, умиротворенностью и спокойствием. А ведь это, может быть, самое главное, быть в согласии с самим собою, чтобы совесть, "когтистый зверь, скребущий сердце, совесть, незваный гость, докучный собеседник, заимодавец грубый, эта ведьма, от коей меркнет месяц и могилы смущаются и мертвых высылают" тебя не грызла. 3. Гуниб - гранитная твердыня... Утро было нежным и ласковым. Рашид опять слегка выпил, ехал посредине дороги и никого вперед не пропускал. Он был наполнен моим вчерашним успехом. Бумага действовала, и только моя непроходимая глупость не позволила добиться максимального эффекта. Со мной он почти не разговаривал. Перед самым Гунибом дорога переходит в довольно опасный серпантин. Слева пропасть, справа гора. Мы ехали по центру. Сзади посигналили. Рашид посмотрел в зеркало заднего вида, его пыталась обогнать светло-бежевая волга, свидетельствовавшая либо о большом чине, либо об очень солидном достатке ее владельца. Агулец не уступал. Началась своеобразная битва двух кавказских гордецов. Владелец волги совершенно не мог понять, что за наглец, сидя в задрипанном, скрипящем всеми стыками и узлами обшарпанном газике, видя в зеркало новенькую, ухоженную волгу. ведет себя так, как будто он едет на чайке, или, на худой конец, на зИме с махачкалинскими номерами. Он посмотрел на номер под кузовом и обомлел: он был агульским. Децибелы сигнала сзади стали угрожающе нарастать, постепенно теряя дискретные характеристики. В воздухе запахло озоном с примесью серы. Лицо Рашида выражало уверенное спокойствие, губы растянулись в мстительной торжествующей улыбке. На пике громкости и продолжительности сигнала волги, он неожиданно сдал немного вправо. Волга пошла на обгон, но когда она уже поравнялась с газиком, Рашид опять стал выруливать на стрежень. Шофер волги утопил педаль газа до упора, чуть вильнул влево так, что волга едва не полетела в пропасть и с трудом успел проскочить опасный метр, на котором Рашид мог столкнуть машину в бездну. В волге опустилось стекло передней дверцы, из нее высунулось вначале типично аварское лицо, изрыгнувшее какое-то, видимо, общекавказское проклятие, затем оно уступило место грозящему кулаку, тут же окутавшемуся большим облаком пыли, и машина скрылась за очередным поворотом серпантина. Рашид был собой совершенно доволен. Он показал этим аварским уродам, кто хозяин Кавказа. Я был вне себя от праведного гнева. - Рашид, ты совсем с ума сошел? Они же могли упасть в пропасть! - Ты не шофер, - спокойно ответил агулец. - Мне, по-твоему, нужна кровная месть? У меня все было рассчитано до миллиметра. А ему не хрена выёживаться. У нас бумага, мы государственное дело исполняем, а он? Он кто такой? Местный богатей? Куда он спешит, э-э-э? К баранам своим? Успеет. - Я насупился и не отвечал ему, отношения между нами становились все более и более напряженными. В Гуниб мы приехали молча. Рашид выехал на большую площадь и поставил машину вызывающим торчком, т. е. прямо в центре, напротив странного памятника. На нем были изображены маленький Маркс, Ленин, который был выше своего учителя на голову, и огромный Сталин, точно превзошедший всех революционной кровожадностью. Я вышел из кабины, размял затекшие ноги и пошел за Рашидом в столовую. Там было довольно пусто. Блюдо для приезжих было одно: макароны с каменной котлетой. Но есть хотелось уже зверски, поэтому мы совершенно не расстроились. Сели за столик на четверых друг напротив друга, смотрели в тарелки. Рашид занес над тарелкой алюминиевую вилку, и я вдрг краем глаза увидел, как эта вилка вместе с лицом его быстро поплыла вверх. Я поднял глаза. За Рашидом стояли два огромных живых шкафа. Они без труда оторвали шофера от стула и молча понесли его к выходу. Рашид стал болтать в воздухе ногами, одновременно пытаясь выговорить: - Куда вы меня несете? - Дело пахло керосином. Я побежал вслед за живописной группой в черных папахах, по дороге расстегивая сумку с бумагой. На выходе нас всех поджидали сверкающие яростью и жаждой мести глаза небольшого субтильного аварца, в котором я узнал того, кто сидел в бежевой волге и грозил Рашиду кулаком. - Ти, агулский свиня! Ты чут не сбиросил нас в п|ропаст, и сейч|ас за это п|ап|латися. Несите его к п|ропасти! - шкафы дружно развернулись к нам, чтобы понять в каком направлении нести Рашида. Рашид заметил в этот момент, что по направлению к площади медленно двигается милиционер. - Товарищ милиционер, товарищ милиционер! - истошно закричал Рашид, однако тот никак не реагировал на призывы несчастного агула и даже не прибавил шагу. - Ахх-ха-ха-ха-ха, - злобно рассмеялся субтильный аварец, - ти думаешь, агулский п|ес, что он сейч|ас тебя сп|асать будет! Ахх-ха-ха-ха-ха, ахх-ха-ха-ха-ха! Ты знаешь, свиня, зачем он сюда идет? Он идет сюда, чтобы зарегистрироват смерт от несчастный сулучай! Ахх-ха-ха-ха-ха! Шел грязный агульский собак по к|рай п|роп|а-а-асть, сп|отыкунулся и уп|ал, и ушибся насимерт! - Шкафы снова подняли Рашида и понесли по направлению к пропасти. Судя по спокойной поступи милиционера они и не собирались шутить. До пропасти было метров сто. Я подбежал к субтильному, и напряженным голосом стал ему объяснять, что они неправы, что мы из Москвы, что у нас важная экспедиция по изучению аварского языка, что у меня есть бумага от ректора МГУ. - Отвали, русский, ты нам не нужен, или ты тоже хочешь с другом-агулом в пропасть? - До пропасти оставалось метров пятьдесят, когда голова моя вдруг совершенно прояснилась, а к голосу получил доступ разум с его холодным расчетом. Я опять вспомнил уроки сценического мастерства. В меня вселился властный неустрашимый геройский тип. Я перестал бегать вокруг субтильного, обрел точку опоры, и властным басом, негромко, но веско сказал: - Товарищ! Я, кажется, к вам обращаюсь, товарищ! - Субтильный остановился, повернул ко мне голову, направил на себя ладонь и каким-то протрезвевшим голосом спросил% - Я?! - Вы, вы, подойдите ко мне. Я сказал подойдите ко мне! - он подошел. Если вы сейчас же не остановите своих друзей, вы можете попасть в очень неприятную историю. Я представляю здесь депутата Верховного совета, ректора МГУ академика Рема Хохлова. Вот бумага за его подписью с гербовой печатью. В вашем районе работает важная международная экспедиция МГУ, изучающая дагестанские языки. Тот, кого вы собираетесь сбросить в пропасть, - наш шофер, который находится при исполнении служебных обязанностей. Мы едем за начальником... экспедиции, доктором наук Кибриком... - Рашида тем временем уже подносили к пропасти. - Слушай, я вижу, ты важный человек, но я сиделать уже ничего не могу. Пуравда, постой. Я сич|ас их п|азаву. Они его на минуту вып|устят. Если вы усп|еете добежать до машины, ваше счастье. - Он позвал их, они выпустили Рашида и обернулись. почти сразу я услышал звук заводящегося мотора, а еще через мгновение я висел уже на заднем борту Рашидова газика, с бешеной скоростью удаляющегося от Гуниба. С трудом в дикой тряске я забрался в кузов, на еще трясущихся ногах дошел до кабины, сел там на свой рюкзак и с облегчением стал смотреть на живописную группу в черных папахах, к которой присоединился и милиционер. Маленький, субтильный аварец бегал вокруг шкафов и, энергично размахивая руками, время от времени показывал в нашу сторону. 3. Цуриб. Судя по всему, Рашид долго не мог прийти в себя. Ехал он теперь, как все, по правой стороне дороги, всех, кто ехал с большей скоростью, аккуратно пропускал. В Цурибе он вдруг встал на площади, с которой все разъезжались в разные стороны района, и сказал, что дальше не поедет. Думаю, что, остановившись, он испытал задержанный шок. Таким мрачным я его еще не видел. Я было пытался его уговаривать, но он опять начал ныть по поводу плохих дорог, изношенных деталей газика. Я отошел, чтобы обдумать ситуацию. Видимо, он пока еще плохо соображает. Ну, уеду я, он останется один, без моей охранной грамоты, случись что, беды ему не миновать. Конечно, он лучше знает свой газик, может быть, он надеется, что по хорошей дороге, не сильно торопясь, он сможет проехать без остановок хотя бы до Левашей, а там уже не страшно. Но шанс нарваться на какой-то очередной межнациональный конфликт, который может вообще возникнуть на пустом месте, был все же слишком большим: агула от аварца теперь отличить было легко даже мне. Когда он, наконец, придет в себя, он сам испугается своего решения. - Ладно, Рашид, тогда я пойду искать попутную машину. - Я изо всех сил старался разыграть спокойствие, и уважение к его решению. Уговаривать его сейчас было бесполезно. Мы пожали друг другу руки, попрощались и я пошел узнавать, кто собирается ехать в Арчиб. Попутчик довольно быстро нашелся, я забрался в кузов и стал ждать отправления. Машина уже тронулась, когда я увидел, что за ней, тряся животом, во всю прыть бежит Рашид. - Стой! Стоооой! - Я постучал кулаком по кабине. Машина остановилась. - Вылезай, Александр, вылезай! - Ты что, надумал ехать в Арчиб? - спросил я его ровным тоном, без всякого удивления на лице. - Да, надумал, поедем. Если я не поеду, твой начальник скажет, что ты не выполнил его задание. - Я бросил ему рюкзак и выпрыгнул из кузова. Мы развернулись и пошли к его Антилопе. - А как же машина? Вдруг развалится? - Слушай, ты же мне обещал помочь? - Да за мной-то не заржавеет. - Рашид не ответил. Он был очень напряжен. Было видно, что это его решение - лишь меньшее из зол, и страх остаться один на один с серьезной поломкой во враждебной для него местности его не оставлял. - Не переживай, Рашид! У моего начальника бумага еще сильнее, чем у меня. Как-нибудь выкрутимся! И потом Арчинцы ведь не аварцы. Арчинский язык относится к лезгинской подгруппе языков, как и агульский. Они - твои родственники. - Точно? - Точно. - Только потом я понял: страх свой Рашид преодолел только благодаря гораздо более сильному чувству - страху оказаться неблагодарным за то, что я спас его в Гунибе. Свою готовность выступить на моей стороне в любом конфликте он потом демонстрировал не один раз. 4. Арчиб. До Арчиба доехали без приключений, хотя дорога, действительно была страшноватой. Там нас встретили как дорогих гостей: мой начальник, Александр Евгеньевич Кибрик, и его друг, Сандро Кодзасов, за время первой экспедиции успели здесь завоевать уважение и почет. Хозяева, у которых они жили, устроили богатую отвальную. Рашид сидел на почетном месте. С ним обращались, как с членом экспедиции. Постепенно он успокоился и принял свой обычный самоуверенный вид. Зная уже, что угощать его будут как следует, что он может сильно напиться, перед отвальной Рашид решил обезопасить свой газик от угона. У него был какой-то секрет в стартере, и для того, чтобы он сработал безотказно, наверняка, Рашид поставил машину на крутой косогор бампером вниз. Несколько раз проверив, заводится ли газик, если не знать сути секрета, он хохотнул от сознания своей хитрости и мудрости и пошел пировать. Нас посадили врозь. У меня сразу образовалась тяжелая задача, не выпить на пиру ни грамма спиртного (я не пью с восемнадцати лет совсем, даже пиво). Перепробовав несколько простых приемов отказа от рюмочки, я применил испытанный способ, в шутку, так, чтобы все поняли, что это шутка, объявил, что я мусульманин, а мусульманину пить строго запрещено. Хозяева, как обычно, обрадовались шутке, начали шутить в ответ, хлопая меня по плечу и громко выкрикивая “Мусульманин, чистокровный мусульманин!” и даже принесли мне кувшин воды, чтобы было чем чокаться. Тема моего мусульманства, вплетясь в общее застольное веселье, вскоре была, наконец, забыта Кибрик, Сандро и их верный помощник, Ира Оловянникова, как главные персоны отвальной оттянули внимание на себя, и я незаметно вышел полюбоваться перед сном звездами, насладиться тишиной, запахами и редкими ночными звуками. Разошлись поздно, и я, как только добрался до спальника, мгновенно уснул. Утром мы погрузили на машину рюкзаки и аппаратуру, Рашид отогнал газик на старт, и начальство пошло прощаться с хозяевами. В это же время из соседнего дома вышел с чемоданом молодой арчинец, за которым с плачем потянулась длинная очередь женской половины дома. Это был Джалиль Самедов, талантливый филолог, которого Кибрик открыл еще в первой арчинской экспедиции (1968). Ко времени нашей поездки его с большим трудом перевели учиться в МГУ, он был теперь полноправным членом экспедиции и должен был ехать с нами. Женщины по очереди подходили к нему, с любовью и нежностью заглядывали ему в лицо, целовали руку и, закрывая лицо кончиком платка, отходили в сторону, чтобы видеть, как он, постепенно удаляясь скроется из глаз. Они одновременно и печалились, что он уезжает, и гордились им: ведь это такая редкость, чтобы, пусть и княжескому отпрыску, но все же односельчанину удалось поступить учиться в МГУ. Между тем, Рашид все набивал и набивал кузов арчинцами, которые хотели добраться до райцентра. Женщины, дети, мужчины, мешки, овцы. Кибрик и Сандро скрючившись зажатые в углу кузова сидели на своих рюкзаках, а груз все прибывал. Уже забравшиеся на борт этого ковчега на колесах протягивали Рашиду деньги за дорогу, но он оставался к ним равнодушен и только махал рукой, руководя погрузкой. Наконец, все как-то разместились. Меня Кибрик непонятно зачем попросил ехать в кабине. Мы тронулись. Мотор громко и заунывно выл первой передачей. Дорога шла в гору. Мы продвигались медленно но верно. Я смотрел в окно на проплывавшие мимо утесы, их слоистую горную породу, травку и цветы. На душе было свежо и как-то чисто вымыто: я все-таки сделал свою работу, хоть и случайно, но все же довез Рашида до Арчиба, а дальше уже не мое дело. Отъехав от Арчиба километров на пятнадцать, мы, наконец, добрались до небольшой вершинки, Рашид остановил машину, вышел, подошел к борту и объявил народу цену, за которую он был согласен довезти его до райцентра. Вот, кажется, простое имя числительное, но после того, как Рашид его озвучил, в кузове на минуту воцарилась полная тишина, потом поднялся невообразимый гвалт. Разобрать, что они все кричали было невозможно. Рашид спокойно стоял рядом с машиной, ковырял в зубах какой-то веточкой, посматривал на небо, на горы и ждал, когда гвалт утихнет. Когда разум, наконец, перекрыл кислород эмоциям, воцарилась тишина, Рашид обратил свои наглые глаза на публику, поправил кепку и напомнил обласкавшим его арчинцам, что у них есть право выбора: можно сейчас же сгрузить свой скарб в придорожную траву и подождать, когда в райцентр поедет еще какая-нибудь машина, или все же заплатить ему нужную сумму и ехать дальше. Маневр был явно отработанным. Если бы он объявил свою цену уже в Арчибе, вряд ли кто-нибудь с ним поехал. А здесь, минимум в пятнадцати километрах от любого населенного пункта с тяжелой поклажей все были бы обречены ночевать под открытым небом: следующей машины можно было ждать долго. Выхода не было, и пассажиры, бурча себе под нос, что Рашида за жадность и неблагодарность обязательно покарает Аллах, наскребли нужную сумму, и мы двинулись дальше. Аллах услышал разгневанных арчинцев довольно быстро. Но, видимо, решил не особенно разбираться, кто был прав, кто виноват. Машина теперь катилась под горку, быстро набирала скорость, первая передача примолчала, Рашид пытался притормозить но особого эффекта от выжимания тормоза не было. Тяжело груженый газик все набирал и набирал скорость. Нога давила на вновь освеженный рашидов нейлоновый носок, тот давил на сандалию, сандалия давила на тормоз, педаль утопала, но газик все несло и несло. Не видевшие усилий Рашида люди в кузове радовались, что грузовик набирает скорость, подставляли лицо встречному ветру и совершенно не чувствовали опасности. Я ждал неминуемой катастрофы. - Что у тебя с тормозами, Рашид? - Не видишь, не работают, - сквозь зубы ответил он, и как-то неожиданно закончил восклицанием, - вот! Он выжал сцепление, переключил ручку на нейтралку и резко подрулил к обочине. Раздался страшный скрежет бампера, и я чуть не врезался в лобовое стекло. Машина остановилась. В кузове все было в смятку. Задние наехали на передних, передние шарахнулись об борт. Кто-то завалился на блеявшую овцу. Некоторое время никто ничего не понимал. Я вылез из кабины, зашел газику ан фас и увидел, наконец, что нас спасло: на обочине в качестве временного бордюра лежал врытый глубоко в землю длинный плоский тяжелый камень, плавно скошенный в сторону Арчиба, и медленно увеличивавший свою высоту в сторону райцентра. Рашид, увидев его, мгновенно оценил положение: камень был в самом своем начале немного ниже бампера, а в конце - чуть выше его, поэтому торможение не было резким. Тормозной путь оказался, конечно, короче нужного, но и не слишком коротким, чтобы все кончилось аварией. Рашида слегка трясло, но он хорошо держал себя в руках. Вылез из кабины, спокойно подошел ко мне и объяснил, в чем дело. Машина в Арчибе стояла, как я уже говорил, на косогоре бампером вниз, из-за чего и вытекла тормозная жидкость. Хитрость агульца могла обернуться нам саваном. Спасла его же мгновенная реакция и находчивость. Я уж и не знал, чего мне больше хочется, наброситься на него с кулаками или оцепенеть в полном восхищении. Я объяснил ситуацию Кибрику. Тот посовещался с Рашидом и послал какого-то мальчишку за водкой в ближайший поселок. Получив напиток, он сделал вначале несколько глотков, потом залил оставшееся в тормозную систему, и мы опять тронулись. Чего еще можно было ждать от Рашида и его колымаги, я теперь не знал. Все-таки два смертельных номера за одну поездку, не слишком ли? А он был спокоен и весел. - Ты не понимаешь, они заплатили мне лишнее за приятное приключение. Иначе чем может запомниться дорога?! - А она должна обязательно запомниться? - А как же! Иначе жить скучно! Зато ты теперь знаешь, что тормоза бывают разные!