* * *
Свой первый рассказ я написала классе в пятом. Он был очень героический: покорение космоса, всеобщее равенство-братство на Земле, невозможность поверить в предательство... А предательства, вроде, и не было. Не помню. Рассказ давно потерялся где-то. А было бы забавно прочесть его сейчас, в те годы, которые там назывались... Двадцатые двадцать первого. Кто помнит, как далеко это было? Алиса Селезнёва с её миелофоном - и осознание того, что в двухтысячном тебе - о ужас! двадцать-тридцать-сорок... И полная уверенность: в двадцать первом всё будет даже лучше, чем при коммунизме. И все будут умные, красивые, и будет совершено много нужных открытий, и... И ничего не сбылось. Могли ли мы тогда представить, что в двадцать первом вновь - и ещё сильнее - будут сражаться из-за религии? Что уважать будут не тех, кто мыслит, а тех, кто корчит рожи? Что границы государств не только не уменьшатся - их станет больше. Что снова будут верить колдунам и астрологам - истово верить? Что вместо объединения - будет всеобщее разъединение? И поводы для него будут самые странные... пока ещё нет партий тупоконечников и остроконечников - но, кажется, это уже близко. Когда в конце восьмидесятых в руки мне попала небезызвестная книга Оруэлла - я думала, что она об альтернативном прошлом. Оказалось - о будущем. Как странно осознавать, что мир большими шагами идёт не в фантастические миры, а в самую настоящую антиутопию! Нет, наверное, и хорошо, что тот, самый первый, рассказ потерялся. Ведь ничего не сбылось. Совсем ничего... А может он не потерялся, а в этом мире просто никогда не был написан? А я просто помню то, что не должна. Чего здесь - никогда! - не было.