История одной атаки (часть IV)
Начало здесь.
Вариации на тему.
Равнодушен Господь, как крупье
и не стоит молить его
проигравшим о милости.
Здесь, на русской земле,
на зелёном сукне,
вдоволь места, чтоб всех
обеспечить могилами.
Популярная песня.
Упреждая возможные упрёки в однобокости подхода, в гипертрофированной героизации белых и предвзятости к их оппонентам, надо отдать должное и красным - они тоже в психические атаки ходили. Правда, если у белых психические атаки сразу вошли в обиход и стали заурядным явлением, то красные на это решались только в крайних случаях, в виде исключения, да, и то с некоторыми оговорками…
На начальном этапе Гражданской войны, как мы разобрали в первой части нашего маленького исследования, красногвардейцы стоять на смерть просто смысла не видели. В 1918-м году на психическую атаку они решились всего однажды, когда попали в условия, преследовавшие Добровольческую армию с начала её существования.
Первым достоверным случаем психической атаки, проведённой красными, считается прорыв красной Таманской армии с Таманского полуострова на Северный Кавказ. Запертая на Тамани с перспективой полного уничтожения Таманская армия, подхлёстнутая массовым обострением инстинкта самосохранения, двинула от безысходности в атаку без, из-за дефицита боеприпасов, огневой подготовки и вырвалась из окружения.
Разумеется, большевистская пропаганда раздула Таманский поход до масштабов эпоса - это про него А.С. Серафимович настрочил роман «Железный поток». Ну, а мелкие детали, способные привести к нежелательным выводам по традиции опускались. Например, на момент начала похода в Таманской армии было 30000 бойцов и 25000 обозников. А в «окружившей» её Добровольческой армии в этот же момент было всего, вместе с обозом и ранеными, 9000 человек. Причём, Таманский участок был для добровольцев далеко не приоритетным - основные бои шли на других направлениях и «уделить должного внимания» Тамани белые не могли. Так что, при ближайшем рассмотрении, вовсе не психической атакой, а массой продавили красные таманцы себе дорогу сквозь чахлое оцепление белых.
Повторно на нечто подобное красные решились только через два года.
В июле 1920 года под Ореховым в самоубийственную атаку на дроздовцев пошла без выстрелов, но с пением «Интернационала» бригада курсантов 1-х Московских пулемётных курсов. Поскольку сегодня названные пулемётные курсы это Московское высшее военное командное училище, то эпизод этот всячески превозносится, как доказательство неподдельного героизма предшествующих поколений и свидетельство былого боевого прошлого. Официальная версия тех событий, скупо, не вдаваясь в детали, гласит:
В боях под Ореховым и Синельниковым они [красные курсанты] лицом к лицу сошлись с офицерскими частями Дроздовской дивизии - одной из лучших в Белой Армии, но не дрогнули и в жестоких боях смогли одержать победу. В 1920 г. в Кремле был установлен обелиск с надписью: «Слава командирам и курсантам, павшим в боях в борьбе против контрреволюции под Ореховым и Синельниковым. 23/VIII - 1920 год».
Тот самый кремлёвский обелиск (спасибо www.mosvoku.narod.ru).
Что-то мне показалось в этой истории нечистым. Даже не то, что процитированный источник именует Михаила Гордеевича Дроздовского «генералом Дроздовым», и его, погибшего осенью 1918 года, объявляет живым и здравствующим по состоянию на июль 1920-го, а то, что, если бы всем «павшим в боях в борьбе против контрреволюции» коммунисты в Кремле памятники ставили… Да, и сама формулировка - павшим в боях - настораживает. Ведь, если бы речь шла о какой-то грандиозной победе, её бы описали красные пропагандисты-агитаторы не эпитафией, а совсем другими эпитетами.
А дело было так: «красные курсанты» (белые их называли «ленинские юнкера») представляли ту категорию подразделений, которые в любой армии презрительно именуются «придворными», «паркетными» и «балетными». 1-е Московские пулемётные курсы готовили не будущих боевых командиров, а тех, кто должен был в перспективе охранять новую «народную власть» от этого самого народа - охрану Кремля. Сами себя они гордо именовали «кремлёвские пулемётчики».
Понятно, что перспектива необременительной службы в Москве, под тёплым бочком у власти, на наркомовском пайке и без перспектив загреметь в действующую армию привлекала на пулемётные курсы не идейных борцов с контрреволюцией, а, преимущественно, приспособленцев всех мастей. И так бы и текла их безоблачная, на полном гособеспечении жизнь, если бы не «дедушка» Ленин.
Осенью 1919 года Добровольческая армия под командованием Антона Ивановича Деникина, достигла пика своих побед, взяла Орел и объявила следующей своей целью Москву. Большевистское правительство запаниковало и изготовилось было уже бежать за границу или уходить в подполье. На фронт, затыкать дыры отправлялось всё, что ещё не было подобрано частыми мобилизациями. В этот тревожный момент ленинский взор упал на лоснящиеся ряшки кремлёвских пулемётчиков. Ни их число, ни боевые качества переломить ситуацию на деникинском фронте физически не могли, но Ленин тут же приказал гнать их на Деникина.
Вы только не подумайте ошибочно, что Ленин был безрассудно бесстрашен, как Робин Гуд. Просто его тушку уже тогда берегли так, что он мог без какого-то для своей безопасности ущерба мановением руки отослать от себя 4000 курсантов-дармоедов.
Первый круг ленинской охраны составляли 16 телохранителей. Не могу удержаться, чтобы их не перечислить: Габалины Роберт и Арвид, братья Дунц, Звейгзнэ, Звирбул, Интэ, Озолин, Пизан, Рубашевский, Снесарев, Сталкис, Хейфиц, Цируль, Чебанов, Эрдман - по фамилиям видно, что это простые русские парни, откуда-нибудь, с Путиловского завода.
Выезды вождя мирового пролетариата обеспечивал 1-й автоброневой отряд ВЦИК имени Свердлова - это он распухнет со временем в дивизию имени Дзержинского. В автоброневом отряде всего 30 человек, но технически он по тем временам оснащён первоклассно: 2 броневика «Остин», 4 грузовика «Фиат» со спаренными пулемётами «Максим» на турелях, несколько легковых автомобилей и мотоциклов с установленными на них ручными пулемётами. Личный состав автобронеотряда укомплектован тоже сплошь простыми русскими ребятами из Рязани и Иваново - Онопко, Гиль, Буш, Янсон, Розенштейн, Урбан, Сентнер, Марцинк… («Центральный государственный архив Советской армии. В двух томах. Путеводитель» том 1, раздел VI Органы военно-окружного управления).
Следующий круг охраны - 70 китайских «интернационалистов» (Пын Мин «История советско-китайской дружбы»). Для справки: всего в Красной армии служило 40000 китайских наёмников (и китайчонок Юю из «Красных дьяволят» был во времена Гражданской вполне заурядным явлением). Вояки они были никакие, а каратели идеальные - как-никак в их стране была создана самая совершенная и обширная наука о пытках. Отношение к ним было соответствующее: «Китайцев - тех не миловали. Изуверы, говорят, нехристи, шпионы немецкие. Этих почти всех порубили» (И.Э. Якир «Воспоминания о Гражданской войне»).
Ну, и, наконец, 8 полнокровных полков латышских стрелков. Надо сказать, что для прибалтов - «латышами» собирательно в то время называли не только латвийцев, но и литовцев и эстонцев - служба у коммунистов в карательных органах стала чем-то вроде национального бизнеса. Только в структурах ВЧК уроженцы балтийских берегов составляли до 75% «сотрудников». И коммуняки это ценили: «Ни с одной страной мы так тесно не связаны, как с красной Латвией… Ни с кем мы так тесно не связаны, как с латвийскими стрелками…» (из выступления Свердлова на I Вселатвийском съезде Советов 13 января 1919 года). А сегодня прибалтийские недоноски, бия себя в грудь, верещат на весь мир о своих страданиях под гнётом «русского коммунизма», выставляют себя невинными жертвами и требуют компенсаций за «годы советской оккупации» - ещё посчитать надо кто кому должен!
Комендант Кремля попытался своих подопечных «отмазать», вежливо намекая, что «центр большевистской власти останется без охраны», но Ленин уже был в полной истерике: «Если Деникин подойдет к Москве, не поможет и хорошая охрана Кремля, ею Республику не спасешь. Нужно отправить курсантов на фронт сейчас, когда там решается судьба революции». И, хотя препирательства по поводу отправки-неотправки длились почти полгода, кремлёвские пулемётчики всё же угодили на фронт.
На белых их появление, действительно, произвело неизгладимое впечатление. Предоставим слово непосредственному участнику тех событий генерал-майору Антону Васильевичу Туркулу, описавшему события под Ореховым в своих мемуарах «Дроздовцы в огне: Картины гражданской войны, 1918-1920 гг.»:
А.В. Туркул.
Крым. Июнь 1920 года. Бои. Мы в таком непрерывном боевом напряжении, когда начинаешь чувствовать, что надо передохнуть, выспаться, выйти из огня в тишину, в покой, как бы напиться свежей холодной воды.
Пыль атак. Пушечный гром. Отдыха нет. После Гейдельберга мы наступали степью, в отблескивающем ковыле, обдаваемые суховеем, загоревшие, с посветлевшими от усталости глазами. Все переходы, как перекаты одного огромного боя.
Идем тремя колоннами: кавалерийская бригада и 3-й полк на село Жеребец, западнее Орехова, 1-й и 2-й Дроздовские полки на Орехов, а на село Большую Камышеваху, за Ореховом, двигалась, блистая в пыли, кавалерия генерала Барбовича. Орехов - ось нашего движения.
За несколько дней до того разведка прислала сводку, что у станций Пологи и Волноваха высаживается бригада красных курсантов. Курсанты, если это были они, привалили на южный фронт, одурманенные удачами, безнаказанностью, легкостью расправ над восставшими обывателями и крестьянами. Среди них, как мы знали, была революционная учащаяся молодежь; были даже некоторые юнкера и кадеты, сбитые с толку всеобщим развалом и нашедшие в красных военных школах видимость знакомого быта. Но много было и наглой городской черни, которую до революции называли хулиганами.
Это было смешение революционных подпольщиков с городским отребьем, армейскими неудачниками и переметами. Все были, конечно, коммунистами. Это была ядовитая выжимка России, разбитой войной, разнузданной и разъеденной революцией. Это была страшная сила.
Мы не очень-то верили донесениям разведки, не верили и в красных курсантов. От села Сладкая Балка после удачного удара по большевикам мы двинулись на Орехов. Новое сопротивление. На плечах противника мы ворвались в город.
Курсантов нигде и помину. 1-й Дроздовский полк занял Орехов, выставил сторожевые охранения. 2-й полк стал в городском предместье, в селе Преображенке.
Вечером в штабе полка меня вызвал начальник службы связи капитан Сосновый:
- Ваше превосходительство, удалось включиться в линию телефона красных. Слышен разговор их комбригов.
- Вы не ошибаетесь?
- Никак нет. Они. Слышно отчетливо. Кажется, там красные курсанты...
Красные, отступая, довольно часто забывали перерезать провода, и мы, зная это, всегда включали наши аппараты в телефонные линии и слушали противника. Большевики не перерезали проводов и на этот раз. Я взял слуховую трубку.
- Алло, алло... Комбриг краснокурсантов, - услышал я и подумал: «Так курсанты действительно здесь», - а голос продолжал: - Почему вы оставили Орехов?
- На нас наступали дроздовцы, - отвечал другой голос, только что выбитого мной из Орехова командира советской бригады. - Полк не выдержал атаки. Еще и теперь я привожу его в порядок.
- Ничего, завтра мы приведем в порядок дроздовскую сволочь... В шесть утра бригада курсантов начнет наступать на Орехов южнее железной дороги, с востока, с заданием атаковать белогвардейцев с тыла. Ты слышишь?
- Слышу. С тыла.
- Курсантов будут поддерживать бронепоезда. Твоя бригада поступает в подчинение мне, в резерв. Слышишь?
- Слышу. В резерв.
Далеко за полночь телефонисты все еще записывали перекличку двух комбригов. Судя по их ночному разговору, они гордились, что им поручено покончить с белыми «дроздами», уверенно ждали встречи: их - отборная бригада, нас в Орехове - один полк. Они могли переменить ход удара, но удар готовили несомненно.
У нас поднялась затаенная спешка перед неминуемым боем: усилены сторожевые охранения, выслана разведка, послана связь во 2-й полк. В четыре часа утра я приказал 1-му полку без шума сосредоточиться у вокзала, на восточной окраине Орехова, откуда обещали ударить курсанты. 3-й батальон и артиллерия стали на позицию. Для верности прицельного огня артиллеристы кое-где расставили вехи.
Заря, прохладная и свежая, осветила лица: какие все молодые, какие суровые. На траве играет роса. Бездонное синее небо обещает прекрасный день. В то утро снова многие из нас в последний раз смотрели на небо, на солдатский синий покров над всеми нами.
Ровно в шесть мы услышали дружный гул. Далеко заблистали первые цепи противника. Правее них, на железной дороге, закурились дымы пяти-шести бронепоездов. На нас шли в атаку курсанты и бронепоезда. Курсанты шли превосходно. Легко, быстро, стройно, с возрастающим гулом.
Загремели пушки: бронепоезда красных, распугивая стаи голубей и воробьев, бьют по еще не проснувшемуся Орехову, по мокрым от росы крышам, над которыми бродит румяный пар. Мы стоим в полном молчании, я огня приказал не открывать.
Серые, выблескивающие цепи курсантов подкатили тысячи на три шагов и заметно замедляют движение. Они идут теперь, точно прислушиваются, почему «дрозды» молчат как могила. Их затревожило молчание, они приостанавливаются. От цепей покатились вперед дозоры в два-три человека, цепи очень медленно двигаются за ними, точно ощупывая, куда идут.
Наше гробовое молчание поколебало их великолепный первый порыв. Медленно, неуверенно, как бы отяжелев, они плывут к нам. Две тысячи шагов. В бинокль хорошо видны люди, блистающие штыки.
- Огонь!
Наши пушки и все сто пулеметов ударили в лоб. Огненная валящая смерть. Огонь разбрасывает их, терзает, но курсанты катятся вперед, как лавина. Их раздирает фронтовым огнем.
До нас шестьсот шагов. 3-й батальон полковника Мельникова пошел в контратаку. С необыкновенной быстротой кинулся вперед 3-й. Его контратака отбросила курсантов, уже растерзанных огнем. Они качнулись, покатились назад.
Батальон с пленными так же быстро молча вернулся: молния ударила и отлетела. Командир батальона в атаке ранен в голову. Учащеннее наш пулеметный и пушечный огонь, и кажется, что слышно в нем ликование нечеловеческих сил, терзающей смерти.
Бронепоезда красных, заметив отступление курсантов, в отместку открыли ураганный огонь. Они бьют вслепую, куда ни попадя, разбивают снарядами город. Около меня осколком смертельно ранило вахмистра Носова. Ему был поручен наш полковой значок. Он был простой солдат империи: сильный, спокойно красивый русский богатырь, настоящий белый солдат. Между его загорелыми крупными пальцами в серебряных кольцах затекала полосками кровь. Он желал перекреститься, очень страдал от раны и уже кончался.
- За правду, - бормотал он, - за правду...
Тонко дрожал в предсмертной улыбке его рот. Навсегда открылись в синее небо серые солдатские глаза. Я завел ему веки.
Вернувшиеся конные разъезды донесли, что большевики отступают на Камышеваху: мы отбили курсантов и могли теперь смениться с позиции.
После какого-то заземного существования в бою, когда человек со всех сторон охвачен смертью так, точно в нем одном таится вся жизнь, какая есть во вселенной, странно снова входить в жизнь, чувствовать, что она не только в тебе, но и вокруг тебя, что тебя со всех сторон обтекает мирное дыхание бытия. Странно в первые мгновения менять пропотевшую боевую рубаху, мылиться у рукомойника, закуривать, наливать чай, причесываться или садиться обедать.
Мы отобедали. Уже наступил мирный провинциальный вечер. Я забрался в ванну, начал с удовольствием полоскаться. И вдруг, как пробуждение, раскаты залпов, строчат пулеметы. На площадь, к дому, занятому моим штабом, сбегается дежурная часть. Спешно натянув свою сбрую на мокрое тело, я вышел к полку. Нет, мирное дыхание бытия, мирная жизнь вокруг, вечерняя тишина - все обман.
Красные курсанты идут по городу. Они очнулись от утреннего огня. Их второй вал будет яростнее первого. Курсанты идут в атаку с пением. Они переиначили нашу белогвардейскую «Смело мы в бой пойдем за Русь святую»:
Смело мы в бой пойдем
За власть трудовую
И всех «дроздов» побьем,
Сволочь такую...
Полк сосредоточился у вокзала. Там была обширная базарная площадь, огороженная забором. По краю тянулось здание земской больницы. Проходы в заборе были замотаны колючей проволокой. 1-й полк стал на базарной площади. Ко мне подошел командир роты, занимавшей сторожевое охранение, и сказал вполголоса:
- Ваше превосходительство, первого взвода, бывшего в заставе целиком, нет.
Исчезновение взвода показалось мне невероятным, тем более что полковой врач доложил, что ни одного раненого из этого взвода через перевязочный пункт не проходило. Неужели захвачен врасплох, отрезан, погиб до одного человека целый взвод, сорок человек с двумя пулеметами?
Ночь была теплая, безветренная. По небу медленно волокутся тучи. Ближе пение курсантов. Я обернулся и приказал тоже петь всем полком. Сделал я это в надежде, что исчезнувший взвод по нашему хору найдет к нам дорогу.
Полк пошевелился за мной в потемках, как бы легкое дуновение прошло по нему, и поднялось наше дружное сильное дыхание:
Смелей, дроздовцы удалые,
Вперед без страха, с нами Бог...
Пели все - командиры и бойцы, от старого деда Манштейна до подростка-пулеметчика. Наша боевая, как мощная молитва. Доносит пение красных. Теперь это стенания «Интернационала»:
Вставай, проклятьем заклейменный...
Порывы нашего пения обдают мне затылок и щеку, до дрожи. В потемках сходятся революция и Россия, бунт и строй. Насмерть. Нас, красных и белых бойцов, павших в бою, может быть, уравняют перед Вечным Судией наша смерть и наши страдания, но для живых останется навеки заветом беспощадная борьба, выбор между белым и красным, между бунтом и строем, между революцией и Россией. Мы за Россию:
Вперед без страха, с нами Бог...
Передние цепи курсантов выкатились на вокзальную площадь. Из темноты доносится:
- Товарищи, вперед, ура...
Они бросились в атаку. Тогда я приказал открыть огонь. Точно засияли чудовищные молнии, озаряя площадь в беспрерывных падениях.
Атака отбита. Теснясь кучками, они пытаются удерживаться на площади. Сносит огнем шевелящиеся островки. Команда пеших разведчиков послана за отступающими. Начинают приводить пленных.
Все щегольски одеты, лихо замяты фуражки с красными звездами. Все в хороших сапогах, с клоками намасленных волос, выпущенными из-под фуражек. Мы легко узнавали коммунистов по печати наглой вседозволенности на молодых лицах. Одни дико озирались, еще не понимая толком, что с ними случилось; другие, с посеревшими от страха лицами, крупно дрожали.
Ночной бой утихал. Меня охватила такая усталость, что тут же, на площади, среди 1-го батальона, я лег на землю и мгновенно заснул. Вскоре я проснулся в потемках от невыносимой жары и духоты. Оказывается, когда я спал, накрапывал ночной дождь, и стрелки стали потихоньку прикрывать меня шинелями. Один подойдет и покроет, за ним другой заботливо набросит свою. Вскоре на мне оказалась чуть ли не дюжина шинелей, а гора все росла, и не проснись я от духоты, стрелки, чего доброго, навалили бы на меня шинели всего батальона.
К исходу ночи курсанты с нестройными криками, видимо, подбадривая друг друга, двинулись в третью атаку. Мы отбросили их огнем. Порыв был сбит окончательно. Светало. 1-й полк двумя колоннами перешел в контратаку. На площади, куда мы вышли, мы могли убедиться в страшной силе нашего огня. Площадь была вповалку устлана мертвыми курсантами. Убитые лежали так тесно и такими грудами, точно их швыряло друг на друга. Застигнутые огнем, они, по-видимому, сбегались, жались в кучки, и пулеметы сметали всех.
Наши цепи шли пустым городом. Обваленные заборы, крыши, пробитые их и нашими снарядами, низкий дым пожарищ - проклятая Гражданская война!
У каменистой высохшей речки под городом отступавшие вдруг обернулись. С отчаянной дерзостью кинулись в штыки. Встречный удар. Ошиблись в остервенелой схватке. Дрались прикладами, разбитыми в щепья, камнями, схватывались врукопашную, катались по каменистому дну реки.
Наш штыковой удар был сильнее. Курсантов сбили, погнали. В наших 1-й и 2-й ротах, ударивших в штыки, переколото до пятидесяти человек. Курсантов перекололи до двухсот. 1-й полк, осипший от «ура!», заметенный пылью, в порыве преследования вынесся за город в поле.
Все остервенели. Наши наступающие волны, настигая кучки отставших курсантов, мгновенно их уничтожали. Курсанты отступали мимо приречных камышей, куда с вечера была послана застава, наш исчезнувший взвод.
Там стали рваться залпы. Застрочил пулемет. Курсанты попали под огонь с фланга и с тыла. Из камышей вышла редкая цепь стрелков, и мы узнали пропавший взвод. Каким радостным, свирепым ревом встретил их полк. Со штабом я подскакал к заставе. Поздоровался со стрелками. Теперь только я понял, как всю ночь болело у меня сердце за сорок пропавших бойцов.
Они стояли, увешанные поломанным камышом, измазанные грязью и глиной, как негры, в мокрых шинелях, с которых стекала вода. Оказывается, курсанты с броневиками стали вчера вечером на дороге у камышей и тем отрезали заставе отступление. Тогда взвод отошел в болото, в самую глубину. Люди всю ночь стояли по грудь в воде с двумя пулеметами на плечах.
- Мы были уверены, что выручите, - говорили стрелки, - не бросите нас с двумя пулеметами...
Я поблагодарил взвод за солдатскую верность России и нашим знаменам.
Разъезды донесли, что курсанты отступают по всему фронту. Два батальона на подводах были посланы их преследовать. Конные лавы генерала Барбовича показались из Камышевахи. Наша кавалерия напала там на бригаду, за день до того разбитую нами под Ореховом. Теперь Барбович разметал ее окончательно.
Так окончилась встреча дроздовцев с курсантами. Четырехтысячная бригада оставила на поле сражения до тысячи человек. У нас в 1-м полку убито и переранено более двухсот.
Одним словом, напали цыплята на ястребов… и получили памятник в Кремле. Хотя, если вдуматься, памятник-то этот не кремлёвским курсантам, а раскатавшим их в пух и в прах дроздовцам - сумел неизвестный архитектор с тонкой издёвкой заложить в него скрытый смысл.
Удалось мне найти свидетельство, что психические атаки красные предпринимали не только на деникинском, но и на других фронтах. В частности, некий интернациональный полк, театрально выряженный в красные палаческие рубахи, ходил однажды в психическую атаку на Северном фронте. Атака захлебнулась по неожиданной пикантной причине - не дошли. Красноармейцы были настолько пьяны, что не держались на ногах.
Говоря о психических атаках, надо отрешиться от ещё одного стереотипа. Благодаря «братьям» Васильевым, мы представляем психическую атаку непременно в пехотном исполнении, тогда как, она запросто осуществима и конными массами. А Гражданская была «самой кавалерийской» войной ХХ века: пространства немереные, фронта как такового нет, всегда есть возможность обойти противника по флангу или углубиться в рейд по тылам. Потому и возникали во время Гражданской такие монстры как конные армии и кавалерийские корпуса.
Фактически, кавалерийской психической атакой можно считать любую атаку в сомкнутом строю. Применялись такие атаки неоднократно с обеих сторон, но надо отдать должное красным, что самую массовую и классическую по исполнению атаку провела именно 1-я Конная армия. И отведал её на своей шкуре батька Махно.
Этот всю Гражданскую проболтался, как хрен во щах, то союзничая с красными, то воюя против них. Политику свою он излагал так: «Коммунисты нам враги, но они, всё же, революционеры, а потому сначала надо одолеть «кадетов», а с коммунистами разберёмся потом». Ну, не умел батька расставлять приоритеты!
По простоте душевной красным Махно услужил больше, чем все их собственные командиры вместе взятые. Первый раз, когда прошёлся рейдом по тылам уже взявшей Орёл Добровольческой армии, разрушив их инфраструктуру и нанеся тем самым смертельный удар, после которого наступил перелом в пользу красных. А, второй раз, когда подсказал Фрунзе идею брать Крым не лобовой атакой на Перекопский укрепрайон, а в обход, через Сиваш.
Батькину идею Фрунзе воплотил в жизнь и в знак благодарности власть советская обрушилась на своего доверчивого союзника всей мощью 1-й Конной. В конце ноября 1921 года, едва рассвело, вся её масса при фланговой поддержке 2-го и 3-го кавкорпусов, залив собой горизонт по всем сторонам света, пошла сомкнутым строем в атаку на махновцев. Без команд и без криков «ура!», в абсолютном молчании. Только грохот тысяч копыт по мёрзлой земле да свист рассекаемого лесом занесённых над головой шашек воздуха. И не стало в тот день махновской Повстанческой армии, как боевой единицы…
И противостоять этой конной лавине могла в тот момент одна-единственная сила на земле - наши старые знакомые дроздовцы. В 1920-м году, на Кубани, прикрывая в арьергарде отступление Добровольческой армии, Дроздовский полк под станицей Славянской оказался окружён 1-й Конной. С того самого момента, как человек впервые сел на лошадь, у пехотинца на открытом пространстве шансов против кавалериста не было. Казалось, и в данном случае исход предрешён.
Дроздовцы (за время Гражданской личный состав полка полностью сменился трижды).
Однако, не теряя присутствия духа, дроздовцы сбежались вместе и выстроились в плотное, плечом к плечу, каре, ощетинившееся штыками. Красную конницу осадили залповым огнём с близких дистанций, а редкие прорвавшиеся к каре кавалеристы вынуждены были разворачиваться, так как кони на штыки не шли и прорубиться в центр дроздовцев не представлялось возможным. Отразив таким образом несколько атак, дроздовцы сами перешли в немыслимое никакими канонами военной науки наступление, прорвали порядки «первоконников» и вышли из окружения.
Подвиг дроздовцев под Славянской даже красные воспели, как нечто из ряда вон выходящее (кадр из фильма «Первая конная»).
А последняя классическая психическая атака той войны была проведена 3 апреля 1920 года генерал-лейтенантом Яковом Александровичем Слащёвым. Этот человек, ставший впоследствии прототипом Хлудова из булгаковского «Бега», прошёл весь путь Добровольческой армии с момента её рождения до эвакуации из Крыма. Проявил себя за это время не только как грамотный командир, но и как отчаянный храбрец. Даже ввёл особую моду: в офицерских частях было принято, в знак презрения к смерти, ходить в атаки с папироской в зубах. «Генерал Яша» не курил, поэтому, когда случалось, шёл в наступление, лузгая семечки. Разумеется, очень скоро, половина Добровольческой армии поднималась в атаки с винтовкой под мышкой и кулёчком семечек в руке…
Яков Александрович Слащёв.
Полностью проявил себя Слащёв, когда белые уже были заперты в Крыму - даже заработал титул «Слащёв-Крымский». Крымская бригада Слащёва обороняла Перекоп и имела задачу не допустить прорыва в Крым красных. На волне своих успехов весной 1920 года они хотели взять последний оплот Белого движения нахрапом. Один из эпизодов и случился 3 апреля на Чонгарской дамбе.
Позиции белой 13-й пехотной и красной 46-й стрелковой дивизий располагались друг напротив друга на противоположных берегах Сиваша, соединявшихся только двухкилометровой дамбой, узкой настолько, что на ней размещались только нитка железной дороги и параллельная ей деревянная гать для гужевого транспорта. Вечером 3 апреля красные предприняли попытку наступления. После интенсивной артподготовки их части начали втягиваться на дамбу.
Слащёв располагал только резервом из 120 юнкеров Константиновского военного училища. И он пошёл ва-банк: выстроил юнкеров в колонну, приказал полковому оркестру играть марш и, лично возглавив свой маленький отряд, повёл его «в ногу» на дамбу. Дальнейшее Яков Александрович в своих мемуарах описал следующим образом:
Я отдал приказ юнкерам построиться в колонну по отделениям и двинул её на гать с мостом. Артиллерия красных стала стрелять беспорядочно: ни один снаряд не падал на гать. Ружейный огонь был не менее беспорядочен - пули летали через головы.
Батальон втянулся на гать; сначала отдельные красные, а потом и вся их цепь стала отбегать назад, артиллерия смолкла: видимо, взялась в передки, - сзади неслось «ура» бригады 13-й дивизии, нестройными толпами сбегавшей на гать, а юнкера шли с музыкой.
Я невольно подумал, что красным достаточно было бы одного пулемёта и одного орудия, но не в дрожащих руках, чтобы смести всё это, но такова сила нервного шока, который всегда возможен во всяком бою. Ошеломить можно кого угодно…
Суворовская тактика Слащёва превзошла все ожидания: красные бежали, а юнкера, не потеряв ни одного человека, экспромтом взяли станцию Сиваш.
В целом, по фронту, Слащёву удалось сбить наступательный потенциал Красной армии и отсрочить падение Крыма на полтора года. Увы, героизм белых уже был героизмом обречённых, а полученная отсрочка стала лишь временем агонии Белого дела.
…Людям моего поколения с ясельного возраста в головы вбивали аксиому, что в Гражданской войне победили красные. Хотелось бы задаться вопросом: а могли ли, вообще, в той братоубийственной войне быть победители?
И красные, и белые сражались за Россию - только та «идеальная» Россия им представлялась по-разному. В результате без России остались и те, и те. Белые потеряли её физически, а красные участники Гражданской вместо чаемого общества добра, справедливости, равенства и братства получили тоталитарное государство-молох к 1937-му году пожравшее их самих.
Орлов Владимир,
контра недобитая.
Вариации на тему.
Равнодушен Господь, как крупье
и не стоит молить его
проигравшим о милости.
Здесь, на русской земле,
на зелёном сукне,
вдоволь места, чтоб всех
обеспечить могилами.
Популярная песня.
Упреждая возможные упрёки в однобокости подхода, в гипертрофированной героизации белых и предвзятости к их оппонентам, надо отдать должное и красным - они тоже в психические атаки ходили. Правда, если у белых психические атаки сразу вошли в обиход и стали заурядным явлением, то красные на это решались только в крайних случаях, в виде исключения, да, и то с некоторыми оговорками…
На начальном этапе Гражданской войны, как мы разобрали в первой части нашего маленького исследования, красногвардейцы стоять на смерть просто смысла не видели. В 1918-м году на психическую атаку они решились всего однажды, когда попали в условия, преследовавшие Добровольческую армию с начала её существования.
Первым достоверным случаем психической атаки, проведённой красными, считается прорыв красной Таманской армии с Таманского полуострова на Северный Кавказ. Запертая на Тамани с перспективой полного уничтожения Таманская армия, подхлёстнутая массовым обострением инстинкта самосохранения, двинула от безысходности в атаку без, из-за дефицита боеприпасов, огневой подготовки и вырвалась из окружения.
Разумеется, большевистская пропаганда раздула Таманский поход до масштабов эпоса - это про него А.С. Серафимович настрочил роман «Железный поток». Ну, а мелкие детали, способные привести к нежелательным выводам по традиции опускались. Например, на момент начала похода в Таманской армии было 30000 бойцов и 25000 обозников. А в «окружившей» её Добровольческой армии в этот же момент было всего, вместе с обозом и ранеными, 9000 человек. Причём, Таманский участок был для добровольцев далеко не приоритетным - основные бои шли на других направлениях и «уделить должного внимания» Тамани белые не могли. Так что, при ближайшем рассмотрении, вовсе не психической атакой, а массой продавили красные таманцы себе дорогу сквозь чахлое оцепление белых.
Повторно на нечто подобное красные решились только через два года.
В июле 1920 года под Ореховым в самоубийственную атаку на дроздовцев пошла без выстрелов, но с пением «Интернационала» бригада курсантов 1-х Московских пулемётных курсов. Поскольку сегодня названные пулемётные курсы это Московское высшее военное командное училище, то эпизод этот всячески превозносится, как доказательство неподдельного героизма предшествующих поколений и свидетельство былого боевого прошлого. Официальная версия тех событий, скупо, не вдаваясь в детали, гласит:
В боях под Ореховым и Синельниковым они [красные курсанты] лицом к лицу сошлись с офицерскими частями Дроздовской дивизии - одной из лучших в Белой Армии, но не дрогнули и в жестоких боях смогли одержать победу. В 1920 г. в Кремле был установлен обелиск с надписью: «Слава командирам и курсантам, павшим в боях в борьбе против контрреволюции под Ореховым и Синельниковым. 23/VIII - 1920 год».
Тот самый кремлёвский обелиск (спасибо www.mosvoku.narod.ru).
Что-то мне показалось в этой истории нечистым. Даже не то, что процитированный источник именует Михаила Гордеевича Дроздовского «генералом Дроздовым», и его, погибшего осенью 1918 года, объявляет живым и здравствующим по состоянию на июль 1920-го, а то, что, если бы всем «павшим в боях в борьбе против контрреволюции» коммунисты в Кремле памятники ставили… Да, и сама формулировка - павшим в боях - настораживает. Ведь, если бы речь шла о какой-то грандиозной победе, её бы описали красные пропагандисты-агитаторы не эпитафией, а совсем другими эпитетами.
А дело было так: «красные курсанты» (белые их называли «ленинские юнкера») представляли ту категорию подразделений, которые в любой армии презрительно именуются «придворными», «паркетными» и «балетными». 1-е Московские пулемётные курсы готовили не будущих боевых командиров, а тех, кто должен был в перспективе охранять новую «народную власть» от этого самого народа - охрану Кремля. Сами себя они гордо именовали «кремлёвские пулемётчики».
Понятно, что перспектива необременительной службы в Москве, под тёплым бочком у власти, на наркомовском пайке и без перспектив загреметь в действующую армию привлекала на пулемётные курсы не идейных борцов с контрреволюцией, а, преимущественно, приспособленцев всех мастей. И так бы и текла их безоблачная, на полном гособеспечении жизнь, если бы не «дедушка» Ленин.
Осенью 1919 года Добровольческая армия под командованием Антона Ивановича Деникина, достигла пика своих побед, взяла Орел и объявила следующей своей целью Москву. Большевистское правительство запаниковало и изготовилось было уже бежать за границу или уходить в подполье. На фронт, затыкать дыры отправлялось всё, что ещё не было подобрано частыми мобилизациями. В этот тревожный момент ленинский взор упал на лоснящиеся ряшки кремлёвских пулемётчиков. Ни их число, ни боевые качества переломить ситуацию на деникинском фронте физически не могли, но Ленин тут же приказал гнать их на Деникина.
Вы только не подумайте ошибочно, что Ленин был безрассудно бесстрашен, как Робин Гуд. Просто его тушку уже тогда берегли так, что он мог без какого-то для своей безопасности ущерба мановением руки отослать от себя 4000 курсантов-дармоедов.
Первый круг ленинской охраны составляли 16 телохранителей. Не могу удержаться, чтобы их не перечислить: Габалины Роберт и Арвид, братья Дунц, Звейгзнэ, Звирбул, Интэ, Озолин, Пизан, Рубашевский, Снесарев, Сталкис, Хейфиц, Цируль, Чебанов, Эрдман - по фамилиям видно, что это простые русские парни, откуда-нибудь, с Путиловского завода.
Выезды вождя мирового пролетариата обеспечивал 1-й автоброневой отряд ВЦИК имени Свердлова - это он распухнет со временем в дивизию имени Дзержинского. В автоброневом отряде всего 30 человек, но технически он по тем временам оснащён первоклассно: 2 броневика «Остин», 4 грузовика «Фиат» со спаренными пулемётами «Максим» на турелях, несколько легковых автомобилей и мотоциклов с установленными на них ручными пулемётами. Личный состав автобронеотряда укомплектован тоже сплошь простыми русскими ребятами из Рязани и Иваново - Онопко, Гиль, Буш, Янсон, Розенштейн, Урбан, Сентнер, Марцинк… («Центральный государственный архив Советской армии. В двух томах. Путеводитель» том 1, раздел VI Органы военно-окружного управления).
Следующий круг охраны - 70 китайских «интернационалистов» (Пын Мин «История советско-китайской дружбы»). Для справки: всего в Красной армии служило 40000 китайских наёмников (и китайчонок Юю из «Красных дьяволят» был во времена Гражданской вполне заурядным явлением). Вояки они были никакие, а каратели идеальные - как-никак в их стране была создана самая совершенная и обширная наука о пытках. Отношение к ним было соответствующее: «Китайцев - тех не миловали. Изуверы, говорят, нехристи, шпионы немецкие. Этих почти всех порубили» (И.Э. Якир «Воспоминания о Гражданской войне»).
Ну, и, наконец, 8 полнокровных полков латышских стрелков. Надо сказать, что для прибалтов - «латышами» собирательно в то время называли не только латвийцев, но и литовцев и эстонцев - служба у коммунистов в карательных органах стала чем-то вроде национального бизнеса. Только в структурах ВЧК уроженцы балтийских берегов составляли до 75% «сотрудников». И коммуняки это ценили: «Ни с одной страной мы так тесно не связаны, как с красной Латвией… Ни с кем мы так тесно не связаны, как с латвийскими стрелками…» (из выступления Свердлова на I Вселатвийском съезде Советов 13 января 1919 года). А сегодня прибалтийские недоноски, бия себя в грудь, верещат на весь мир о своих страданиях под гнётом «русского коммунизма», выставляют себя невинными жертвами и требуют компенсаций за «годы советской оккупации» - ещё посчитать надо кто кому должен!
Комендант Кремля попытался своих подопечных «отмазать», вежливо намекая, что «центр большевистской власти останется без охраны», но Ленин уже был в полной истерике: «Если Деникин подойдет к Москве, не поможет и хорошая охрана Кремля, ею Республику не спасешь. Нужно отправить курсантов на фронт сейчас, когда там решается судьба революции». И, хотя препирательства по поводу отправки-неотправки длились почти полгода, кремлёвские пулемётчики всё же угодили на фронт.
На белых их появление, действительно, произвело неизгладимое впечатление. Предоставим слово непосредственному участнику тех событий генерал-майору Антону Васильевичу Туркулу, описавшему события под Ореховым в своих мемуарах «Дроздовцы в огне: Картины гражданской войны, 1918-1920 гг.»:
А.В. Туркул.
Крым. Июнь 1920 года. Бои. Мы в таком непрерывном боевом напряжении, когда начинаешь чувствовать, что надо передохнуть, выспаться, выйти из огня в тишину, в покой, как бы напиться свежей холодной воды.
Пыль атак. Пушечный гром. Отдыха нет. После Гейдельберга мы наступали степью, в отблескивающем ковыле, обдаваемые суховеем, загоревшие, с посветлевшими от усталости глазами. Все переходы, как перекаты одного огромного боя.
Идем тремя колоннами: кавалерийская бригада и 3-й полк на село Жеребец, западнее Орехова, 1-й и 2-й Дроздовские полки на Орехов, а на село Большую Камышеваху, за Ореховом, двигалась, блистая в пыли, кавалерия генерала Барбовича. Орехов - ось нашего движения.
За несколько дней до того разведка прислала сводку, что у станций Пологи и Волноваха высаживается бригада красных курсантов. Курсанты, если это были они, привалили на южный фронт, одурманенные удачами, безнаказанностью, легкостью расправ над восставшими обывателями и крестьянами. Среди них, как мы знали, была революционная учащаяся молодежь; были даже некоторые юнкера и кадеты, сбитые с толку всеобщим развалом и нашедшие в красных военных школах видимость знакомого быта. Но много было и наглой городской черни, которую до революции называли хулиганами.
Это было смешение революционных подпольщиков с городским отребьем, армейскими неудачниками и переметами. Все были, конечно, коммунистами. Это была ядовитая выжимка России, разбитой войной, разнузданной и разъеденной революцией. Это была страшная сила.
Мы не очень-то верили донесениям разведки, не верили и в красных курсантов. От села Сладкая Балка после удачного удара по большевикам мы двинулись на Орехов. Новое сопротивление. На плечах противника мы ворвались в город.
Курсантов нигде и помину. 1-й Дроздовский полк занял Орехов, выставил сторожевые охранения. 2-й полк стал в городском предместье, в селе Преображенке.
Вечером в штабе полка меня вызвал начальник службы связи капитан Сосновый:
- Ваше превосходительство, удалось включиться в линию телефона красных. Слышен разговор их комбригов.
- Вы не ошибаетесь?
- Никак нет. Они. Слышно отчетливо. Кажется, там красные курсанты...
Красные, отступая, довольно часто забывали перерезать провода, и мы, зная это, всегда включали наши аппараты в телефонные линии и слушали противника. Большевики не перерезали проводов и на этот раз. Я взял слуховую трубку.
- Алло, алло... Комбриг краснокурсантов, - услышал я и подумал: «Так курсанты действительно здесь», - а голос продолжал: - Почему вы оставили Орехов?
- На нас наступали дроздовцы, - отвечал другой голос, только что выбитого мной из Орехова командира советской бригады. - Полк не выдержал атаки. Еще и теперь я привожу его в порядок.
- Ничего, завтра мы приведем в порядок дроздовскую сволочь... В шесть утра бригада курсантов начнет наступать на Орехов южнее железной дороги, с востока, с заданием атаковать белогвардейцев с тыла. Ты слышишь?
- Слышу. С тыла.
- Курсантов будут поддерживать бронепоезда. Твоя бригада поступает в подчинение мне, в резерв. Слышишь?
- Слышу. В резерв.
Далеко за полночь телефонисты все еще записывали перекличку двух комбригов. Судя по их ночному разговору, они гордились, что им поручено покончить с белыми «дроздами», уверенно ждали встречи: их - отборная бригада, нас в Орехове - один полк. Они могли переменить ход удара, но удар готовили несомненно.
У нас поднялась затаенная спешка перед неминуемым боем: усилены сторожевые охранения, выслана разведка, послана связь во 2-й полк. В четыре часа утра я приказал 1-му полку без шума сосредоточиться у вокзала, на восточной окраине Орехова, откуда обещали ударить курсанты. 3-й батальон и артиллерия стали на позицию. Для верности прицельного огня артиллеристы кое-где расставили вехи.
Заря, прохладная и свежая, осветила лица: какие все молодые, какие суровые. На траве играет роса. Бездонное синее небо обещает прекрасный день. В то утро снова многие из нас в последний раз смотрели на небо, на солдатский синий покров над всеми нами.
Ровно в шесть мы услышали дружный гул. Далеко заблистали первые цепи противника. Правее них, на железной дороге, закурились дымы пяти-шести бронепоездов. На нас шли в атаку курсанты и бронепоезда. Курсанты шли превосходно. Легко, быстро, стройно, с возрастающим гулом.
Загремели пушки: бронепоезда красных, распугивая стаи голубей и воробьев, бьют по еще не проснувшемуся Орехову, по мокрым от росы крышам, над которыми бродит румяный пар. Мы стоим в полном молчании, я огня приказал не открывать.
Серые, выблескивающие цепи курсантов подкатили тысячи на три шагов и заметно замедляют движение. Они идут теперь, точно прислушиваются, почему «дрозды» молчат как могила. Их затревожило молчание, они приостанавливаются. От цепей покатились вперед дозоры в два-три человека, цепи очень медленно двигаются за ними, точно ощупывая, куда идут.
Наше гробовое молчание поколебало их великолепный первый порыв. Медленно, неуверенно, как бы отяжелев, они плывут к нам. Две тысячи шагов. В бинокль хорошо видны люди, блистающие штыки.
- Огонь!
Наши пушки и все сто пулеметов ударили в лоб. Огненная валящая смерть. Огонь разбрасывает их, терзает, но курсанты катятся вперед, как лавина. Их раздирает фронтовым огнем.
До нас шестьсот шагов. 3-й батальон полковника Мельникова пошел в контратаку. С необыкновенной быстротой кинулся вперед 3-й. Его контратака отбросила курсантов, уже растерзанных огнем. Они качнулись, покатились назад.
Батальон с пленными так же быстро молча вернулся: молния ударила и отлетела. Командир батальона в атаке ранен в голову. Учащеннее наш пулеметный и пушечный огонь, и кажется, что слышно в нем ликование нечеловеческих сил, терзающей смерти.
Бронепоезда красных, заметив отступление курсантов, в отместку открыли ураганный огонь. Они бьют вслепую, куда ни попадя, разбивают снарядами город. Около меня осколком смертельно ранило вахмистра Носова. Ему был поручен наш полковой значок. Он был простой солдат империи: сильный, спокойно красивый русский богатырь, настоящий белый солдат. Между его загорелыми крупными пальцами в серебряных кольцах затекала полосками кровь. Он желал перекреститься, очень страдал от раны и уже кончался.
- За правду, - бормотал он, - за правду...
Тонко дрожал в предсмертной улыбке его рот. Навсегда открылись в синее небо серые солдатские глаза. Я завел ему веки.
Вернувшиеся конные разъезды донесли, что большевики отступают на Камышеваху: мы отбили курсантов и могли теперь смениться с позиции.
После какого-то заземного существования в бою, когда человек со всех сторон охвачен смертью так, точно в нем одном таится вся жизнь, какая есть во вселенной, странно снова входить в жизнь, чувствовать, что она не только в тебе, но и вокруг тебя, что тебя со всех сторон обтекает мирное дыхание бытия. Странно в первые мгновения менять пропотевшую боевую рубаху, мылиться у рукомойника, закуривать, наливать чай, причесываться или садиться обедать.
Мы отобедали. Уже наступил мирный провинциальный вечер. Я забрался в ванну, начал с удовольствием полоскаться. И вдруг, как пробуждение, раскаты залпов, строчат пулеметы. На площадь, к дому, занятому моим штабом, сбегается дежурная часть. Спешно натянув свою сбрую на мокрое тело, я вышел к полку. Нет, мирное дыхание бытия, мирная жизнь вокруг, вечерняя тишина - все обман.
Красные курсанты идут по городу. Они очнулись от утреннего огня. Их второй вал будет яростнее первого. Курсанты идут в атаку с пением. Они переиначили нашу белогвардейскую «Смело мы в бой пойдем за Русь святую»:
Смело мы в бой пойдем
За власть трудовую
И всех «дроздов» побьем,
Сволочь такую...
Полк сосредоточился у вокзала. Там была обширная базарная площадь, огороженная забором. По краю тянулось здание земской больницы. Проходы в заборе были замотаны колючей проволокой. 1-й полк стал на базарной площади. Ко мне подошел командир роты, занимавшей сторожевое охранение, и сказал вполголоса:
- Ваше превосходительство, первого взвода, бывшего в заставе целиком, нет.
Исчезновение взвода показалось мне невероятным, тем более что полковой врач доложил, что ни одного раненого из этого взвода через перевязочный пункт не проходило. Неужели захвачен врасплох, отрезан, погиб до одного человека целый взвод, сорок человек с двумя пулеметами?
Ночь была теплая, безветренная. По небу медленно волокутся тучи. Ближе пение курсантов. Я обернулся и приказал тоже петь всем полком. Сделал я это в надежде, что исчезнувший взвод по нашему хору найдет к нам дорогу.
Полк пошевелился за мной в потемках, как бы легкое дуновение прошло по нему, и поднялось наше дружное сильное дыхание:
Смелей, дроздовцы удалые,
Вперед без страха, с нами Бог...
Пели все - командиры и бойцы, от старого деда Манштейна до подростка-пулеметчика. Наша боевая, как мощная молитва. Доносит пение красных. Теперь это стенания «Интернационала»:
Вставай, проклятьем заклейменный...
Порывы нашего пения обдают мне затылок и щеку, до дрожи. В потемках сходятся революция и Россия, бунт и строй. Насмерть. Нас, красных и белых бойцов, павших в бою, может быть, уравняют перед Вечным Судией наша смерть и наши страдания, но для живых останется навеки заветом беспощадная борьба, выбор между белым и красным, между бунтом и строем, между революцией и Россией. Мы за Россию:
Вперед без страха, с нами Бог...
Передние цепи курсантов выкатились на вокзальную площадь. Из темноты доносится:
- Товарищи, вперед, ура...
Они бросились в атаку. Тогда я приказал открыть огонь. Точно засияли чудовищные молнии, озаряя площадь в беспрерывных падениях.
Атака отбита. Теснясь кучками, они пытаются удерживаться на площади. Сносит огнем шевелящиеся островки. Команда пеших разведчиков послана за отступающими. Начинают приводить пленных.
Все щегольски одеты, лихо замяты фуражки с красными звездами. Все в хороших сапогах, с клоками намасленных волос, выпущенными из-под фуражек. Мы легко узнавали коммунистов по печати наглой вседозволенности на молодых лицах. Одни дико озирались, еще не понимая толком, что с ними случилось; другие, с посеревшими от страха лицами, крупно дрожали.
Ночной бой утихал. Меня охватила такая усталость, что тут же, на площади, среди 1-го батальона, я лег на землю и мгновенно заснул. Вскоре я проснулся в потемках от невыносимой жары и духоты. Оказывается, когда я спал, накрапывал ночной дождь, и стрелки стали потихоньку прикрывать меня шинелями. Один подойдет и покроет, за ним другой заботливо набросит свою. Вскоре на мне оказалась чуть ли не дюжина шинелей, а гора все росла, и не проснись я от духоты, стрелки, чего доброго, навалили бы на меня шинели всего батальона.
К исходу ночи курсанты с нестройными криками, видимо, подбадривая друг друга, двинулись в третью атаку. Мы отбросили их огнем. Порыв был сбит окончательно. Светало. 1-й полк двумя колоннами перешел в контратаку. На площади, куда мы вышли, мы могли убедиться в страшной силе нашего огня. Площадь была вповалку устлана мертвыми курсантами. Убитые лежали так тесно и такими грудами, точно их швыряло друг на друга. Застигнутые огнем, они, по-видимому, сбегались, жались в кучки, и пулеметы сметали всех.
Наши цепи шли пустым городом. Обваленные заборы, крыши, пробитые их и нашими снарядами, низкий дым пожарищ - проклятая Гражданская война!
У каменистой высохшей речки под городом отступавшие вдруг обернулись. С отчаянной дерзостью кинулись в штыки. Встречный удар. Ошиблись в остервенелой схватке. Дрались прикладами, разбитыми в щепья, камнями, схватывались врукопашную, катались по каменистому дну реки.
Наш штыковой удар был сильнее. Курсантов сбили, погнали. В наших 1-й и 2-й ротах, ударивших в штыки, переколото до пятидесяти человек. Курсантов перекололи до двухсот. 1-й полк, осипший от «ура!», заметенный пылью, в порыве преследования вынесся за город в поле.
Все остервенели. Наши наступающие волны, настигая кучки отставших курсантов, мгновенно их уничтожали. Курсанты отступали мимо приречных камышей, куда с вечера была послана застава, наш исчезнувший взвод.
Там стали рваться залпы. Застрочил пулемет. Курсанты попали под огонь с фланга и с тыла. Из камышей вышла редкая цепь стрелков, и мы узнали пропавший взвод. Каким радостным, свирепым ревом встретил их полк. Со штабом я подскакал к заставе. Поздоровался со стрелками. Теперь только я понял, как всю ночь болело у меня сердце за сорок пропавших бойцов.
Они стояли, увешанные поломанным камышом, измазанные грязью и глиной, как негры, в мокрых шинелях, с которых стекала вода. Оказывается, курсанты с броневиками стали вчера вечером на дороге у камышей и тем отрезали заставе отступление. Тогда взвод отошел в болото, в самую глубину. Люди всю ночь стояли по грудь в воде с двумя пулеметами на плечах.
- Мы были уверены, что выручите, - говорили стрелки, - не бросите нас с двумя пулеметами...
Я поблагодарил взвод за солдатскую верность России и нашим знаменам.
Разъезды донесли, что курсанты отступают по всему фронту. Два батальона на подводах были посланы их преследовать. Конные лавы генерала Барбовича показались из Камышевахи. Наша кавалерия напала там на бригаду, за день до того разбитую нами под Ореховом. Теперь Барбович разметал ее окончательно.
Так окончилась встреча дроздовцев с курсантами. Четырехтысячная бригада оставила на поле сражения до тысячи человек. У нас в 1-м полку убито и переранено более двухсот.
Одним словом, напали цыплята на ястребов… и получили памятник в Кремле. Хотя, если вдуматься, памятник-то этот не кремлёвским курсантам, а раскатавшим их в пух и в прах дроздовцам - сумел неизвестный архитектор с тонкой издёвкой заложить в него скрытый смысл.
Удалось мне найти свидетельство, что психические атаки красные предпринимали не только на деникинском, но и на других фронтах. В частности, некий интернациональный полк, театрально выряженный в красные палаческие рубахи, ходил однажды в психическую атаку на Северном фронте. Атака захлебнулась по неожиданной пикантной причине - не дошли. Красноармейцы были настолько пьяны, что не держались на ногах.
Говоря о психических атаках, надо отрешиться от ещё одного стереотипа. Благодаря «братьям» Васильевым, мы представляем психическую атаку непременно в пехотном исполнении, тогда как, она запросто осуществима и конными массами. А Гражданская была «самой кавалерийской» войной ХХ века: пространства немереные, фронта как такового нет, всегда есть возможность обойти противника по флангу или углубиться в рейд по тылам. Потому и возникали во время Гражданской такие монстры как конные армии и кавалерийские корпуса.
Фактически, кавалерийской психической атакой можно считать любую атаку в сомкнутом строю. Применялись такие атаки неоднократно с обеих сторон, но надо отдать должное красным, что самую массовую и классическую по исполнению атаку провела именно 1-я Конная армия. И отведал её на своей шкуре батька Махно.
Этот всю Гражданскую проболтался, как хрен во щах, то союзничая с красными, то воюя против них. Политику свою он излагал так: «Коммунисты нам враги, но они, всё же, революционеры, а потому сначала надо одолеть «кадетов», а с коммунистами разберёмся потом». Ну, не умел батька расставлять приоритеты!
По простоте душевной красным Махно услужил больше, чем все их собственные командиры вместе взятые. Первый раз, когда прошёлся рейдом по тылам уже взявшей Орёл Добровольческой армии, разрушив их инфраструктуру и нанеся тем самым смертельный удар, после которого наступил перелом в пользу красных. А, второй раз, когда подсказал Фрунзе идею брать Крым не лобовой атакой на Перекопский укрепрайон, а в обход, через Сиваш.
Батькину идею Фрунзе воплотил в жизнь и в знак благодарности власть советская обрушилась на своего доверчивого союзника всей мощью 1-й Конной. В конце ноября 1921 года, едва рассвело, вся её масса при фланговой поддержке 2-го и 3-го кавкорпусов, залив собой горизонт по всем сторонам света, пошла сомкнутым строем в атаку на махновцев. Без команд и без криков «ура!», в абсолютном молчании. Только грохот тысяч копыт по мёрзлой земле да свист рассекаемого лесом занесённых над головой шашек воздуха. И не стало в тот день махновской Повстанческой армии, как боевой единицы…
И противостоять этой конной лавине могла в тот момент одна-единственная сила на земле - наши старые знакомые дроздовцы. В 1920-м году, на Кубани, прикрывая в арьергарде отступление Добровольческой армии, Дроздовский полк под станицей Славянской оказался окружён 1-й Конной. С того самого момента, как человек впервые сел на лошадь, у пехотинца на открытом пространстве шансов против кавалериста не было. Казалось, и в данном случае исход предрешён.
Дроздовцы (за время Гражданской личный состав полка полностью сменился трижды).
Однако, не теряя присутствия духа, дроздовцы сбежались вместе и выстроились в плотное, плечом к плечу, каре, ощетинившееся штыками. Красную конницу осадили залповым огнём с близких дистанций, а редкие прорвавшиеся к каре кавалеристы вынуждены были разворачиваться, так как кони на штыки не шли и прорубиться в центр дроздовцев не представлялось возможным. Отразив таким образом несколько атак, дроздовцы сами перешли в немыслимое никакими канонами военной науки наступление, прорвали порядки «первоконников» и вышли из окружения.
Подвиг дроздовцев под Славянской даже красные воспели, как нечто из ряда вон выходящее (кадр из фильма «Первая конная»).
А последняя классическая психическая атака той войны была проведена 3 апреля 1920 года генерал-лейтенантом Яковом Александровичем Слащёвым. Этот человек, ставший впоследствии прототипом Хлудова из булгаковского «Бега», прошёл весь путь Добровольческой армии с момента её рождения до эвакуации из Крыма. Проявил себя за это время не только как грамотный командир, но и как отчаянный храбрец. Даже ввёл особую моду: в офицерских частях было принято, в знак презрения к смерти, ходить в атаки с папироской в зубах. «Генерал Яша» не курил, поэтому, когда случалось, шёл в наступление, лузгая семечки. Разумеется, очень скоро, половина Добровольческой армии поднималась в атаки с винтовкой под мышкой и кулёчком семечек в руке…
Яков Александрович Слащёв.
Полностью проявил себя Слащёв, когда белые уже были заперты в Крыму - даже заработал титул «Слащёв-Крымский». Крымская бригада Слащёва обороняла Перекоп и имела задачу не допустить прорыва в Крым красных. На волне своих успехов весной 1920 года они хотели взять последний оплот Белого движения нахрапом. Один из эпизодов и случился 3 апреля на Чонгарской дамбе.
Позиции белой 13-й пехотной и красной 46-й стрелковой дивизий располагались друг напротив друга на противоположных берегах Сиваша, соединявшихся только двухкилометровой дамбой, узкой настолько, что на ней размещались только нитка железной дороги и параллельная ей деревянная гать для гужевого транспорта. Вечером 3 апреля красные предприняли попытку наступления. После интенсивной артподготовки их части начали втягиваться на дамбу.
Слащёв располагал только резервом из 120 юнкеров Константиновского военного училища. И он пошёл ва-банк: выстроил юнкеров в колонну, приказал полковому оркестру играть марш и, лично возглавив свой маленький отряд, повёл его «в ногу» на дамбу. Дальнейшее Яков Александрович в своих мемуарах описал следующим образом:
Я отдал приказ юнкерам построиться в колонну по отделениям и двинул её на гать с мостом. Артиллерия красных стала стрелять беспорядочно: ни один снаряд не падал на гать. Ружейный огонь был не менее беспорядочен - пули летали через головы.
Батальон втянулся на гать; сначала отдельные красные, а потом и вся их цепь стала отбегать назад, артиллерия смолкла: видимо, взялась в передки, - сзади неслось «ура» бригады 13-й дивизии, нестройными толпами сбегавшей на гать, а юнкера шли с музыкой.
Я невольно подумал, что красным достаточно было бы одного пулемёта и одного орудия, но не в дрожащих руках, чтобы смести всё это, но такова сила нервного шока, который всегда возможен во всяком бою. Ошеломить можно кого угодно…
Суворовская тактика Слащёва превзошла все ожидания: красные бежали, а юнкера, не потеряв ни одного человека, экспромтом взяли станцию Сиваш.
В целом, по фронту, Слащёву удалось сбить наступательный потенциал Красной армии и отсрочить падение Крыма на полтора года. Увы, героизм белых уже был героизмом обречённых, а полученная отсрочка стала лишь временем агонии Белого дела.
…Людям моего поколения с ясельного возраста в головы вбивали аксиому, что в Гражданской войне победили красные. Хотелось бы задаться вопросом: а могли ли, вообще, в той братоубийственной войне быть победители?
И красные, и белые сражались за Россию - только та «идеальная» Россия им представлялась по-разному. В результате без России остались и те, и те. Белые потеряли её физически, а красные участники Гражданской вместо чаемого общества добра, справедливости, равенства и братства получили тоталитарное государство-молох к 1937-му году пожравшее их самих.
Орлов Владимир,
контра недобитая.