О наличии независимого жизнеощущения (перевод с нем.)
О наличии независимого жизнеощущения
I.
И тогда практически лысый, известный своими выходками диск-жокей метнул дорогие виниловые пластинки на утомлённый бессонной ночью танцпол. Они разлетелись на куски, которые тут же смешались с затоптанными бычками, пятнами апельсинового сока, осколками стекла и растоптанными пластиковыми стаканчиками. Кто-то уже включил свет, поэтому всё это было отлично видно. Ни мерцающая голубая подсветка, ни флуоресцирующие рисунки на стенах, ни тонированные галогенные лампы, ни диско-шары - ничто не создавало более иллюзий. В нашем деле включение света - это «кто не спрятался, я не виноват». На этом всё заканчивается. Почти всё, кроме, конечно, разбрасывания пластинок на танцполе, закатывания скандалов, озверения, умопомрачения или засыпания в вертикальном положении. В данном случае всё было весьма прозаично: диск-жокей хотел больше денег! И высказал своё пожелание владельцу клуба, не в то время и не в том месте. Тот отнёсся к просьбе без должного понимания, охарактеризовав ночную работу диджея в следующих выражениях: «запугивание клиентов», «слишком мрачно» и, конечно, «старьё». Тут следует отметить, что, во-первых, метатель пластинок действительно имел довольно странный музыкальный вкус, а во-вторых - что не владельцу клуба было об этом судить, поскольку у него в принципе не было понятия о музыке, так как в тайне он предпочитал попсу. Между тем диджей всё-таки еженедельно собирал по клубам аудиторию около 1000 любителей независимой танцевальной музыки. Назовём его Томом, хотя звали его конечно совсем по-другому, но не хочется прилюдно выносить сор из избы. А владельца клуба назовём Доктором Косяковым. Доктором - потому что он, к сожалению, частенько баловался со шприцами, а Косяковым - потому что потом он порол косяки. Том и Доктор Косяков, стало быть, снова срались из-за денег, два этаких крайне независимых человека. Том весь раскраснелся, и казалось, что голова у него того и гляди лопнет, как в моём любимом фильме «Рассвет мертвецов».
Доктор Косяков, вооружённый коктейлем, сидел за барной стойкой и изображал великосветского бизнесмена - тут следует отметить, что его танцевальный храм располагался в городке Гельзенкирхен. Среди остальных присутствующих были двое вышибал, которые уже хотели расходиться по домам вместе со свежеснятыми девочками, двое ужранных в хлам постоянных клиентов, нетвёрдо сидящих на лестнице, ведущей в барной стойке, и, конечно, я сам - в то время «директор» ночного заведения, ответственный за мелкие бытовые формальности и содержание сейфа с ночной кассой клуба в виде жестяной банки. То есть у меня была самая тупая и лучше всего оплачиваемая должность в заведении - ничего не делаешь, бьёшься головой о низкий дверной проём пивного погреба, уходишь последним, и если что-то случается - виноват ты.
Доктор Косяков лениво тряхнул стаканом с коктейлем. Том ещё не осознал, что метание пластинок - это не по-взрослому, и может привести скорее к вычетам из оклада, чем к его повышению. «Если бы не я, в твою шарагу вообще бы никто не ходил!» - орал он. Пластинка Ника Кейва разлетелась на тысячи кусочков. Мне было больно на это смотреть. «Можете вообще сами тут своё говно мутить, наймите себе какую-нибудь жопу позёрскую, гниду без понятий!» - продолжал Том. При этом он грохнул одну из работ The Mission (для меня осталось неизвестным, какой это был альбом, хотя само по себе выражение «неизвестная пластинка The Mission» звучит странно). «Мне нужно ещё 50! Начиная с сегодняшнего дня, а иначе я тут больше не работаю! Один хер ты всё на наркоту спускаешь!» Да, этого ему не следовало говорить. После такого был неизбежен запуск шарманки на тему «Я уже давно в завязке». Что и произошло.
Доктор Косяков парировал: «Ты же знаешь, Том, я уже несколько недель как завязал. Кроме того, тебя это не касается, и к делу отношения не имеет». Последнее было правдой, первое - ложью. «Я заплатил тебе 380 за 6 часов плохой музыки. Это слишком много». «Я тебе не мейнстримовая шлюшка какая-нибудь. Хочешь вейв, получаешь вейв. Так что гони ещё 30 хотя бы!». Короткая пауза. Похоже было, что стороны достигли согласия и полёт пластинок прекратился. Как мило - раскуривание трубки мира в 6.30 утра в воскресенье. Пройдёт ещё несколько минут, и они выйдут рука об руку из заведения, и оба снова будут в завязке… Доктор Косяков достал бумажник и бросил Тому 30 марок под ноги. «Не будь дураком, не бери!» - подумал я. Он взял. Вейв-диджеи - народ во многих смыслах небогатый.
Я рассчитал обоих вышибал, после чего они оторвали сидячих от ступенек и увели, пригласил на выход Тома и Доктора Косякова, закрыл тяжёлую входную дверь и стал наслаждаться покоем. Отлично. Отдельные моменты тогдашней жизни мне нравились, но их было немного. Например, когда все уходили, можно было сложить деньги в кассу, захлопнуть кассовую книгу, выключить электричество и посасывать мартини. И конечно, момент выхода через служебный вход заведения и встречи утра. Воскресного утра. Такого католически-евангелически стилизованного, яркого и дико усталого утра. Мужчина в шляпе выгуливает таксу, подростки зарабатывают себе на карманные расходы доставкой воскресных газет, поднимаются жалюзи, из окон высовываются пуховые одеяла для просушки, при этом на стенах квартир можно увидеть пейзажи местных курортов в уродливых рамках. Круто. Вот это и было для меня независимостью. Да и сейчас есть. Ты садишься в автомобиль, город ещё спит, на встречу попадаются только те немногие, кто работает в воскресенье и никто не знает, что ещё несколько часов назад ты принимал участие в организации мега-хардкорной инди-вечерины для сотни слушателей. Всё прочее - обдираловка, функционирующая по законам рынка. Наливается пиво, кубики льда падают в стаканы с напитками, публика в спортивных костюмах внутрь не допускается с целью облегчения самоидентификации.
II.
Заведение разорилось. Мои родители только обрадовались, потому что теперь я должен был стать врачом и «вознестись» над серым окружением. Владелец сбежал от долгов за неуплату налогов в Испанский кемпинг и в дальнейшем я слышал о нём только всякую жуть. Среди прочего рассказывали, что он стал водителем машины, полирующей ледовое покрытие на закрытом катке. Я жил в своём красном «Гольфе Дизеле», и мой полный адрес был следующим: «за табачным ларьком справа от дома его родителей». Вместе со мной в красном «Гольфе» проживал неуклюжий всезнайка Торстен со своим псом Ричардом. У Ричарда в голове была только еда, и пожирал он всё, что находил: камни, траву, открытки, коврики, волнистых попугайчиков и мою картошку-фри. Последняя ему нравилась даже больше, так как она была моей. Ввиду прогрессирующей жизненной несостоятельности родители катапультировали меня из детской, поэтому жили мы в машине, а мыться ходили к ним в дом, когда отец уходил на работу. Вот такое оно, материнское сердце. Ричард тем временем присоседился к собаке моих родителей. Это была маленькая тихая сука спаниеля, звали её Тессой, и у неё было мало шансов в борьбе с уличной дворнягой за свою именную кормушку. В машине было холодно, любовные связи не налаживались («Эй, крошка, хочешь к нам в машину?»), кроме как с Бундесвером, отсрочка закончилась, денег не было - того и гляди станешь поп-звездой, не так ли? У нас с Торстеном не было никакого понятия о музыке, поэтому Марк и Хайо нам подошли, ведь они тоже ничего в этом не смыслили. Так что наш путь в качестве «индии-группы» определился. Мы решили делать музыку с помощью того, чем её делать нельзя - пилы, автомобильные шины, плинтусы, стальные балки, коробки, ковши с осколками стекла. Сейчас все закричат: «Это уже делали Нойбаутен!». Так и есть, но мы тогда об этой группе не слышали. Да и пускай кричат, мне всё равно виднее. Во всяком случае, репетиционной у нас не было, и это означало репетиции на лоне природы. Зимой и летом, в грозу и стужу, под снегом и градом (ну, под градом, это, пожалуй, перебор…) мы ныкались по всяческим неправдоподобным местам и мучали себя и свои инструменты. Как то раз мы играли какаю-то чушь под старым железнодорожным мостом, и всех глючило, что как будто бы того и гляди проедет поезд. И это несмотря на то, что между рельсами уже выросла метровая трава. Видимо, дело было в том, что и в нас самих уже было немало «травы» на тот момент. Тогда у нас не было отдельных песен, а был джем, на фоне которого зачитывались странные тексты. Основными темами были любовь, секс и страх быть отвергнутым, но иногда проскальзывали и более щекотливые - например, о бутербродах с ливерной колбасой. Наша первая настоящая песня называлась «Будда со стройки» и повествовала о том, как мне однажды пришлось поработать помощником разнорабочего на возведении строительных лесов. Песня состояла из следующих элементов: шум, пауза, слова «бутерброд с ливерной колбасой», шум. Смысл песни в том, что место бутерброду найдётся даже в перерывах между работой. Как видите, музыка не всегда сложна.
Наш первый концерт мы дали на площади Генриха Гейне в Дюссельдорфе. Город этот абсолютно никчёмен, потому что, во-первых, это родина фронтмена Die Toten Hosen, а во-вторых, потому что он погряз в самодовольстве. Концерт прошёл с большим успехом: на нас были ботинки, разрезанные по середине таким образом, что пальцы высовывались наружу - таким было наше понимание классических полуботинок под призмой идиотии. Минут через 10 подошли полицейские, так как игра на музыкальных инструментах без разрешения запрещена - ещё одна причина заняться андеграундом. Под одобрительные возгласы группы панков нас выдворили с площади. Это был плевок в душу, и мы на собственном опыте узнали, как выглядит поддержка талантов в нашей стране. И всё-таки нам удалось найти репетиционную и наработать некоторое количество материала. Благодаря нескольким ядрёным концертам мы стали культовой группой в своей деревне и, хотя и не заработали денег, обрели нескольких преданных фанатов. Время шло, «быть не как все» стало модным, люди приходили в группу и уходили из неё, мы играли в первой попавшейся закусочной и в итоге умудрились подписать контракт на первый альбом со звукозаписывающей фирмой. Я не буду писать о том, какой крутой группой стал наш проект Stendal Blast, так как это будет похоже на саморекламу. Во всяком случае, мы работаем уже много лет, делаем музыку, ездим по стране, не разбогатели; есть те, кто нас любят, есть те, кто нас ненавидит. Есть те, кто верит в нас и хочет, чтобы становились всё более известными. Нас игнорируют или освистывают, мы проезжаем 30000 километров в год, мы плохо спим, живём в гостиницах, не можем позволить себе покупку новых инструментов, не едим бутерброды с икрой, не срём в позолоченные унитазы, не загордились, пишем музыку с немецкими текстами, даём интервью, ссоримся и миримся, смеёмся и кричим, предпочитаем «Бургер Кинг» «Макдональдсу», моем полы, работаем как все, зарабатываем на кусок хлеба, имеем перерасход на кредитках и плесень в репетиционной, знаем многих людей, боремся со спамом, боимся тёмных автобусных остановок, думаем о смерти, наслаждаемся жизнью, иногда мы остроумны, чаще всего циничны, иногда разочарованы (особенно после просмотра новостей), но больше всего нам нравится быть на сцене рядом со своей публикой. Мы - независимая группа.
III.
Всё было бы намного проще, если бы мы могли преодолеть силу тяжести. По утрам было бы легче вставать с постели, апельсиновый сок можно было бы пить стоя на голове, варикозное расширение вен перестало бы беспокоить домохозяек, и можно было бы хоть немного побыть превыше всего. К сожалению, это бы совершенно не сработало; но и сидеть сложа руки и прозябать в общем болоте - это тоже не работает; так что нос по ветру и хвост пистолетом! Когда позвонил господин Мацке и предложил написать что-нибудь о независимом жизнеощущении, мне сначала взгрустнулось. У меня нет особенного желания распахивать объятия для так называемой «независимой сцены». Для меня лишь несколько минут в день бывают действительно «независимыми»: когда я прохожу куда-нибудь без очереди, когда на меня кто-нибудь тупо пялится, когда продавщица удивляется, что я с ней общаюсь, а не просто покупаю хлеб, когда я писаю на стену в центре города, когда испытываю эйфорию, когда могу наслаждаться видом старых промышленных построек, когда мне говорят что я необыкновенный, когда я покупаю что-нибудь не в «Икеа», когда в шесть часов утра возвращаюсь с дискотеки. «Быть независимым» означает: жить двойной жизнью, находить ниши, решать повседневные вопросы в «обычном» мире для того, чтобы достичь чего-то действительно важного в «параллельном». И так происходит с каждым, в конце концов. Поэтому если бы мне пришлось обрисовать данную тему вкратце, я бы процитировал одну из наших песен: «Мы хотим любить, когда хотим! Мы хотим целовать, когда хотим; и чувствовать не то, что обязаны - прежде всего, любить то, что хотим!» Ничего большего мне и не нужно.
Оригинал:
http://www.satt.org/gesellschaft/01_03_gothic_1.html
I.
И тогда практически лысый, известный своими выходками диск-жокей метнул дорогие виниловые пластинки на утомлённый бессонной ночью танцпол. Они разлетелись на куски, которые тут же смешались с затоптанными бычками, пятнами апельсинового сока, осколками стекла и растоптанными пластиковыми стаканчиками. Кто-то уже включил свет, поэтому всё это было отлично видно. Ни мерцающая голубая подсветка, ни флуоресцирующие рисунки на стенах, ни тонированные галогенные лампы, ни диско-шары - ничто не создавало более иллюзий. В нашем деле включение света - это «кто не спрятался, я не виноват». На этом всё заканчивается. Почти всё, кроме, конечно, разбрасывания пластинок на танцполе, закатывания скандалов, озверения, умопомрачения или засыпания в вертикальном положении. В данном случае всё было весьма прозаично: диск-жокей хотел больше денег! И высказал своё пожелание владельцу клуба, не в то время и не в том месте. Тот отнёсся к просьбе без должного понимания, охарактеризовав ночную работу диджея в следующих выражениях: «запугивание клиентов», «слишком мрачно» и, конечно, «старьё». Тут следует отметить, что, во-первых, метатель пластинок действительно имел довольно странный музыкальный вкус, а во-вторых - что не владельцу клуба было об этом судить, поскольку у него в принципе не было понятия о музыке, так как в тайне он предпочитал попсу. Между тем диджей всё-таки еженедельно собирал по клубам аудиторию около 1000 любителей независимой танцевальной музыки. Назовём его Томом, хотя звали его конечно совсем по-другому, но не хочется прилюдно выносить сор из избы. А владельца клуба назовём Доктором Косяковым. Доктором - потому что он, к сожалению, частенько баловался со шприцами, а Косяковым - потому что потом он порол косяки. Том и Доктор Косяков, стало быть, снова срались из-за денег, два этаких крайне независимых человека. Том весь раскраснелся, и казалось, что голова у него того и гляди лопнет, как в моём любимом фильме «Рассвет мертвецов».
Доктор Косяков, вооружённый коктейлем, сидел за барной стойкой и изображал великосветского бизнесмена - тут следует отметить, что его танцевальный храм располагался в городке Гельзенкирхен. Среди остальных присутствующих были двое вышибал, которые уже хотели расходиться по домам вместе со свежеснятыми девочками, двое ужранных в хлам постоянных клиентов, нетвёрдо сидящих на лестнице, ведущей в барной стойке, и, конечно, я сам - в то время «директор» ночного заведения, ответственный за мелкие бытовые формальности и содержание сейфа с ночной кассой клуба в виде жестяной банки. То есть у меня была самая тупая и лучше всего оплачиваемая должность в заведении - ничего не делаешь, бьёшься головой о низкий дверной проём пивного погреба, уходишь последним, и если что-то случается - виноват ты.
Доктор Косяков лениво тряхнул стаканом с коктейлем. Том ещё не осознал, что метание пластинок - это не по-взрослому, и может привести скорее к вычетам из оклада, чем к его повышению. «Если бы не я, в твою шарагу вообще бы никто не ходил!» - орал он. Пластинка Ника Кейва разлетелась на тысячи кусочков. Мне было больно на это смотреть. «Можете вообще сами тут своё говно мутить, наймите себе какую-нибудь жопу позёрскую, гниду без понятий!» - продолжал Том. При этом он грохнул одну из работ The Mission (для меня осталось неизвестным, какой это был альбом, хотя само по себе выражение «неизвестная пластинка The Mission» звучит странно). «Мне нужно ещё 50! Начиная с сегодняшнего дня, а иначе я тут больше не работаю! Один хер ты всё на наркоту спускаешь!» Да, этого ему не следовало говорить. После такого был неизбежен запуск шарманки на тему «Я уже давно в завязке». Что и произошло.
Доктор Косяков парировал: «Ты же знаешь, Том, я уже несколько недель как завязал. Кроме того, тебя это не касается, и к делу отношения не имеет». Последнее было правдой, первое - ложью. «Я заплатил тебе 380 за 6 часов плохой музыки. Это слишком много». «Я тебе не мейнстримовая шлюшка какая-нибудь. Хочешь вейв, получаешь вейв. Так что гони ещё 30 хотя бы!». Короткая пауза. Похоже было, что стороны достигли согласия и полёт пластинок прекратился. Как мило - раскуривание трубки мира в 6.30 утра в воскресенье. Пройдёт ещё несколько минут, и они выйдут рука об руку из заведения, и оба снова будут в завязке… Доктор Косяков достал бумажник и бросил Тому 30 марок под ноги. «Не будь дураком, не бери!» - подумал я. Он взял. Вейв-диджеи - народ во многих смыслах небогатый.
Я рассчитал обоих вышибал, после чего они оторвали сидячих от ступенек и увели, пригласил на выход Тома и Доктора Косякова, закрыл тяжёлую входную дверь и стал наслаждаться покоем. Отлично. Отдельные моменты тогдашней жизни мне нравились, но их было немного. Например, когда все уходили, можно было сложить деньги в кассу, захлопнуть кассовую книгу, выключить электричество и посасывать мартини. И конечно, момент выхода через служебный вход заведения и встречи утра. Воскресного утра. Такого католически-евангелически стилизованного, яркого и дико усталого утра. Мужчина в шляпе выгуливает таксу, подростки зарабатывают себе на карманные расходы доставкой воскресных газет, поднимаются жалюзи, из окон высовываются пуховые одеяла для просушки, при этом на стенах квартир можно увидеть пейзажи местных курортов в уродливых рамках. Круто. Вот это и было для меня независимостью. Да и сейчас есть. Ты садишься в автомобиль, город ещё спит, на встречу попадаются только те немногие, кто работает в воскресенье и никто не знает, что ещё несколько часов назад ты принимал участие в организации мега-хардкорной инди-вечерины для сотни слушателей. Всё прочее - обдираловка, функционирующая по законам рынка. Наливается пиво, кубики льда падают в стаканы с напитками, публика в спортивных костюмах внутрь не допускается с целью облегчения самоидентификации.
II.
Заведение разорилось. Мои родители только обрадовались, потому что теперь я должен был стать врачом и «вознестись» над серым окружением. Владелец сбежал от долгов за неуплату налогов в Испанский кемпинг и в дальнейшем я слышал о нём только всякую жуть. Среди прочего рассказывали, что он стал водителем машины, полирующей ледовое покрытие на закрытом катке. Я жил в своём красном «Гольфе Дизеле», и мой полный адрес был следующим: «за табачным ларьком справа от дома его родителей». Вместе со мной в красном «Гольфе» проживал неуклюжий всезнайка Торстен со своим псом Ричардом. У Ричарда в голове была только еда, и пожирал он всё, что находил: камни, траву, открытки, коврики, волнистых попугайчиков и мою картошку-фри. Последняя ему нравилась даже больше, так как она была моей. Ввиду прогрессирующей жизненной несостоятельности родители катапультировали меня из детской, поэтому жили мы в машине, а мыться ходили к ним в дом, когда отец уходил на работу. Вот такое оно, материнское сердце. Ричард тем временем присоседился к собаке моих родителей. Это была маленькая тихая сука спаниеля, звали её Тессой, и у неё было мало шансов в борьбе с уличной дворнягой за свою именную кормушку. В машине было холодно, любовные связи не налаживались («Эй, крошка, хочешь к нам в машину?»), кроме как с Бундесвером, отсрочка закончилась, денег не было - того и гляди станешь поп-звездой, не так ли? У нас с Торстеном не было никакого понятия о музыке, поэтому Марк и Хайо нам подошли, ведь они тоже ничего в этом не смыслили. Так что наш путь в качестве «индии-группы» определился. Мы решили делать музыку с помощью того, чем её делать нельзя - пилы, автомобильные шины, плинтусы, стальные балки, коробки, ковши с осколками стекла. Сейчас все закричат: «Это уже делали Нойбаутен!». Так и есть, но мы тогда об этой группе не слышали. Да и пускай кричат, мне всё равно виднее. Во всяком случае, репетиционной у нас не было, и это означало репетиции на лоне природы. Зимой и летом, в грозу и стужу, под снегом и градом (ну, под градом, это, пожалуй, перебор…) мы ныкались по всяческим неправдоподобным местам и мучали себя и свои инструменты. Как то раз мы играли какаю-то чушь под старым железнодорожным мостом, и всех глючило, что как будто бы того и гляди проедет поезд. И это несмотря на то, что между рельсами уже выросла метровая трава. Видимо, дело было в том, что и в нас самих уже было немало «травы» на тот момент. Тогда у нас не было отдельных песен, а был джем, на фоне которого зачитывались странные тексты. Основными темами были любовь, секс и страх быть отвергнутым, но иногда проскальзывали и более щекотливые - например, о бутербродах с ливерной колбасой. Наша первая настоящая песня называлась «Будда со стройки» и повествовала о том, как мне однажды пришлось поработать помощником разнорабочего на возведении строительных лесов. Песня состояла из следующих элементов: шум, пауза, слова «бутерброд с ливерной колбасой», шум. Смысл песни в том, что место бутерброду найдётся даже в перерывах между работой. Как видите, музыка не всегда сложна.
Наш первый концерт мы дали на площади Генриха Гейне в Дюссельдорфе. Город этот абсолютно никчёмен, потому что, во-первых, это родина фронтмена Die Toten Hosen, а во-вторых, потому что он погряз в самодовольстве. Концерт прошёл с большим успехом: на нас были ботинки, разрезанные по середине таким образом, что пальцы высовывались наружу - таким было наше понимание классических полуботинок под призмой идиотии. Минут через 10 подошли полицейские, так как игра на музыкальных инструментах без разрешения запрещена - ещё одна причина заняться андеграундом. Под одобрительные возгласы группы панков нас выдворили с площади. Это был плевок в душу, и мы на собственном опыте узнали, как выглядит поддержка талантов в нашей стране. И всё-таки нам удалось найти репетиционную и наработать некоторое количество материала. Благодаря нескольким ядрёным концертам мы стали культовой группой в своей деревне и, хотя и не заработали денег, обрели нескольких преданных фанатов. Время шло, «быть не как все» стало модным, люди приходили в группу и уходили из неё, мы играли в первой попавшейся закусочной и в итоге умудрились подписать контракт на первый альбом со звукозаписывающей фирмой. Я не буду писать о том, какой крутой группой стал наш проект Stendal Blast, так как это будет похоже на саморекламу. Во всяком случае, мы работаем уже много лет, делаем музыку, ездим по стране, не разбогатели; есть те, кто нас любят, есть те, кто нас ненавидит. Есть те, кто верит в нас и хочет, чтобы становились всё более известными. Нас игнорируют или освистывают, мы проезжаем 30000 километров в год, мы плохо спим, живём в гостиницах, не можем позволить себе покупку новых инструментов, не едим бутерброды с икрой, не срём в позолоченные унитазы, не загордились, пишем музыку с немецкими текстами, даём интервью, ссоримся и миримся, смеёмся и кричим, предпочитаем «Бургер Кинг» «Макдональдсу», моем полы, работаем как все, зарабатываем на кусок хлеба, имеем перерасход на кредитках и плесень в репетиционной, знаем многих людей, боремся со спамом, боимся тёмных автобусных остановок, думаем о смерти, наслаждаемся жизнью, иногда мы остроумны, чаще всего циничны, иногда разочарованы (особенно после просмотра новостей), но больше всего нам нравится быть на сцене рядом со своей публикой. Мы - независимая группа.
III.
Всё было бы намного проще, если бы мы могли преодолеть силу тяжести. По утрам было бы легче вставать с постели, апельсиновый сок можно было бы пить стоя на голове, варикозное расширение вен перестало бы беспокоить домохозяек, и можно было бы хоть немного побыть превыше всего. К сожалению, это бы совершенно не сработало; но и сидеть сложа руки и прозябать в общем болоте - это тоже не работает; так что нос по ветру и хвост пистолетом! Когда позвонил господин Мацке и предложил написать что-нибудь о независимом жизнеощущении, мне сначала взгрустнулось. У меня нет особенного желания распахивать объятия для так называемой «независимой сцены». Для меня лишь несколько минут в день бывают действительно «независимыми»: когда я прохожу куда-нибудь без очереди, когда на меня кто-нибудь тупо пялится, когда продавщица удивляется, что я с ней общаюсь, а не просто покупаю хлеб, когда я писаю на стену в центре города, когда испытываю эйфорию, когда могу наслаждаться видом старых промышленных построек, когда мне говорят что я необыкновенный, когда я покупаю что-нибудь не в «Икеа», когда в шесть часов утра возвращаюсь с дискотеки. «Быть независимым» означает: жить двойной жизнью, находить ниши, решать повседневные вопросы в «обычном» мире для того, чтобы достичь чего-то действительно важного в «параллельном». И так происходит с каждым, в конце концов. Поэтому если бы мне пришлось обрисовать данную тему вкратце, я бы процитировал одну из наших песен: «Мы хотим любить, когда хотим! Мы хотим целовать, когда хотим; и чувствовать не то, что обязаны - прежде всего, любить то, что хотим!» Ничего большего мне и не нужно.
Оригинал:
http://www.satt.org/gesellschaft/01_03_gothic_1.html