Рашид
1. Бумага.
Глаза у него были слегка на выкате, белки красные. На затылке кепка. На плечах серый, потерявший цвет, пиджак. Под ним не первой свежести коричневая нейлоновая рубаха. На ..., в общем, снизу болтались ну, как бы штаны, над которыми отдельным объемом слегка подвисал живот, трудовая мозоль шофера. Щиколотки были обтянуты видавшими виды нейлоновыми носками, которые, как я сразу подумал, видимо, можно уже было ставить в углу рядом с обувью. Ступни его, преодолевая сопротивление задубевших носков, твердо попирали старые сандалии. Имя ему, Рашид, т. е. идущий правильным путем, было дано явно каким-то мудрецом, прозревшим будущую его жизнь. Если ему делали какое-то предложение, он никогда не соглашался сразу, а немедленно начинал изводить собеседника перечислением огромного количества опасностей, которые непременно встанут перед ним, если он согласится. Я этого не знал, и после каждой новой предъявленной мне опасности вставал, собираясь уходить. Он давал мне отойти на несколько шагов, и вдогонку кричал: "Пасто-о-о-й, э-э-э, не договорили же!". Мне прислал его начальник гаража одной из автобаз славного города Дербента, как агульца (в том, 1973, году мы ехали в экспедицию исследовать, в частности, агульский язык), хорошо знающего места, в которых нам надо было работать.
- Слушай, э-э-э, я сам собрал этот газ-51! По помойкам ходил детали собирал. Каждый болтик, каждую гайку на помойке находил, приходил, привинчивал. А ты знаешь, какие там дороги?! Мой горный козел сразу развалится... (смотрит, как я реагирую). Не-е-ет, мне в эти районы ехать никак нельзя-а-а-а!
- Рашид, ты кого тут обмануть хочешь? Мне твой начальник сказал, что ты только что оттуда вернулся, почту возил.
- У меня с начальником договор был. Если я туда съезжу, он мне новую резину даст. А ты что мне дашь?
- Ты что-то путаешь, Рашид, я ведь не как частное лицо тебя нанимаю, а как представитель МГУ, от имени ректора, депутата Верховного Совета СССР, академика Рема Хохлова. Ты знаешь, что такое МГУ?
- Знаю, ты уже говорил, главный вуз страны. С таким именем, как у этого твоего ректора, хорошо рем-онт делать. Так ты что, мне сам ничего не заплати-и-ишь?
- Ты знаешь, какая у меня зарплата?
- Я вижу, что не больше пятьсот рублей!
- 85 рублей, я аспирант.
- Человек не может жить на такую зарплату.
- Ну, ты же видишь, я живу.
- Ладно, уговорил! Какой у нас маршрут?
- Сначала мы едем в Арчиб. Там нам нужно забрать начальника экспедиции и его друга.
- Арчиб... Где такой Арчиб? У нас такого аула нет.
- Это в другом районе, через Гуниб надо ехать.
- Слушай, ты нормальный, э-э-э?
- В каком смысле?
- Ты... Гуниб... Там аварцы живут!
- И что?
- Слушай, ты что, дурной? Ты что не знаешь, что лезгины и аварцы... отношение, как кинжал против двух кинжалов.
- Но ты же агулец.
- Агулец, лезгин, это все равно! А аварцы - другой дело, э-э-э!!! Нет, все! Давай, до свидания! Если мой козел сломается, у меня здесь в каждом доме кунаки есть. А там я сломаюсь, мне просить некого, чтобы деталь достали! Нет давай, до свидания! - И он помахал куда-то, наверное, в сторону Москвы, тыльной стороной ладони. Я похолодел. У меня горели уже все сроки.
- Слушай, Рашид, ты дальше своего носа вообще не видишь? Ты знаешь, кто ты, не один, а вот со мной? Ты, если повезешь нас, сразу становишься не агульцем и не лезгином, ты становишься членом нашей научной экспедиции, москвичом становишься! К тебе сразу другое отношение здесь будет. Вот ты видел, какую мне выписал бумагу академик Рем Хохлов, член Верховного Совета СССР?
- Какая бумага, при чем тут бумага! Я в Аварию смерть поеду искать? Москвич... Какой из меня москвич! Ты мое лицо видел? На нем без букв Аллах написал, а-гу-лец !... А что у тебя там за бумага? - Я достал из своей плоской сумки согнутый пополам лист А-4, развернул его и, с тревогой следя за глазами, показал Рашиду. Тот бережно, уважительно, как будто перед ним стоял большой начальник, первым делом дотошно рассмотрел гербовую печать Университета, потом взял листок и зашевелил губами.
- ...экспедиция имеет важное международное значение. Просьба ко всем местным советским и партийным органам всемерно помогать ей в работе... Ректор МГУ, депутат Верховного Совета СССР такого-то созыва, действительный член Академии наук СССР. Р. Хохлов. И что, помогает? - Уже как-то нерешительно спросил он.
- Еще как! Хохлов каждую неделю с Брежневым видится, попробуй не помоги! - (Хлестаков я, ну, чистый Хлестаков, Вот только не хватает сказать ему про десять тысяч курьеров! И про Пушкина начать впаривать)
- И что, если я сломаюсь...
- Мы тут же найдем какой-нибудь гараж, пойдем в сельсовет или в райком и нам обязательно помогут!
- Не врешь?
- Клянусь тебе, э-э-э!
- Ну, ладно, поедем, давай! В восемь утра приходи сюда. Ехать рано надо. Это далеко.
2. Леваши.
В назначенный срок я подошел к автобазе. Рашид уже в выгоревшей кепке-аэродроме стоял возле своего козла, зевал и посматривал в сторону, из которой должен был появиться я. В дороге я выяснил, что Рашид родом из аула Фите. В нем как раз говорят на особом диалекте агульского. Радуясь удаче, я как-то вдруг заметил, что он слегка навеселе, едет не как положено по правой стороне дороги, а посредине, совершенно не притормаживая и нисколько не осторожничая на поворотах.
- Рашид, ты что, выпил?
- А ты, если бы к врагу в тыл ехал, не выпил?
- А это тебе... не мешает?
- Нет, я лучше веду, когда выпью, я тогда не беспокоюсь ни о чем, и чувствую все лучше.
- Что чувствуешь?
- Дорогу, драндулет свой, а главное - что за поворотом.
- Это как? Здесь же горы, что за поворотом - не видно!
- Не знаю, не могу объяснить. Может, вибрация оттуда идет, может, эхо какое. Шоферу не только острый глаз нужен, ему еще слух, как у ш-шакала нужен. Вот, ты едешь, тебе кажется, в кабине шумно. А я прислушиваюсь, нормальный шум или нет, что к нормальному шуму пристает еще, и самый слабый добавок слышу.
- Так ты потому на повороте не притормаживаешь, что точно знаешь, что за ним никого нет?
- Ну!
- А человека можешь почувствовать?
- Человек не глухой, шум машины слышит, к горе подойдет, или на обочину.
- А посредине почему едешь?
- Как почему? Я важного человека везу. У тебя бумага от Верховного Совета. Это каждый, должен понимать: у нас все так, если кто везет кого-нибудь важного, ему дорогу уступают, к обочине жмутся.
- А-а-а, понятно, ехать посредине - это, как в Москве с мигалкой ехать.
- Ну! В Дербенте тоже местные власти с мигалкой ездят. А здесь надо ехать посредине! Могут, конечно, не поверить, что на таком драндулете кто-то важный может быть, но бумага при нас, покажем. Там же сказано, все должны со-дей-ство-вать!
К вечеру мы приехали в Леваши, и Рашид сказал, что он хотел бы здесь переночевать. Этот аул еще даргинский. Надо сил набраться. Мы подкатили к единственной в те времена маленькой, одноэтажной гостинице и увидели перед входом небольшую толпу, взволнованно, но смиренно чего-то ожидавшую. Было почти темно. На небе висели редкие еще, разнокалиберные звезды. Пахло придорожной пылью, полынью и еще чем-то, чем пахнет обычно в южных горах. Неподалеку чернели силуэты пирамидальных тополей. Люди перед гостиничным крыльцом вдруг оживились. Из дверей вышел какой-то толстяк в большой кепке-аэродроме и, оглядев всех повелительным взглядом, сделал пренебрежительный жест рукой и сказал:
- Мэст нэт, расходитэс, расходитэс, расходитэс. Мэст нэт и нэ будэт! Фусо!
Картонная душа. Мелкий бес. Надменный его, лживый голос резко диссонировал с правдивостью надвигавшейся торжественной горной ночи, с этими искренними вечными звездами над головой, с толпой растерянных приезжих, которые по какой-то высшей правде не должны были ночевать посреди районного центра, в придорожной пыли под благоухание полыни. А я уж точно должен был как-то устроить на ночлег Рашида, да и сам я тоже должен был для поддержания авторитета бумаги ночевать под крышей, а не в кузове, как диктовал мне мой романтизм, глядя всю ночь на звезды. Иначе Рашид запросто мог повернуть обратно и уехать с утра в Дербент. С его стороны это явно была проверка силы моей бумаги. Пробившись сквозь толпу, я подошел к директору гостиницы и, начав доставать бумагу, довольно уверенным голосом сказал:
- Добрый вечер! Мы из Москвы, у нас... - директор окинул беглым взглядом мою одежду, сделал тот же пренебрежительный жест рукой, и оборвал меня раздраженным тенором:
- Ты скажи ишо, что ты из Махачкала. Давай, давай до сувидания, мэст нэт.
- А где у вас тут райком?
- Вон райкхом! Закирыт райкхом! До сувидания я сказал!
Не говоря больше ни слова от охватившего меня праведного гнева, я быстрыми шагами пошел в райком. Но там сидел один только старик-сторож.
- У вас есть телефон первого секретаря?
- Первый уехал район.
- А телефон второго секретаря?
- Футорой секхиретар сувадба кунак свой.
- А третий?
- Туретий секиретар вот телефон. - Я набрал номер третьего секретаря и объяснил ему, что мы из Москвы, едем в экспедицию исследовать даргинский язык, что экспедиция имеет важное международное значение. У нас есть письмо от члена Верховного Совета, ректора МГУ с просьбой всем советским и партийным органам содействовать членам экспедиции, а директор гостиницы не может решить вопрос с ночлегом.
- Идитэ в гостиниц, я сейчас сувяжус сы директор, фусо будт харшо. - Я, еще не веря удаче, положил трубку и пошел к гостинице. Сверху на меня высыпали посмотреть уже все звезды ночи. Они радовались моему успеху и мерцали приветственными сигналами своих лучей. Дул теплый ветерок, неся на пробу все новые и новые запахи южной горной долины. Навстречу мне что было мочи без кепки бежал толстый человек, а перед ним, это было видно даже невооруженным глазом, поспешно шевеля картонными крыльями, летела его заложенная какому-то местному бесу испуганная душонка.
- Зачем ви минэ HhHhHh ... HhHhHh нэ сказал HhHhHh...
- Я пытался.
- Фусо, HhHhHh фусо HhHhHh сычас HhHhHh будт сиделан, HhHhHh будт сиделан. HhHhHh Пят минут... - Через пять минут нас провели в большую комнату, где кроме наших, застеленных свежим бельем, стояли еще четыре кровати. В воздухе, перемешанный с запахом грязных носков, стоял запах одеколона "шипр". Паспорта у нас не спрашивали. После того, как мы расположились, я нашел опять директора и распорядился, чтобы все люди, которые стоят перед крыльцом, тоже были поселены. Директор хотел было опять завести свою бодягу по поводу мэст, но я, уже прочно войдя в роль Ивана Александровича Х., оборвал речь на полуслове и пронзил его таким тяжелым взглядом, сопровождая его сжиманием пальцев в кулаки и легким подергиванием губ, что он, сорвавшись с места визгливым голосом закричал на невидимых мне своих сотрудников что-то по-даргински. Раздался громкий топот множества подчиненных директору ног, и через несколько минут я увидел их с раскладушками, матрасами, подушками, комплектами белья. Все были устроены на ночлег. Последним постояльцам достался кабинет самого директора. Гармония торжественной ночи была восстановлена. Я вышел во двор пожелать небу хороших красок и свежести для утра и у вынесенного на улицу умывального корыта, над которым в ряд стояли раковины с водопроводными кранами, увидел Рашида. Держа в растопыренных руках двумя пальцами по носку, он лил через них воду.
- Вот, решил носки освежить, - сказал он, заметив мой удивленный взгляд. Затем он деловито закрыл краны. Выжал слегка смягчившийся, но не утративший благоуханных оттенков нейлон, торжественно отнес носки в номер и повесил их на просушку в ногах кровати, в аккурат перед моей подушкой. Под предлогом нелюбви к бьющим в глаза утренним лучам солнца я переложил подушку на противоположный край кровати и лег спать. Рашид, на всякий случай, закрыл комнату на ключ и тоже лег.
Часа через два, когда быстрый сон у нас должен был опять сменить медленный, в окно постучали. Стучали долго и настойчиво. Я, наконец, проснулся, открыл форточку и выслушал тех, кто стучал. За окном с недобрым, но каким-то покорным и даже извиняющимся выражением стояли пять лиц "кавказской национальности". Некоторое время они продолжали что-то возбужденно говорить по-даргински, но, наконец, заметив. что тип моего лица не очень подходит к даргинской речи, перешли на русский. Выяснилось, что их еще днем поселили в этот номер. В шкафах лежат их вещи. Они просто ходили в кино, а когда вернулись, дверь гостиницы была заперта. Сторож объяснил им, что в их номер поселили какого-то большого начальника из Москвы. Они очень извинялись, что осмелились нас разбудить, просили только выдать им их пожитки. Я густо покраснел. Мне не пришло в голову, что директор вот так запросто мог вышвырнуть на улицу пять человек, уже заплативших за ночлег, даже не позаботившись о том, чтобы вынести их вещи из номера. Быстро оделся, вышел из гостиницы, пригласил их к себе в номер и сказал, что это недоразумение. Они могут занять свои кровати и лечь спать. Потом пошел к сторожу, попросил раскладушку, расстелил на ней спальник и заснул до утра. Всем было отчаянно неловко. Мне - потому что по моей милости эти люди вынуждены были испытать шок и некоторое время лихорадочно искать выход из создавшегося положения. Им было неловко, потому что они потревожили важного человека из самой Москвы, и потому что он вдруг повел себя не так, как положено вести себя большому начальнику, а это может еще непонятно, чем кончиться. Рашиду же было просто стыдно за меня. Он несколько раз пытался меня тихо отговорить делать такие глупости, как уступать свою кровать местным вахлакам. И только торжественная горная ночь обрела, наконец, гармонию и наградила меня до утра тишиной, умиротворенностью и спокойствием. А ведь это, может быть, самое главное, быть в согласии с самим собою, чтобы совесть, "когтистый зверь, скребущий сердце, совесть, незваный гость, докучный собеседник, заимодавец грубый, эта ведьма, от коей меркнет месяц и могилы смущаются и мертвых высылают" тебя не грызла.
3. Гуниб - гранитная твердыня...
Утро было нежным и ласковым. Рашид опять слегка выпил, ехал посредине дороги и никого вперед не пропускал. Он был наполнен моим вчерашним успехом. Бумага действовала, и только моя непроходимая глупость не позволила добиться максимального эффекта. Со мной он почти не разговаривал. Перед самым Гунибом дорога переходит в довольно опасный серпантин. Слева пропасть, справа гора. Мы ехали по центру. Сзади посигналили. Рашид посмотрел в зеркало заднего вида, его пыталась обогнать светло-бежевая волга, свидетельствовавшая либо о большом чине, либо об очень солидном достатке ее владельца. Агулец не уступал. Началась своеобразная битва двух кавказских гордецов. Владелец волги совершенно не мог понять, что за наглец, сидя в задрипанном, скрипящем всеми стыками и узлами обшарпанном газике, видя в зеркало новенькую, ухоженную волгу. ведет себя так, как будто он едет на чайке, или, на худой конец, на зИме с махачкалинскими номерами. Он посмотрел на номер под кузовом и обомлел: он был агульским. Децибелы сигнала сзади стали угрожающе нарастать, постепенно теряя дискретные характеристики. В воздухе запахло озоном с примесью серы. Лицо Рашида выражало уверенное спокойствие, губы растянулись в мстительной торжествующей улыбке. На пике громкости и продолжительности сигнала волги, он неожиданно сдал немного вправо. Волга пошла на обгон, но когда она уже поравнялась с газиком, Рашид опять стал выруливать на стрежень. Шофер волги утопил педаль газа до упора, чуть вильнул влево так, что волга едва не полетела в пропасть и с трудом успел проскочить опасный метр, на котором Рашид мог столкнуть машину в бездну. В волге опустилось стекло передней дверцы, из нее высунулось вначале типично аварское лицо, изрыгнувшее какое-то, видимо, общекавказское проклятие, затем оно уступило место грозящему кулаку, тут же окутавшемуся
большим облаком пыли, и машина скрылась за очередным поворотом серпантина. Рашид был собой совершенно доволен. Он показал этим аварским уродам, кто хозяин Кавказа. Я был вне себя от праведного гнева.
- Рашид, ты совсем с ума сошел? Они же могли упасть в пропасть!
- Ты не шофер, - спокойно ответил агулец. - Мне, по-твоему, нужна кровная месть? У меня все было рассчитано до миллиметра. А ему не хрена выёживаться. У нас бумага, мы государственное дело исполняем, а он? Он кто такой? Местный богатей? Куда он спешит, э-э-э? К баранам своим? Успеет. - Я насупился и не отвечал ему, отношения между нами становились все более и более напряженными. В Гуниб мы приехали молча. Рашид выехал на большую площадь и поставил машину вызывающим торчком, т. е. прямо в центре, напротив странного памятника. На нем были изображены маленький Маркс, Ленин, который был выше своего учителя на голову, и огромный Сталин, точно превзошедший всех революционной кровожадностью. Я вышел из кабины, размял затекшие ноги и пошел за Рашидом в столовую. Там было довольно пусто. Блюдо для приезжих было одно: макароны с каменной котлетой. Но есть хотелось уже зверски, поэтому мы совершенно не расстроились. Сели за столик на четверых друг напротив друга, смотрели в тарелки. Рашид занес над тарелкой алюминиевую вилку, и я вдрг краем глаза увидел, как эта вилка вместе с лицом его быстро поплыла вверх. Я поднял глаза. За Рашидом стояли два огромных живых шкафа. Они без труда оторвали шофера от стула и молча понесли его к выходу. Рашид стал болтать в воздухе ногами, одновременно пытаясь выговорить:
- Куда вы меня несете? - Дело пахло керосином. Я побежал вслед за живописной группой в черных папахах, по дороге расстегивая сумку с бумагой. На выходе нас всех поджидали сверкающие яростью и жаждой мести глаза небольшого субтильного аварца, в котором я узнал того, кто сидел в бежевой волге и грозил Рашиду кулаком.
- Ти, агулский свиня! Ты чут не сбиросил нас в п|ропаст, и сейч|ас за это п|ап|латися. Несите его к п|ропасти! - шкафы дружно развернулись к нам, чтобы понять в каком направлении нести Рашида. Рашид заметил в этот момент, что по направлению к площади медленно двигается милиционер.
- Товарищ милиционер, товарищ милиционер! - истошно закричал Рашид, однако тот никак не реагировал на призывы несчастного агула и даже не прибавил шагу.
- Ахх-ха-ха-ха-ха, - злобно рассмеялся субтильный аварец, - ти думаешь, агулский п|ес, что он сейч|ас тебя сп|асать будет! Ахх-ха-ха-ха-ха, ахх-ха-ха-ха-ха! Ты знаешь, свиня, зачем он сюда идет? Он идет сюда, чтобы зарегистрироват смерт от несчастный сулучай! Ахх-ха-ха-ха-ха! Шел грязный агульский собак по к|рай п|роп|а-а-асть, сп|отыкунулся и уп|ал, и ушибся насимерт! - Шкафы снова подняли Рашида и понесли по направлению к пропасти. Судя по спокойной поступи милиционера они и не собирались шутить. До пропасти было метров сто. Я подбежал к субтильному, и напряженным голосом стал ему объяснять, что они неправы, что мы из Москвы, что у нас важная экспедиция по изучению аварского языка, что у меня есть бумага от ректора МГУ.
- Отвали, русский, ты нам не нужен, или ты тоже хочешь с другом-агулом в пропасть? - До пропасти оставалось метров пятьдесят, когда голова моя вдруг совершенно прояснилась, а к голосу получил доступ разум с его холодным расчетом. Я опять вспомнил уроки сценического мастерства. В меня вселился властный неустрашимый геройский тип. Я перестал бегать вокруг субтильного, обрел точку опоры, и властным басом, негромко, но веско сказал:
- Товарищ! Я, кажется к вам обращаюсь, товарищ! - Субтильный остановился, повернул ко мне голову, направил на себя ладонь и каким-то протрезвевшим голосом спросил%
- Я?!
- Вы, вы, подойдите ко мне. Я сказал подойдите ко мне! - он подошел. Если вы сейчас же не остановите своих друзей, вы можете попасть в очень неприятную историю. Я представляю здесь депутата Верховного совета, ректора МГУ академика Рема Хохлова. Вот бумага за его подписью с гербовой печатью. В вашем районе работает важная международная экспедиция МГУ, изучающая дагестанские языки. Тот, кого вы собираетесь сбросить в пропасть, - наш шофер, который находится при исполнении служебных обязанностей. Мы едем за начальником... экспедиции, доктором наук Кибриком... - Рашида тем временем уже подносили к пропасти.
- Слушай, я вижу, ты важный человек, но я сиделать уже ничего не могу. Пуравда, постой. Я сич|ас их п|азаву. Они его на минуту вып|устят. Если вы усп|еете добежать до машины, ваше счастье. - Он позвал их, они выпустили Рашида и обернулись. почти сразу я услышал звук заводящегося мотора, а еще через мгновение я висел уже на заднем борту Рашидова газика, с бешеной скоростью удаляющегося от Гуниба. С трудом в дикой тряске я забрался в кузов, на еще трясущихся ногах дошел до кабины, сел там на свой рюкзак и с облегчением стал смотреть на живописную группу в черных папахах, к которой присоединился и милиционер. Маленький, субтильный аварец бегал вокруг шкафов и, энергично размахивая руками, время от времени показывал в нашу сторону.
(Продолжение следует)
Глаза у него были слегка на выкате, белки красные. На затылке кепка. На плечах серый, потерявший цвет, пиджак. Под ним не первой свежести коричневая нейлоновая рубаха. На ..., в общем, снизу болтались ну, как бы штаны, над которыми отдельным объемом слегка подвисал живот, трудовая мозоль шофера. Щиколотки были обтянуты видавшими виды нейлоновыми носками, которые, как я сразу подумал, видимо, можно уже было ставить в углу рядом с обувью. Ступни его, преодолевая сопротивление задубевших носков, твердо попирали старые сандалии. Имя ему, Рашид, т. е. идущий правильным путем, было дано явно каким-то мудрецом, прозревшим будущую его жизнь. Если ему делали какое-то предложение, он никогда не соглашался сразу, а немедленно начинал изводить собеседника перечислением огромного количества опасностей, которые непременно встанут перед ним, если он согласится. Я этого не знал, и после каждой новой предъявленной мне опасности вставал, собираясь уходить. Он давал мне отойти на несколько шагов, и вдогонку кричал: "Пасто-о-о-й, э-э-э, не договорили же!". Мне прислал его начальник гаража одной из автобаз славного города Дербента, как агульца (в том, 1973, году мы ехали в экспедицию исследовать, в частности, агульский язык), хорошо знающего места, в которых нам надо было работать.
- Слушай, э-э-э, я сам собрал этот газ-51! По помойкам ходил детали собирал. Каждый болтик, каждую гайку на помойке находил, приходил, привинчивал. А ты знаешь, какие там дороги?! Мой горный козел сразу развалится... (смотрит, как я реагирую). Не-е-ет, мне в эти районы ехать никак нельзя-а-а-а!
- Рашид, ты кого тут обмануть хочешь? Мне твой начальник сказал, что ты только что оттуда вернулся, почту возил.
- У меня с начальником договор был. Если я туда съезжу, он мне новую резину даст. А ты что мне дашь?
- Ты что-то путаешь, Рашид, я ведь не как частное лицо тебя нанимаю, а как представитель МГУ, от имени ректора, депутата Верховного Совета СССР, академика Рема Хохлова. Ты знаешь, что такое МГУ?
- Знаю, ты уже говорил, главный вуз страны. С таким именем, как у этого твоего ректора, хорошо рем-онт делать. Так ты что, мне сам ничего не заплати-и-ишь?
- Ты знаешь, какая у меня зарплата?
- Я вижу, что не больше пятьсот рублей!
- 85 рублей, я аспирант.
- Человек не может жить на такую зарплату.
- Ну, ты же видишь, я живу.
- Ладно, уговорил! Какой у нас маршрут?
- Сначала мы едем в Арчиб. Там нам нужно забрать начальника экспедиции и его друга.
- Арчиб... Где такой Арчиб? У нас такого аула нет.
- Это в другом районе, через Гуниб надо ехать.
- Слушай, ты нормальный, э-э-э?
- В каком смысле?
- Ты... Гуниб... Там аварцы живут!
- И что?
- Слушай, ты что, дурной? Ты что не знаешь, что лезгины и аварцы... отношение, как кинжал против двух кинжалов.
- Но ты же агулец.
- Агулец, лезгин, это все равно! А аварцы - другой дело, э-э-э!!! Нет, все! Давай, до свидания! Если мой козел сломается, у меня здесь в каждом доме кунаки есть. А там я сломаюсь, мне просить некого, чтобы деталь достали! Нет давай, до свидания! - И он помахал куда-то, наверное, в сторону Москвы, тыльной стороной ладони. Я похолодел. У меня горели уже все сроки.
- Слушай, Рашид, ты дальше своего носа вообще не видишь? Ты знаешь, кто ты, не один, а вот со мной? Ты, если повезешь нас, сразу становишься не агульцем и не лезгином, ты становишься членом нашей научной экспедиции, москвичом становишься! К тебе сразу другое отношение здесь будет. Вот ты видел, какую мне выписал бумагу академик Рем Хохлов, член Верховного Совета СССР?
- Какая бумага, при чем тут бумага! Я в Аварию смерть поеду искать? Москвич... Какой из меня москвич! Ты мое лицо видел? На нем без букв Аллах написал, а-гу-лец !... А что у тебя там за бумага? - Я достал из своей плоской сумки согнутый пополам лист А-4, развернул его и, с тревогой следя за глазами, показал Рашиду. Тот бережно, уважительно, как будто перед ним стоял большой начальник, первым делом дотошно рассмотрел гербовую печать Университета, потом взял листок и зашевелил губами.
- ...экспедиция имеет важное международное значение. Просьба ко всем местным советским и партийным органам всемерно помогать ей в работе... Ректор МГУ, депутат Верховного Совета СССР такого-то созыва, действительный член Академии наук СССР. Р. Хохлов. И что, помогает? - Уже как-то нерешительно спросил он.
- Еще как! Хохлов каждую неделю с Брежневым видится, попробуй не помоги! - (Хлестаков я, ну, чистый Хлестаков, Вот только не хватает сказать ему про десять тысяч курьеров! И про Пушкина начать впаривать)
- И что, если я сломаюсь...
- Мы тут же найдем какой-нибудь гараж, пойдем в сельсовет или в райком и нам обязательно помогут!
- Не врешь?
- Клянусь тебе, э-э-э!
- Ну, ладно, поедем, давай! В восемь утра приходи сюда. Ехать рано надо. Это далеко.
2. Леваши.
В назначенный срок я подошел к автобазе. Рашид уже в выгоревшей кепке-аэродроме стоял возле своего козла, зевал и посматривал в сторону, из которой должен был появиться я. В дороге я выяснил, что Рашид родом из аула Фите. В нем как раз говорят на особом диалекте агульского. Радуясь удаче, я как-то вдруг заметил, что он слегка навеселе, едет не как положено по правой стороне дороги, а посредине, совершенно не притормаживая и нисколько не осторожничая на поворотах.
- Рашид, ты что, выпил?
- А ты, если бы к врагу в тыл ехал, не выпил?
- А это тебе... не мешает?
- Нет, я лучше веду, когда выпью, я тогда не беспокоюсь ни о чем, и чувствую все лучше.
- Что чувствуешь?
- Дорогу, драндулет свой, а главное - что за поворотом.
- Это как? Здесь же горы, что за поворотом - не видно!
- Не знаю, не могу объяснить. Может, вибрация оттуда идет, может, эхо какое. Шоферу не только острый глаз нужен, ему еще слух, как у ш-шакала нужен. Вот, ты едешь, тебе кажется, в кабине шумно. А я прислушиваюсь, нормальный шум или нет, что к нормальному шуму пристает еще, и самый слабый добавок слышу.
- Так ты потому на повороте не притормаживаешь, что точно знаешь, что за ним никого нет?
- Ну!
- А человека можешь почувствовать?
- Человек не глухой, шум машины слышит, к горе подойдет, или на обочину.
- А посредине почему едешь?
- Как почему? Я важного человека везу. У тебя бумага от Верховного Совета. Это каждый, должен понимать: у нас все так, если кто везет кого-нибудь важного, ему дорогу уступают, к обочине жмутся.
- А-а-а, понятно, ехать посредине - это, как в Москве с мигалкой ехать.
- Ну! В Дербенте тоже местные власти с мигалкой ездят. А здесь надо ехать посредине! Могут, конечно, не поверить, что на таком драндулете кто-то важный может быть, но бумага при нас, покажем. Там же сказано, все должны со-дей-ство-вать!
К вечеру мы приехали в Леваши, и Рашид сказал, что он хотел бы здесь переночевать. Этот аул еще даргинский. Надо сил набраться. Мы подкатили к единственной в те времена маленькой, одноэтажной гостинице и увидели перед входом небольшую толпу, взволнованно, но смиренно чего-то ожидавшую. Было почти темно. На небе висели редкие еще, разнокалиберные звезды. Пахло придорожной пылью, полынью и еще чем-то, чем пахнет обычно в южных горах. Неподалеку чернели силуэты пирамидальных тополей. Люди перед гостиничным крыльцом вдруг оживились. Из дверей вышел какой-то толстяк в большой кепке-аэродроме и, оглядев всех повелительным взглядом, сделал пренебрежительный жест рукой и сказал:
- Мэст нэт, расходитэс, расходитэс, расходитэс. Мэст нэт и нэ будэт! Фусо!
Картонная душа. Мелкий бес. Надменный его, лживый голос резко диссонировал с правдивостью надвигавшейся торжественной горной ночи, с этими искренними вечными звездами над головой, с толпой растерянных приезжих, которые по какой-то высшей правде не должны были ночевать посреди районного центра, в придорожной пыли под благоухание полыни. А я уж точно должен был как-то устроить на ночлег Рашида, да и сам я тоже должен был для поддержания авторитета бумаги ночевать под крышей, а не в кузове, как диктовал мне мой романтизм, глядя всю ночь на звезды. Иначе Рашид запросто мог повернуть обратно и уехать с утра в Дербент. С его стороны это явно была проверка силы моей бумаги. Пробившись сквозь толпу, я подошел к директору гостиницы и, начав доставать бумагу, довольно уверенным голосом сказал:
- Добрый вечер! Мы из Москвы, у нас... - директор окинул беглым взглядом мою одежду, сделал тот же пренебрежительный жест рукой, и оборвал меня раздраженным тенором:
- Ты скажи ишо, что ты из Махачкала. Давай, давай до сувидания, мэст нэт.
- А где у вас тут райком?
- Вон райкхом! Закирыт райкхом! До сувидания я сказал!
Не говоря больше ни слова от охватившего меня праведного гнева, я быстрыми шагами пошел в райком. Но там сидел один только старик-сторож.
- У вас есть телефон первого секретаря?
- Первый уехал район.
- А телефон второго секретаря?
- Футорой секхиретар сувадба кунак свой.
- А третий?
- Туретий секиретар вот телефон. - Я набрал номер третьего секретаря и объяснил ему, что мы из Москвы, едем в экспедицию исследовать даргинский язык, что экспедиция имеет важное международное значение. У нас есть письмо от члена Верховного Совета, ректора МГУ с просьбой всем советским и партийным органам содействовать членам экспедиции, а директор гостиницы не может решить вопрос с ночлегом.
- Идитэ в гостиниц, я сейчас сувяжус сы директор, фусо будт харшо. - Я, еще не веря удаче, положил трубку и пошел к гостинице. Сверху на меня высыпали посмотреть уже все звезды ночи. Они радовались моему успеху и мерцали приветственными сигналами своих лучей. Дул теплый ветерок, неся на пробу все новые и новые запахи южной горной долины. Навстречу мне что было мочи без кепки бежал толстый человек, а перед ним, это было видно даже невооруженным глазом, поспешно шевеля картонными крыльями, летела его заложенная какому-то местному бесу испуганная душонка.
- Зачем ви минэ HhHhHh ... HhHhHh нэ сказал HhHhHh...
- Я пытался.
- Фусо, HhHhHh фусо HhHhHh сычас HhHhHh будт сиделан, HhHhHh будт сиделан. HhHhHh Пят минут... - Через пять минут нас провели в большую комнату, где кроме наших, застеленных свежим бельем, стояли еще четыре кровати. В воздухе, перемешанный с запахом грязных носков, стоял запах одеколона "шипр". Паспорта у нас не спрашивали. После того, как мы расположились, я нашел опять директора и распорядился, чтобы все люди, которые стоят перед крыльцом, тоже были поселены. Директор хотел было опять завести свою бодягу по поводу мэст, но я, уже прочно войдя в роль Ивана Александровича Х., оборвал речь на полуслове и пронзил его таким тяжелым взглядом, сопровождая его сжиманием пальцев в кулаки и легким подергиванием губ, что он, сорвавшись с места визгливым голосом закричал на невидимых мне своих сотрудников что-то по-даргински. Раздался громкий топот множества подчиненных директору ног, и через несколько минут я увидел их с раскладушками, матрасами, подушками, комплектами белья. Все были устроены на ночлег. Последним постояльцам достался кабинет самого директора. Гармония торжественной ночи была восстановлена. Я вышел во двор пожелать небу хороших красок и свежести для утра и у вынесенного на улицу умывального корыта, над которым в ряд стояли раковины с водопроводными кранами, увидел Рашида. Держа в растопыренных руках двумя пальцами по носку, он лил через них воду.
- Вот, решил носки освежить, - сказал он, заметив мой удивленный взгляд. Затем он деловито закрыл краны. Выжал слегка смягчившийся, но не утративший благоуханных оттенков нейлон, торжественно отнес носки в номер и повесил их на просушку в ногах кровати, в аккурат перед моей подушкой. Под предлогом нелюбви к бьющим в глаза утренним лучам солнца я переложил подушку на противоположный край кровати и лег спать. Рашид, на всякий случай, закрыл комнату на ключ и тоже лег.
Часа через два, когда быстрый сон у нас должен был опять сменить медленный, в окно постучали. Стучали долго и настойчиво. Я, наконец, проснулся, открыл форточку и выслушал тех, кто стучал. За окном с недобрым, но каким-то покорным и даже извиняющимся выражением стояли пять лиц "кавказской национальности". Некоторое время они продолжали что-то возбужденно говорить по-даргински, но, наконец, заметив. что тип моего лица не очень подходит к даргинской речи, перешли на русский. Выяснилось, что их еще днем поселили в этот номер. В шкафах лежат их вещи. Они просто ходили в кино, а когда вернулись, дверь гостиницы была заперта. Сторож объяснил им, что в их номер поселили какого-то большого начальника из Москвы. Они очень извинялись, что осмелились нас разбудить, просили только выдать им их пожитки. Я густо покраснел. Мне не пришло в голову, что директор вот так запросто мог вышвырнуть на улицу пять человек, уже заплативших за ночлег, даже не позаботившись о том, чтобы вынести их вещи из номера. Быстро оделся, вышел из гостиницы, пригласил их к себе в номер и сказал, что это недоразумение. Они могут занять свои кровати и лечь спать. Потом пошел к сторожу, попросил раскладушку, расстелил на ней спальник и заснул до утра. Всем было отчаянно неловко. Мне - потому что по моей милости эти люди вынуждены были испытать шок и некоторое время лихорадочно искать выход из создавшегося положения. Им было неловко, потому что они потревожили важного человека из самой Москвы, и потому что он вдруг повел себя не так, как положено вести себя большому начальнику, а это может еще непонятно, чем кончиться. Рашиду же было просто стыдно за меня. Он несколько раз пытался меня тихо отговорить делать такие глупости, как уступать свою кровать местным вахлакам. И только торжественная горная ночь обрела, наконец, гармонию и наградила меня до утра тишиной, умиротворенностью и спокойствием. А ведь это, может быть, самое главное, быть в согласии с самим собою, чтобы совесть, "когтистый зверь, скребущий сердце, совесть, незваный гость, докучный собеседник, заимодавец грубый, эта ведьма, от коей меркнет месяц и могилы смущаются и мертвых высылают" тебя не грызла.
3. Гуниб - гранитная твердыня...
Утро было нежным и ласковым. Рашид опять слегка выпил, ехал посредине дороги и никого вперед не пропускал. Он был наполнен моим вчерашним успехом. Бумага действовала, и только моя непроходимая глупость не позволила добиться максимального эффекта. Со мной он почти не разговаривал. Перед самым Гунибом дорога переходит в довольно опасный серпантин. Слева пропасть, справа гора. Мы ехали по центру. Сзади посигналили. Рашид посмотрел в зеркало заднего вида, его пыталась обогнать светло-бежевая волга, свидетельствовавшая либо о большом чине, либо об очень солидном достатке ее владельца. Агулец не уступал. Началась своеобразная битва двух кавказских гордецов. Владелец волги совершенно не мог понять, что за наглец, сидя в задрипанном, скрипящем всеми стыками и узлами обшарпанном газике, видя в зеркало новенькую, ухоженную волгу. ведет себя так, как будто он едет на чайке, или, на худой конец, на зИме с махачкалинскими номерами. Он посмотрел на номер под кузовом и обомлел: он был агульским. Децибелы сигнала сзади стали угрожающе нарастать, постепенно теряя дискретные характеристики. В воздухе запахло озоном с примесью серы. Лицо Рашида выражало уверенное спокойствие, губы растянулись в мстительной торжествующей улыбке. На пике громкости и продолжительности сигнала волги, он неожиданно сдал немного вправо. Волга пошла на обгон, но когда она уже поравнялась с газиком, Рашид опять стал выруливать на стрежень. Шофер волги утопил педаль газа до упора, чуть вильнул влево так, что волга едва не полетела в пропасть и с трудом успел проскочить опасный метр, на котором Рашид мог столкнуть машину в бездну. В волге опустилось стекло передней дверцы, из нее высунулось вначале типично аварское лицо, изрыгнувшее какое-то, видимо, общекавказское проклятие, затем оно уступило место грозящему кулаку, тут же окутавшемуся
большим облаком пыли, и машина скрылась за очередным поворотом серпантина. Рашид был собой совершенно доволен. Он показал этим аварским уродам, кто хозяин Кавказа. Я был вне себя от праведного гнева.
- Рашид, ты совсем с ума сошел? Они же могли упасть в пропасть!
- Ты не шофер, - спокойно ответил агулец. - Мне, по-твоему, нужна кровная месть? У меня все было рассчитано до миллиметра. А ему не хрена выёживаться. У нас бумага, мы государственное дело исполняем, а он? Он кто такой? Местный богатей? Куда он спешит, э-э-э? К баранам своим? Успеет. - Я насупился и не отвечал ему, отношения между нами становились все более и более напряженными. В Гуниб мы приехали молча. Рашид выехал на большую площадь и поставил машину вызывающим торчком, т. е. прямо в центре, напротив странного памятника. На нем были изображены маленький Маркс, Ленин, который был выше своего учителя на голову, и огромный Сталин, точно превзошедший всех революционной кровожадностью. Я вышел из кабины, размял затекшие ноги и пошел за Рашидом в столовую. Там было довольно пусто. Блюдо для приезжих было одно: макароны с каменной котлетой. Но есть хотелось уже зверски, поэтому мы совершенно не расстроились. Сели за столик на четверых друг напротив друга, смотрели в тарелки. Рашид занес над тарелкой алюминиевую вилку, и я вдрг краем глаза увидел, как эта вилка вместе с лицом его быстро поплыла вверх. Я поднял глаза. За Рашидом стояли два огромных живых шкафа. Они без труда оторвали шофера от стула и молча понесли его к выходу. Рашид стал болтать в воздухе ногами, одновременно пытаясь выговорить:
- Куда вы меня несете? - Дело пахло керосином. Я побежал вслед за живописной группой в черных папахах, по дороге расстегивая сумку с бумагой. На выходе нас всех поджидали сверкающие яростью и жаждой мести глаза небольшого субтильного аварца, в котором я узнал того, кто сидел в бежевой волге и грозил Рашиду кулаком.
- Ти, агулский свиня! Ты чут не сбиросил нас в п|ропаст, и сейч|ас за это п|ап|латися. Несите его к п|ропасти! - шкафы дружно развернулись к нам, чтобы понять в каком направлении нести Рашида. Рашид заметил в этот момент, что по направлению к площади медленно двигается милиционер.
- Товарищ милиционер, товарищ милиционер! - истошно закричал Рашид, однако тот никак не реагировал на призывы несчастного агула и даже не прибавил шагу.
- Ахх-ха-ха-ха-ха, - злобно рассмеялся субтильный аварец, - ти думаешь, агулский п|ес, что он сейч|ас тебя сп|асать будет! Ахх-ха-ха-ха-ха, ахх-ха-ха-ха-ха! Ты знаешь, свиня, зачем он сюда идет? Он идет сюда, чтобы зарегистрироват смерт от несчастный сулучай! Ахх-ха-ха-ха-ха! Шел грязный агульский собак по к|рай п|роп|а-а-асть, сп|отыкунулся и уп|ал, и ушибся насимерт! - Шкафы снова подняли Рашида и понесли по направлению к пропасти. Судя по спокойной поступи милиционера они и не собирались шутить. До пропасти было метров сто. Я подбежал к субтильному, и напряженным голосом стал ему объяснять, что они неправы, что мы из Москвы, что у нас важная экспедиция по изучению аварского языка, что у меня есть бумага от ректора МГУ.
- Отвали, русский, ты нам не нужен, или ты тоже хочешь с другом-агулом в пропасть? - До пропасти оставалось метров пятьдесят, когда голова моя вдруг совершенно прояснилась, а к голосу получил доступ разум с его холодным расчетом. Я опять вспомнил уроки сценического мастерства. В меня вселился властный неустрашимый геройский тип. Я перестал бегать вокруг субтильного, обрел точку опоры, и властным басом, негромко, но веско сказал:
- Товарищ! Я, кажется к вам обращаюсь, товарищ! - Субтильный остановился, повернул ко мне голову, направил на себя ладонь и каким-то протрезвевшим голосом спросил%
- Я?!
- Вы, вы, подойдите ко мне. Я сказал подойдите ко мне! - он подошел. Если вы сейчас же не остановите своих друзей, вы можете попасть в очень неприятную историю. Я представляю здесь депутата Верховного совета, ректора МГУ академика Рема Хохлова. Вот бумага за его подписью с гербовой печатью. В вашем районе работает важная международная экспедиция МГУ, изучающая дагестанские языки. Тот, кого вы собираетесь сбросить в пропасть, - наш шофер, который находится при исполнении служебных обязанностей. Мы едем за начальником... экспедиции, доктором наук Кибриком... - Рашида тем временем уже подносили к пропасти.
- Слушай, я вижу, ты важный человек, но я сиделать уже ничего не могу. Пуравда, постой. Я сич|ас их п|азаву. Они его на минуту вып|устят. Если вы усп|еете добежать до машины, ваше счастье. - Он позвал их, они выпустили Рашида и обернулись. почти сразу я услышал звук заводящегося мотора, а еще через мгновение я висел уже на заднем борту Рашидова газика, с бешеной скоростью удаляющегося от Гуниба. С трудом в дикой тряске я забрался в кузов, на еще трясущихся ногах дошел до кабины, сел там на свой рюкзак и с облегчением стал смотреть на живописную группу в черных папахах, к которой присоединился и милиционер. Маленький, субтильный аварец бегал вокруг шкафов и, энергично размахивая руками, время от времени показывал в нашу сторону.
(Продолжение следует)