Заметки на полях книги Умберто Эко "Поиски совершенного языка" (продолжение)
Вот это и свидетельствует о своеобразном семотрясении большого масштаба. Волна от потрясения семиотического сознания европейского населения тех времен была интернациональной и продолжала широко распространяться по всему миру, меняя формы и захватывая все большие и большие семиотические фрагменты культуры. Так продолжалось до начала первой мировой войны, после чего тенденция национального объединения и консолидации сменилась на противоположную - замыкание народов в рамках национальных идеологий. При этом литература осталась той заводью, которая не подчинилась общему развороту: там волна экспериментов над языком продолжалась. Отдельно нужно отметить, что эпицентром семиотической нестабильности в науке в этот период была математика. В XIX, начале ХХ в. в этой науке произошли необыкновенно важные события. Гаусс, Лобачевский, Риман, Буль, Дедекинд, Грассман, Кантор, Гильберт потрясли основы математики, казалось, ее строгие логические основания начали шататься. Неслучайно поэтому математик Фреге, которого Эко упоминает лишь вскользь, обратился к ее фундаментальным проблемам, - в частности, к логическим основаниям своей науки. В 1879 г. Фреге сформулировал проблему и попытался найти ей решение. Выяснилось что, логические основания математики нельзя не только сформулировать на естественном языке, их нельзя с его помощью и обнаружить. Для достижения этой цели необходимо создать искусственный язык, который бы отличался от естественного тем, что он абсолютно точен и абсолютно однозначен (о необходимости подобного языка впервые сказал лорд Бэкон). Фреге создает свой Begriffsschrift, т. е. алфавит понятий и пытается на нем построить аксиоматическую теорию арифметики.
Но Рассел, пожалуй, единственный человек в Европе, который умел читать на созданном Фреге языке, обнаруживает в его уже готовом построении, а именно в девятой аксиоме, логический парадокс, что естественно разрушает все здание. Вместе они пытаются найти выход из положения, но он не обнаруживается. Вся эта детективная история заканчивается только в 30-х годах, когда Гёдель, имя которого у Эко даже не упоминается, формулирует свою знаменитую теорему о неполноте, в которой просто приговаривает человеческую логику либо к неполноте, либо к нестрогости, либо к неадекватности при попытке достигнуть абсолютной точности в символическом моделировании. Можно понять в какое семиотическое состояние все это привело математиков. Хорошее представление об этом дает математический съезд начала века, на котором Гильберт сформулировал свои знаменитые главные проблемы, которые должна решить математика в ближайшем столетии. Чуть менее напряженная ситуация была в физике, но она благополучно разрешилась созданием теории относительности (1905, 1916 гг.).
Для выяснения правомерности постановки вопроса о семиотических катаклизмах следовало бы задаться вопросом, а были ли и до этого подобные ситуации? Ответ должен быть утвердительным. Первое - после изобретения письма, когда писцы стали самыми важными чиновниками в Египте и Шумере (об этом прямо сказано в наставлении молодым писцам см. об этом, например, в книге акад. Коростовцева о писцах).
Когда изменилась вся культурная жизнь древних государств. С шумерской традиции построения книг для обучения писцов началась всемирная рефлексия по отношению к речи, были составлены первые грамматики. Второе из известных нам семотрясений было в 5 - 3 вв. до Р. Х., когда человечество переходило от мифологического способа моделирования мира и собственного поведения к философскому, когда великие философы того времени Парменид, Демокрит, Платон, Аристотель обсуждали языковые проблемы (споры об установлении имен по природе обозначаемого или по социальному договору). От этих времен идет искусство красноречия, грамматика, логика и диалектика, как его части. Отдельный процесс происходил в Индии. Там был Панини. От него пошла непрерывная линия лингвистической философии, вершиной которой были сочинения Бхартрихари (VI в.) и Анандавардханы IX в. Именно в Индии сформировался господствующий взгляд на язык как на деятельность. Гумбольдт, знакомый с индийской философией был не изобретателем идеи о том, что язык не эргон, а энергейя, а скорее просветителем. Идея о том, что к языку нужно относиться, как к самой подробной модели космоса в Индии была известна с V - IV вв. до Р. Х. И последнее перед XIX в. потрясение семиосферы перед тем, о котором говорилось выше, было в XVII - XVIII в., когда вдруг все великие умы того времени Декарт, Мерсенн, Лейбниц, Ньютон, Бойль, основатель королевской академии Великобритании Уилкинз и др. стали либо сами изобретать искусственные языки (Мерсенн, Лейбниц, Ньютон, Уилкинз), либо давать дельные советы (Декарт), либо изучать уже созданные и на них говорить (Бойль). С этого времени началась непрерывная традиция изобретения искусственных языков.
Очевидно, все эти явления были связаны с резкими поворотами в формировании систем знания и метаязыков, которые их обслуживают. А Библия, на мой взгляд, - лишь ограниченная европейской ойкуменой поверхностная матрица формирования событий.
Подобный взгляд на вещи позволяет понять многое, например, почему идеи самых радикальных экспериментов над поэтическим языком в России пришли в голову двум поэтам с математическим образованием: как известно, Белый закончил математический факультет Московского университета, а Хлебников - физмат Казанского и Петербургского университета. Почему их объединяли чисто пифагорейские воззрения на идеалистические представления об основе мира (числа и музыка, с одной стороны, и единый символ и просто единое, с другой), почему в творчестве одного из них так много гумбольдтианства, а, следовательно, и так много совпадений с идеями индийской лингвистической философии, почему, с другой стороны, образ его мыслей, отдельные проекты просто совпадают с идеями изобретательницы первого из дошедших до нас искусственных языков lingua ignota мистической поэтессы XII века аббатисы Хильдегард: язык ее, по сообщению исследовавшего его С. Н. Кузнецова, представляет собой на большой процент глоссолалию.
Между творчеством Белого и творчеством святой Хильдегард много и других сходств. Как и Белый она увлекалась и естественными науками, как и он, она пыталась объединить в своем творчестве элементы знания и искусство. Почему, с третьей стороны, у Белого можно найти прямые совпадения с пассажами из Платоновского Кратила при явно независимом их воспроизведении? Сравним два отрывка: «В голубеющем «д» есть поверхность растительной ткани; «д» - форма растений; росты сил, становясь явнозримыми - д; и «д» - ставшее становление; оно - всякая форма (предметов, растений и мысли); там где «т» есть - есть звон; переходы же в «з» - разбивание; металл, «д» - пластинка металла; и оттого «д» при переходе обратном - строительство формы из света; «д» в «л» формирует кристалл; «л» есть пар; «лд» есть лед; соединяяся с «р» «д» есть форма в движении; в интуитивном познании категории (д) сочетаются с «р» (содержанием); мы мыслим раскрытие тайны о «древе»; и мысль наша - древо; и древо растительной жизни, непостижимое оку, теперь постижимо, как мысль внутри нас; в нас вперяется: дерево, dendron. Смоковница Будды (ткань нервов), развив свою крону (наш мозг) наливает плоды: цветет образом звука, растением звука выходит из мозга; мы видим орнаменты. И Гете, увидевши мысли свои, как цветы, создает тогда именно; «Метаморфозу растений»» Это Белый. А вот это - подтрунивающий над Кратилом Платон: «Прежде всего, r представляется мне средством [выразить] всякое движение <…> А йотой он воспользовался для выражения всего тонкого, что могло бы проходить через вещи <…> В свою очередь сжатие языка при произнесении дельты и упор при произнесении тау полезно, кажется, применить для выражения скованности уздою и стояния…».
Почему в творчестве другого из этих двух поэтов-математиков самые общие идеи на очень большой процент совпадают с идеями уже высказывавшимися авторами искусственных языков XVII - XVIII вв., например, об алфавите понятий. Я мог бы привести здесь цитаты, скажем из Декарта, или из Лейбница по мысли полностью совпадающие с высказываниями Хлебникова. Н. Н. Перцова, исследовавшая вопрос о заимствованиях у Хлебникова идей Далгарно, Уилкинза, Декарта, Лейбница нашла в записях первого большое число выписок из работ великих ученых того времени. Сходные обстоятельства порождают сходство в поведении. Почему, с другой стороны, идею Пифагора Хлебников приписывает себе: «Многие соглашаются: бывающее едино. Но никто еще до меня не воздвигал жертвенника перед костром моей мысли, что если все едино, то в мире остаются одни числа, так как числа и есть ничто иное, как отношение между единым, между тождественным, то, чем может разниться единое». И о едином и о числах как основании строения мира первым сказал Пифагор. Сходные обстоятельства порождают сходные мысли.
Но Рассел, пожалуй, единственный человек в Европе, который умел читать на созданном Фреге языке, обнаруживает в его уже готовом построении, а именно в девятой аксиоме, логический парадокс, что естественно разрушает все здание. Вместе они пытаются найти выход из положения, но он не обнаруживается. Вся эта детективная история заканчивается только в 30-х годах, когда Гёдель, имя которого у Эко даже не упоминается, формулирует свою знаменитую теорему о неполноте, в которой просто приговаривает человеческую логику либо к неполноте, либо к нестрогости, либо к неадекватности при попытке достигнуть абсолютной точности в символическом моделировании. Можно понять в какое семиотическое состояние все это привело математиков. Хорошее представление об этом дает математический съезд начала века, на котором Гильберт сформулировал свои знаменитые главные проблемы, которые должна решить математика в ближайшем столетии. Чуть менее напряженная ситуация была в физике, но она благополучно разрешилась созданием теории относительности (1905, 1916 гг.).
Для выяснения правомерности постановки вопроса о семиотических катаклизмах следовало бы задаться вопросом, а были ли и до этого подобные ситуации? Ответ должен быть утвердительным. Первое - после изобретения письма, когда писцы стали самыми важными чиновниками в Египте и Шумере (об этом прямо сказано в наставлении молодым писцам см. об этом, например, в книге акад. Коростовцева о писцах).
Когда изменилась вся культурная жизнь древних государств. С шумерской традиции построения книг для обучения писцов началась всемирная рефлексия по отношению к речи, были составлены первые грамматики. Второе из известных нам семотрясений было в 5 - 3 вв. до Р. Х., когда человечество переходило от мифологического способа моделирования мира и собственного поведения к философскому, когда великие философы того времени Парменид, Демокрит, Платон, Аристотель обсуждали языковые проблемы (споры об установлении имен по природе обозначаемого или по социальному договору). От этих времен идет искусство красноречия, грамматика, логика и диалектика, как его части. Отдельный процесс происходил в Индии. Там был Панини. От него пошла непрерывная линия лингвистической философии, вершиной которой были сочинения Бхартрихари (VI в.) и Анандавардханы IX в. Именно в Индии сформировался господствующий взгляд на язык как на деятельность. Гумбольдт, знакомый с индийской философией был не изобретателем идеи о том, что язык не эргон, а энергейя, а скорее просветителем. Идея о том, что к языку нужно относиться, как к самой подробной модели космоса в Индии была известна с V - IV вв. до Р. Х. И последнее перед XIX в. потрясение семиосферы перед тем, о котором говорилось выше, было в XVII - XVIII в., когда вдруг все великие умы того времени Декарт, Мерсенн, Лейбниц, Ньютон, Бойль, основатель королевской академии Великобритании Уилкинз и др. стали либо сами изобретать искусственные языки (Мерсенн, Лейбниц, Ньютон, Уилкинз), либо давать дельные советы (Декарт), либо изучать уже созданные и на них говорить (Бойль). С этого времени началась непрерывная традиция изобретения искусственных языков.
Очевидно, все эти явления были связаны с резкими поворотами в формировании систем знания и метаязыков, которые их обслуживают. А Библия, на мой взгляд, - лишь ограниченная европейской ойкуменой поверхностная матрица формирования событий.
Подобный взгляд на вещи позволяет понять многое, например, почему идеи самых радикальных экспериментов над поэтическим языком в России пришли в голову двум поэтам с математическим образованием: как известно, Белый закончил математический факультет Московского университета, а Хлебников - физмат Казанского и Петербургского университета. Почему их объединяли чисто пифагорейские воззрения на идеалистические представления об основе мира (числа и музыка, с одной стороны, и единый символ и просто единое, с другой), почему в творчестве одного из них так много гумбольдтианства, а, следовательно, и так много совпадений с идеями индийской лингвистической философии, почему, с другой стороны, образ его мыслей, отдельные проекты просто совпадают с идеями изобретательницы первого из дошедших до нас искусственных языков lingua ignota мистической поэтессы XII века аббатисы Хильдегард: язык ее, по сообщению исследовавшего его С. Н. Кузнецова, представляет собой на большой процент глоссолалию.
Между творчеством Белого и творчеством святой Хильдегард много и других сходств. Как и Белый она увлекалась и естественными науками, как и он, она пыталась объединить в своем творчестве элементы знания и искусство. Почему, с третьей стороны, у Белого можно найти прямые совпадения с пассажами из Платоновского Кратила при явно независимом их воспроизведении? Сравним два отрывка: «В голубеющем «д» есть поверхность растительной ткани; «д» - форма растений; росты сил, становясь явнозримыми - д; и «д» - ставшее становление; оно - всякая форма (предметов, растений и мысли); там где «т» есть - есть звон; переходы же в «з» - разбивание; металл, «д» - пластинка металла; и оттого «д» при переходе обратном - строительство формы из света; «д» в «л» формирует кристалл; «л» есть пар; «лд» есть лед; соединяяся с «р» «д» есть форма в движении; в интуитивном познании категории (д) сочетаются с «р» (содержанием); мы мыслим раскрытие тайны о «древе»; и мысль наша - древо; и древо растительной жизни, непостижимое оку, теперь постижимо, как мысль внутри нас; в нас вперяется: дерево, dendron. Смоковница Будды (ткань нервов), развив свою крону (наш мозг) наливает плоды: цветет образом звука, растением звука выходит из мозга; мы видим орнаменты. И Гете, увидевши мысли свои, как цветы, создает тогда именно; «Метаморфозу растений»» Это Белый. А вот это - подтрунивающий над Кратилом Платон: «Прежде всего, r представляется мне средством [выразить] всякое движение <…> А йотой он воспользовался для выражения всего тонкого, что могло бы проходить через вещи <…> В свою очередь сжатие языка при произнесении дельты и упор при произнесении тау полезно, кажется, применить для выражения скованности уздою и стояния…».
Почему в творчестве другого из этих двух поэтов-математиков самые общие идеи на очень большой процент совпадают с идеями уже высказывавшимися авторами искусственных языков XVII - XVIII вв., например, об алфавите понятий. Я мог бы привести здесь цитаты, скажем из Декарта, или из Лейбница по мысли полностью совпадающие с высказываниями Хлебникова. Н. Н. Перцова, исследовавшая вопрос о заимствованиях у Хлебникова идей Далгарно, Уилкинза, Декарта, Лейбница нашла в записях первого большое число выписок из работ великих ученых того времени. Сходные обстоятельства порождают сходство в поведении. Почему, с другой стороны, идею Пифагора Хлебников приписывает себе: «Многие соглашаются: бывающее едино. Но никто еще до меня не воздвигал жертвенника перед костром моей мысли, что если все едино, то в мире остаются одни числа, так как числа и есть ничто иное, как отношение между единым, между тождественным, то, чем может разниться единое». И о едином и о числах как основании строения мира первым сказал Пифагор. Сходные обстоятельства порождают сходные мысли.