Заметки на полях книги Умберто Эко "Поиски совершенного языка" (окончание)
Если все это так, а я в этом совершенно не сомневаюсь, то истоки знаний, которые в результате позволили построить первые искусственные языки, равно как и провести первые эксперименты над языком, надо искать не в религиозных текстах, а в шумерском и египетском письме (конец пятого тысячелетия до н. э.), в шумерских пособиях для писцов, где появляются первые элементы грамматики парадигматического типа (середина третьего тысячелетия до н. э.). Оттуда идет непрерывная традиция построения грамматик этого типа вплоть до наших дней. Именно благодаря тому, что древние греки усвоили первые шумерские и египетские лингвистические уроки, они смогли построить и свое лингвистическое учение. На это указывают многие исследователи, да и тот факт, что греческая лингвистическая традиция, например, в противоположность индийской, носит тот же парадигматический характер (грамматика сводится по большей части к описанию парадигм склонения и спряжения), что и у шумеров, а описание языка, как и у шумеров, представляется грекам в виде номенклатуры имен, говорит в пользу этой идеи. Если учесть этот очевидный для историков лингвистики факт, то следующий вывод можно считать уже трюизмом: вся европейская грамматическая и вообще лингвистическая традиция проистекает из древнегреческой и следовавшей у нее в кильватере древнеримской. Вся европейская синхронная лингвистическая премудрость выросла из сочинений Присциана.
Академический, как казалось Эко, прием сужения материала исследования не позволил ему вспомнить о том, что первые сведения о построении и использовании искусственного языка относится к древнегреческому периоду. Источники указывают на то, что автором первого искусственного языка был великий хирург древности Гален, человек, получивший глубокое философское и естественно-научное образование в греческой части Малой Азии, в самой Греции и в Египте. В философское образование входила риторика, а частью риторики была грамматика. Искусственный язык Галена до нас не дошел, как и большая часть других его сочинений, но упоминания о нем в литературе имеются (подробнее см., например, Дрезен 1928).
Если вернуться теперь к дошедшим до нас искусственным языкам, можно утверждать, что в конце концов lingua ignota аббатисы Хильдегарды ценен был, например, для Тритемиуса не тем, что словарь его состоял в большой части из глоссолалий, а тем, что там используется искусственная, придуманная Хильдегардой грамматика, не знающая исключений, что в этой грамматике использовано знание о том, как принципиально должна быть устроена грамматика языка, как должно быть устроено словообразование. Интересно и то, что, как и многие более поздние грамматики искусственных языков, лингва игнота был построен по агглютинативному принципу. Да и само знание о том, что язык состоит из словаря и грамматики является обязательным условием для того, чтобы в некотором построении, использующем это знание, вообще признали язык.
Равным образом и комбинаторные опыты Каббалы, равно как и опыты Луллия, следует, на мой взгляд, возводить не к Библии, как к объекту толкования, а к Пифагору, первым выдвинувшему идею о том, что в основе строения мира лежат числа. Известно, кстати, что среди древнееврейских сект были и пифагорейские (см. об этом Холл 1993).
Все указанные ложные выводы об истоках искусственных языков, на мой взгляд проистекают из того, что у Эко нет профессионального лингвистического образования. Это становится видно невооруженным взглядом, когда автор рецензируемой книги ссылается на лингвистическую теорию, которой он будет придерживаться - теорию Л. Ельмслева. Именно ее когда-то взял за основу семиотической теории и Р. Барт. В настоящее время теория Ельмслева не используется при описании языка в качестве базовой теории ни одним профессионалом. А. Мартине еще в шестидесятые годы вынес этой теории приговор, охарактеризовав ее, как башню из слоновой кости, несомненно, строгую, красивую, но бесполезную уже потому, что она построена как дедуктивная система. Лингвистика же все-таки должна быть отнесена к эмпирическим наукам, которые в качестве основного метода используют индуктивно-дедуктивный: на основе материала строится теоретическая гипотеза, которая затем проверяется новым материалом, затем теория уточняется и снова проверяется и т. д. В общем-то, эмпирику Эко ссылка на Ельмслева нужна исключительно для придания большей солидности его построениям. Особенных следов влияния ельмслевской теории в дальнейшем тексте не видно: ни о каком дедуктивном построении у Эко говорить не приходится.
Вторая глава книги называется пансемиотика Каббалы. Во "Введении" Эко пишет: "...я решил рассматривать только проекты языков как таковых". Далее перечисляются классы проектов и исследований, которые автор книги намерен рассмотреть. Каббала ни в один из этих классов не попадает. Собственно из трех ее книг Эко касается в исследовании только Сефер Ециры, поэтому, чтобы не вводить читателя в заблуждление, корректнее было бы и не называть часть по целому, а говорить о Сефер Ецире.
По замыслу книги главка о тексте Каббалы нужна автору для того, чтобы начать разговор о Р. Луллии. Однако тот куцый отрывок из Сефер Ециры, который приводится в исследуемом сочинении не дает никакого представления даже о первой книге Каббалы. Больше всего в этой главе говорится об Абулафии, тексты которого к Каббале не относятся. В результате основание, на котором была построена средневековая каббалистика остается для читателя совершенно неясным. Между тем, для развития лингвистики и семиотики в целом Каббала и особенно Сефер Ецира имеет огромное значение. Рассматривать религиозно-мистические аспекты этого древнего трактата мы оставляем историкам и теологам. Однако по какой причине именно семиотическую сторону Каббалы Эко, как специалист в этой области, оставил в стороне, в общем, не очень понятно.
С семиотической точки зрения Сефер Ецира представляет собой попытку построения символической модели космоса и в этом смысле встраивается в большой ряд подобного рода конструкций, начиная с Arbor Mundi - древа мира, интерпретации строения и истории Космоса через сравнение его со структурой тела человека (ср. древнеиндийский миф о первочеловеке Пуруше), числовой модели космоса, которую строили пифагорейцы и т. д. Кажущимся новшеством Сефер Ециры было то, что в качестве дополнительного материала моделирования были взяты буквы еврейского алфавита, а, следовательно, и сам иврит, поскольку буквы обозначают фонемы этого языка, из фонем складываются слова совершенно конкретного языка и т. д. Связка здесь совершенно понятна - буквы обозначали еще и числа, оторвать число от буквы - значит нарушить первоначальный синкретизм символов. Восстанавливая историческую справедливость, следует сказать, что и моделирование космоса с помощью алфавита и особенно языка, также не было изобретением автора Сефер Ециры. За пять - шесть веков до предполагаемого времени создания Каббалы индийский монах Панини создал свое восьмикнижие, которое было посвящено подробнейшему описанию санскрита, но по структуре своей, как было показано А. В. Парибком, было изоморфно Дхарме и, видимо, было основано на представлениях Панини об устройстве космоса.
Справедливо отметить, правда, что творение Панини - факт истории другой цивилизации. В нашей же ойкумене Сефер Ецира была, скорее всего сжатым изложением главной доктрины какого-то мистериального сообщества, идеи которого перекликались с идеями древнеегипетских, древневавилонских, халдейских и других мистериальных сообществ.