Янус
Весна посреди зимы - это в удовольствие только полоумным поэтам. Март перевёл часы и ошибся, прибежав на два месяца раньше, словно подружка невесты упавшая в лужу. И она не торопиться уходить - она наслаждается этой гнусной пародией, промозглой пародией на субтропики.
Влага, влага повсюду. И, прежде всего, в ботинках. Подумаешь! Неудачный шаг, зато тепло (если поднять воротник и заслониться от ветра тенями домов). Должно быть, мне станет лучше, если я прогуляюсь пару остановок.
Желать простого - вот какое умение может вернуть такая прогулка. По колено мокрый, в потяжелевшей одежде, я оккупировал островок грязного асфальта среди бугристого ледяного противня. Прохожие разыгрывают комедию, отбивая задницами такт скользящего балета: раз, два, три - шлёп! С брейгелевской тщательностью они сменяют друг-друга. Я смеюсь и спасаюсь в подземке, вслед чертит снежная крупа, кляксами впивающаяся в любую поверхность.
Потное чистилище метро. Я прячусь за журналом в карамельной обложке. Анкета Марселя Пруста, отвечает Ромен Гари: "Ваш любимый цветок? - Женщина. - Ваша любимая птица? - Женщина..."
- Вы не подвинитесь?
- Конечно, - куда же ещё присесть этой серой утке, встрёпанной как после бойни Первого дня охотничьего сезона. Она тоже достаёт карамельку - гламур, цветочные джинсы, свечки и 54 позиции, на случай, если белокрылого Юпитера не разорвало дробью. На голове у неё соломенное мелирование - общепринятая дань солнечному голоду.
Я выхожу из метро, а там уже подстывает ночной раствор облачной сепии в пористом керамическом блюдце парка. Обветренный снег - футболка, из-под него ярко-зелёным купальником выбивается обманутая трава. Над правым плечом светится лунное бельмо, и город полыхает молочным пожаром.
Пустой город.
Влага, влага повсюду. И, прежде всего, в ботинках. Подумаешь! Неудачный шаг, зато тепло (если поднять воротник и заслониться от ветра тенями домов). Должно быть, мне станет лучше, если я прогуляюсь пару остановок.
Желать простого - вот какое умение может вернуть такая прогулка. По колено мокрый, в потяжелевшей одежде, я оккупировал островок грязного асфальта среди бугристого ледяного противня. Прохожие разыгрывают комедию, отбивая задницами такт скользящего балета: раз, два, три - шлёп! С брейгелевской тщательностью они сменяют друг-друга. Я смеюсь и спасаюсь в подземке, вслед чертит снежная крупа, кляксами впивающаяся в любую поверхность.
Потное чистилище метро. Я прячусь за журналом в карамельной обложке. Анкета Марселя Пруста, отвечает Ромен Гари: "Ваш любимый цветок? - Женщина. - Ваша любимая птица? - Женщина..."
- Вы не подвинитесь?
- Конечно, - куда же ещё присесть этой серой утке, встрёпанной как после бойни Первого дня охотничьего сезона. Она тоже достаёт карамельку - гламур, цветочные джинсы, свечки и 54 позиции, на случай, если белокрылого Юпитера не разорвало дробью. На голове у неё соломенное мелирование - общепринятая дань солнечному голоду.
Я выхожу из метро, а там уже подстывает ночной раствор облачной сепии в пористом керамическом блюдце парка. Обветренный снег - футболка, из-под него ярко-зелёным купальником выбивается обманутая трава. Над правым плечом светится лунное бельмо, и город полыхает молочным пожаром.
Пустой город.