Канон (Часть 2)
Очевидно, Константин лично убедился в том, что путь самообожествления, выбранный Диоклетианом, было абсолютно неверным. А потому он подошёл к решению вопроса с другой стороны. Видя всю потенциальную пользу, которую несло Империи христианство в его кафолической версии, он с самого начала своего правления в обеих половинах империи прямо вмешался в дела церкви.
К этому времени в Западной церкви назревал серьёзный раскол. Столкновения между христианами на почве разного отношения к «отступникам», которые показали слабость во время гонений, привело к образованию серьёзной оппозиционной группировки, основателем которой был епископ Донат. А вообще претензии донатистов явно указывают на значительный накопленный христианами жирок и на начавшееся разложение нравов в римской церкви. По мнению Доната, характеристический признак истинной церкви составляет святость, выражающаяся в личном совершенстве ее служителей, а таинства вообще теряют свою силу, если совершены священнослужителями, провинившимися против церкви, или в церкви, сохраняющей связь с виновными. Вполне логичные претензии, между прочим. Но куда более интересно то, о чём говорят эти обвинения - римские священники уже были весьма далеки от этой самой святости, а потому и возник подобный предмет для обсуждения.
Но донатисты, как водится, выдвигая трезвые требования, оказались слишком нетерпимы и обуяны гордыней. Они даже перекрещивали переходящих к ним православных, а объектом критики становились даже здания православных церквей, потому что те, мол, были «неправильно» построены. То есть предполагалась абсолютная правота самих донатистов.
Доходило вообще до того, что донатисты не признавали карфагенского епископа Цецилиана, так как он был рукоположен епископом, заподозренным в мягком отношении к «падшим». На этой почве возник раскол в Карфагене, угрожавший принять большие размеры. Константин, видя в единстве церкви залог стабильности империи, начал оказывать давление на епископа Мильтиада, требуя, чтобы донатистская ересь была ликвидирована.
Созывались комиссии и синоды, причем члены их объявлялись прибывшими сюда «по воле набожнейшего императора». Решения собраний носили примиренческий характер, но донатисты, как ярые ревнители «чистоты церкви», остались недовольны и обратились за помощью к Константину.
Но вот уж действительно гордыня никогда не доводит до добра. Донатисты к тому времени дошли уже до того, что поддерживали крестьянские движения, направленные против крупных землевладельцев. Это, конечно, правильно и хорошо, помогать обездоленным, но какую надежду они после этого питали, обращаясь за сочувствием к императору - непонятно. Константин логично начал преследования донатистов, как возмутителей спокойствия, причем сам Донат был не только отлучен, но и сослан.
С другой стороны, император приступил к раздаче пряников для послушной ему церкви в Риме. Он предоставил в её распоряжение различные доходы от земель: Константиновской базилике (в Латеране) на сумму в 1390 солидов, крестильнице Fons sanctus (там же) - 10234, церкви св. Петра - 3710, церкви св. Павла - 4070, церкви св. Петра и Марцеллина - 3754, другим церквам - 2665 солидов. Доходы эти церкви получали от земель, расположенных в разных частях империи: в Галлии, Египте, на Евфрате и т. д. Отовсюду потекли к римскому епископу драгоценности, восточные пряности, предметы изысканной роскоши, фрукты, овощи, хлеб. Огромные суммы были пожертвованы Константином на строительство дворцов для епископов и церквей; в частности, папа, а он уже так себя именовал официально, получил Латеранский дворец в качестве резиденции. До этого времени христианское богослужение в Риме происходило в частных домах. Новые же огромные храмы как бы подчеркивали признание христианства со стороны язычника-императора.
В то же время Константин освободил духовенство от государственных повинностей, приравняв его к прочим чиновникам, заявляя в письме к карфагенскому епископу Цецилиану, что эта привилегия дается церкви, признающей в Карфагене своим епископом только его, Цецилиана. Этим Константин не только заключал союз с «алтарем», но и ставил себя в положение судьи в вопросах законности действий и власти епископов и положил начало созданию христианской государственной церкви с ведущей ролью императора (цезарепапизм).
В правление папы Сильвестра (314 - 335) церковь шла под попечение Константина тем охотнее, чем щедрее раздавались высшим представителям церкви юридические и финансовые, а также всякого рода почетные привилегии. Сильвестр без малейших колебаний принимал дары, вообще-то обязывавшие папу к признательности - он ведь, по сути, брал взятки. Ох, как это всё уже не похоже на первых христиан. А ведь к этому времени, даже канон ещё не был составлен окончательно!
Кстати, о каноне. Именно Константина следует считать одним из авторов того канона, что получило в итоге современное христианство. По крайней мере, всё это дело происходило при его прямом участии.
В 324 году Константин одержал победу над Лицинием, правителем Востока, оказавшимся достаточно недальновидным, чтобы проводить, вопреки «Миланскому эдикту», враждебную христианам политику. Эта победа сделала Константина единым правителем всей империи в тот момент, когда в ее восточной половине шла ожесточенная борьба между православным епископом Александрии Александром и александрийским же пресвитером Арием, учившим, что второе лицо Троицы - Логос - меньше первого лица, Бога Отца, и было Богом Отцом создано.
А в вопросе третьего лица, Арий, по сути, занимал монархианскую позицию, которая уже была признана ересью и осуждена. Когда епископ Александр осудил Ария и поддерживавших его 11 диаконов и пресвитеров, папа Сильвестр не только одобрил это решение, но и известил о нем все епископии Запада. Однако, Арий нашел много сторонников на Востоке, притом очень влиятельных, и Константин, опасавшийся очередного раскола церкви, который вполне уже мог вызвать отпадение отдельных частей от Империи, отправил в Египет близкого ему епископа Осия для восстановления единства церкви. Осий вместе с епископом Александром выработали специальный термин для определения отношения между Богом и Сыном - «единосущный»; и Осию же удалось убедить Константина в том, что этот термин должен быть признан во всем христианском мире путем провозглашения его вселенским собором.
Таковы были предпосылки созыва Никейского собора 325 года. Римский папа Сильвестр играл при этом совершенно незначительную роль, поскольку арианские споры западную церковь не касались. Среди членов собора (более 250) было всего четыре представителя Запада (не считая Осия); Рим послал лишь двух пресвитеров: Виктора и Викентия.
Собор начался с речи императора Константина на латинском языке: «Не медлите, - сказал император, - о други, служители Божии и рабы общего нашего Владыки Спасителя! Не медлите рассмотреть причины вашего расхождения в самом их начале и разрешить все спорные вопросы мирными постановлениями. Через это вы совершите угодное Богу и доставите величайшую радость мне, вашему сослужителю». Затем эта речь была переведена на греческий язык и начались горячие прения, в которых император принимал активное участие.
Задача Константина на Соборе была вполне прогнозируемой. Ему был нужен мир, а для этого он должен был занять сторону большинства. Запад Империи во главе с папой римским Сильвестром поддерживал православных, а восток разделился приблизительно пополам. Так что позиция Константина была вполне логична, он встал на сторону противников Ария. Но сделал он это очень умело и дипломатично.
Вот как описывает это Евсевий Кесарийский, поддерживавший Ария: «Кротко беседуя с каждым на эллинском языке, василевс был как-то усладителен и приятен. Одних убеждая, других усовещевая, иных, говорящих хорошо, хваля и каждого склоняя к единомыслию, василевс, наконец, согласил понятия и мнения всех о спорных предметах».
Во время прений Арий и его единомышленники высказывали свою позицию прямо и смело, рассчитывая на веротерпимость императора и надеясь убедить его и привлечь на свою сторону. Их богохульные речи возмущали православных. Накал страстей нарастал. В нужную минуту с хитрым дипломатическим предложением выступил Евсевий Кесарийский. Предложение состояло в том, чтобы взять таки за основу определения собора православный текст крещального символа веры:
«Веруем во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всех видимых и невидимых, и во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Слово Божие, Бога от Бога, Света от Света, Жизнь от Жизни, Сына Единородного, Перворожденного всей твари, прежде всех веков от Отца Рожденного, через которого и произошло все... воплотившегося... Веруем во Единого Духа Святого».
Хитроумный замысел Евсевия состоял в том чтобы, отчаявшись убедить большинство епископов на соборе в своей ереси или переманить императора на свою сторону, свести этот собор к формальности приняв православную привычную для всех формулировку, на которую легко должно было согласиться большинство, но при этом недостаточно четко сформулированную, и оставляющую место для еретического учения Ария.
Однако, император Константин перехитрил схитрившего Евсевия. Одобрив текст, он, как бы между прочим, предложил этот текст обогатить лишь маленьким дополнением, одним словом «единосущный». При поддержке авторитетных православных епископов, большинство епископата, поддержало и проголосовало за это, предложенное императором, добавление, надежно отсекающее арианскую ересь от православия, этой вот самой единосущностью, от которой тот хотел укрыться за воплощённостью Иисуса.
После этого главного для ариан поражения, ряд других небольших поправок и дополнений к символу веры, тоже направленных против ариан, но уже не имевших принципиального значения, был принят уже без споров. Вот эти дополнения:
Вызывавший множество споров изначальный термин «Логос» был теперь окончательно отброшен, зато добавился термин «Рожденного» с отрицательным, антиарианским смыслом: «Несотворенного». К термину «Единородного» добавлено тяжеловесное разъяснение: «т.е. из сущности Отца». В результате получилось следующее вероопределение I Вселенского собора: «Веруем во Единого Бога, Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого. И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от Отца, Единородного, т.е. из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, через которого все произошло как на небе, так и на земле. Нас ради, человеков, и нашего ради спасения сошедшего и воплотившегося, вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых. И в Святого Духа». Далее следовал анафематизм: «А говорящих, что было время, когда не было Сына, или что Он не был прежде рождения и произошел из несущего, или утверждающих, что Сын Божий из иной ипостаси или сущности, или создан, или изменяем - таковых анафематствует кафолическая церковь».
Таким образом, Иисус не только утратил свой день рождения, который был перенесён в начало времён, но и окончательно уподобился в своей сущности Богу. Всем же, кому в будущем могла прийти в голову мысль усомниться в такой формуле, подготовили юридически выверенную анафему. Понятно для чего всё это было нужно, понятны мотивы сторон, понятны расклады и понятна необходимость в таком шаге. Но столь же понятно, что всё это к самому Иисусу никакого отношения уже не имело. Это была политика в чистом виде.
Восточные епископы, конечно, подписали Никейский орос под давлением императорской воли, но сделано это было без достаточного внутреннего понимания и убеждения. Они просто смирились перед волей Константина. Иного было трудно ожидать, особенно после того, как это сделали самые ярые и открытые противники «единосущия». Даже Евсевий Кесарийский, щеголявший своей рационалистической логикой перед епископом Александрийским, теперь, желая сохранить благоволение императора Константина, решил оппортунистически (а не умом и сердцем) подписать чуждое ему вероизложение. Позже он опубликовал перед своей паствой лукавое софистическое объяснение своего поступка, но этой своей изворотливостью дал только повод для ядовитых комментариев и насмешек.
Другой оппортунист, придворный священник Евсевий Никомидийский, и местный Никейский епископ Феогнис подписав орос, уперлись перед подписанием анафематизма. A вот провинциальные священники, весьма далёкие от карьеризма, до конца соратники Ария, пустынники-ливийцы Феона Мармарикский и Секунд Птолемаидский честно отказались от подписи. Все трое вместе с Арием немедленно были сняты с мест своей службы и высланы государственной властью в Иллирию. Прямолинейный провинциал Секунд, прежде чем быть высланным, упрекал придворного Евсевия: «Ты, Евсевий, подписал, чтобы не попасть в ссылку. Но я верю Богу, не пройдет и года, как тебя тоже вышлют». И действительно, уже в конце 325 года и Евсевий и Феогнис были сосланы тоже.
В числе прочих решений Никейского Собора можно выделить так же решение по поводу празднования Пасхи. Сам Константин придавал едва ли меньшее значение этому вопросу, нежели арианству. Император не на шутку ополчился против обычая праздновать Пасху по примеру иудеев. Иудеи могут сказать, говорил он, что христиане даже важнейшего своего праздника не могут отпраздновать, не отрешившись от иудейского обычая. А что этот последний ошибочен, Константин доказывал тем, что иудеи иногда празднуют две пасхи в год. Во всяком случае, неприлично следовать этому богоубийственному народу.
В общем и целом, в решениях Никейского Собора не было ничего конспирологического, а политическую направленность этим решениям задала исключительно воля императора, продиктованная насущными нуждами государства. Но даже это прямое вмешательство Константина в дела Собора не заставило ариан отказаться от своих позиций. Более того, вскоре результаты Собора оказались вывернуты наизнанку, и виной тому всё та же капризная большая политика.
Сам факт вмешательства императора в дела церкви дал богатую пищу для размышлений всем участникам. И в скором времени цезарепапизм, сказавшийся на Никейском соборе, вызвал недовольство. Епископ Афанасий, ярый противник арианства, узрел таки «смертельный удар», нанесённый церковной независимости. А это дало возможность уже арианам использовать «никейца» Афанасия в борьбе против Константина. Император, который подходил к религии исключительно с позиций государственного интереса, опасаясь роста недовольства его политикой, перешел теперь на сторону ариан. Отныне преследованиям стали подвергаться сторонники «свободной и независимой» от государственной власти церкви; ариане же, наоборот, очутились в лагере приверженцев императора. А епископ Афанасий вскоре «неожиданно» оказался единственным не арианским представителем во всей восточной половине Империи.
Созвав арианский собор в 335 году в Тире, осудивший никейский символ веры и принявший в противовес «единосущию» формулу «подобия» сына и отца, Константин получил теперь возможность менять основные положения христианского вероучения по собственному произволу. Более того, он посчитал нужным засвидетельствовать перед всей Империей свою приверженность новому арианскому символу веры. Перед смертью Константин принял христианство именно из рук арианца Евсевия, вернувшегося из ссылки, и затем ставшего советником императора.
Таким образом, после смерти императора Константина обнаруживается интереснейшая картина. Во-первых, христианство стало всеобщей религией. Во-вторых, столица Империи была перенесена из Рима в Константинополь, что, безусловно, не могло вызвать особой радости у влиятельной римской олигархии, оказавшейся не у дел, и которой тут же понадобился новый рычаг влияния на дела в Империи.
Самым лучшим вариантом этого рычага, конечно, был папский престол в Риме. Поэтому вполне логично, что именно с этого времени Рим наинает превращается в религиозную столицу Империи. И хотя Папа всё ещё находится в подчинении у императора, через него римляне имеют реальную возможность создать оппозицию Константинополю. Что сразу же перешло в новый виток противостояния никейцев и ариан.
…
Преемников у Константина было трое: западная половина империи с ее двумя императорами и папой Юлием, противником арианства, поддерживала никейский символ. Восток же с сыном Константина - Констанцием II защищал арианство. Рим в лице папы Юлия I предпринял попытку подорвать позиции арианского Константинополя, для чего был созван в 343 году Сардикский Собор (ныне София). На этом соборе большинство принадлежало Западу, и естественно, что никейский символ был принят в качестве единственного христианского догмата, арианство же было осуждено и квалифицировано как еретическое учение. Т.е. в сущности произошел раскол между Западом и Востоком.
Дополнительно Сардикский Собор постановил, что недовольные епископы могли обращаться с апелляцией к папе Юлию I. Хотя это постановление и носило частный характер, последующие папы толковали это как исключительную и навсегда данную Риму привилегию. С этого времени папа стал претендовать на верховенство, на примат, который считался отныне освященным Сардикским собором. Претензия эта, однако, была совершенно безосновательна: решения этого собора могли касаться лишь Запада. Восточные епископы ушли с собора и образовали свой в Филиппополе, где были вынесены постановления в арианском духе, и где о прерогативах римского епископа не могло быть и речи.
Империя начала раскалываться: олигархический Рим во главе с римским епископом, теперь именовавшимся Папой, выступил против цезарепапистского Константинополя, где патриарх назначался императором. При этом арианство и никейство выглядят уже скорее поводом для столкновения, нежели реальной причиной. Рим по-прежнему хотел оставаться столицей Империи. Претендовать на кресло директора в Константинополе было уже бессмысленно, а вот стать столицей христианства - вполне по силам.
Констанций II понимал расклады всяко лучше нашего, а потому поддержал решения арианского Собора в Филлиппополе, ставшего ответом Сардикскому. А всё это привело в итоге к новой войне. В 353 году Констанций разбил в сражении западного императора Магненция, который вскоре покончил жизнь самоубийством. Констанций оказался единственным реальным хозяином в Империи, чем тут же и воспользовался - между 354 и 356 годами был созван новый Собор в Милане.
На собор было собрано не более сорока епископов (и восточных и западных). Руководство собором Констанций поручил ученикам Ария Урсакию и Валенту. При открытии Собора Дионисий Миланский предложил подписать всем присутствующим заранее заготовленный текст Никейского Символа, но Валент возмутился, начался скандал, который остановила императорская стража. Заседания Собора перенесли в императорский дворец.
На последующих заседаниях Собора император присутствовал тайно, за занавесом. Когда Афанасия Александрийского, лидера защитников никейского вероопределения, подвергли надуманными политическим обвинениям, и западная партия его защитников возмутилась этими действиями председателя Собора, то император вышел из своего укрытия и, угрожая епископам мечом, выкрикнул: «Моя воля - вот для вас канон». Разумеется, дальнейшие заседания собора стали лишь формальностью: Афанасия осудили, и ариане одержали победу.
Афанасий Александрийский, а также его сторонники Евсевий Верцеллийский, Люцифер Калаританский и Дионисий Миланский были отправлены в ссылку. К папе Либерию был направлен посланник с требованием подписать деяние Собора, но папа потребовал проведения законного суда над Афанасием, на что император пригрозил ему ссылкой и дал три дня на размышление. Папа сначала отказался и был сослан во Фракию, в город Веррию. Вместо Либерия папой был избран арианин Феликс II (355-365).
Однако, как только Либерий раскаялся и согласился стать послушным орудием императора, ему вернули римскую кафедру, тем более что он и в догматическом отношении обнаружил не меньшую уступчивость. Формула никейцев «единосущность» и противопоставлявшаяся ей «подобосущность» были фактически ликвидированы заявлением Либерия о том, что разуму человеческому недоступно постичь тайну рождения Сына и что об этом «ничего не сказано в священном писании».
Если исходить из оценки действий учасников этой пьесы, то выходит, что суть учения была уже в явном забвении. Христианство стало политикой, а епископы политиками. А потому неудивительно, что распространением общегосударственной религии занялся сам император лично. Констанций начал активную борьбу с язычниками и издал указ следующего содержания: «Мы требуем, чтобы сознавшихся в принесении жертв и служении идолам наказывали смертной казнью».
Исключительно волей императоров продвигалось христианство от «Миланского эдикта» о веротерпимости к никейскому символу веры, от которого в итоге тоже не осталось ничего, кроме провозглашения «единой христианской религии». С этого момента (за исключением двухлетнего царствования Юлиана Отступника в 361 - 363 гг.) уже язычество стало преследоваться по всей империи.
В 416 году язычники были лишены права занимать государственные должности, в 423 году язычники упоминались так, как будто бы их уже не существовало, а в 448 году загорелись первые костры, в пламени которых сжигалось самое главное достояние прошедших веков - книги (пока книги). При Юстиниане I язычникам было запрещено даже владеть имуществом (а что, очень по-христиански!) и была закрыта философская школа в Афинах (529). Отныне вся деятельность церкви характеризовалась суровейшей нетерпимостью и преследованиями всего инакомыслящего.
Такая политизация религии вела только к тому, что церковь становилась далеко не последней площадкой для карьерного роста. А потому золотая римская молодёжь, сыновья богатейших родов Рима, бросились менять тоги и доспехи на рясы, и результат не заставил себя долго ждать. Началось стремительное обмирвщление церкви. Тут-то в основание церковного здания и заложили ещё один бракованный камень, который в своей злокачественности на порядок превосходит всё сотворённое ранее.
Поведение «новых» священников из числа римской аристократии не могло не вызвать осуждение стариков. Так, папа Сириций даже ввёл в церковный устав целибат - обет безбрачия среди священников. Но то что, произошло дальше можно расценить как некоторую историческую издёвку. Сириция сменил папа Анастасий, происходивший из знатного рода Максимусов. Ещё до введения целибата Сирицием у него родился сын. Так вот он и наследовал папский престол вслед за отцом, по сведениям Иеронима.
Понятно, что недовольство и недоверие к новым священникам стремительно возрастало. Но новому духовенству было куда проще придумать закон, нежели менять свои «золотые» привычки. Теперь нравственная распущенность духовенства, запросто оправдывалась «немощью человеческой природы» перед неодолимой силою греха.
Другими словами, римский клир заявил, что бытие определяет сознание, и ничего поделать с этим нельзя. А это уже чистейший материализм, и понятно, что после этого говорить о какой-либо христианской принадлежности римской церкви просто бессмысленно. А тут ещё и блаженный Августин, находившийся под серьёзным влиянием кафолической редакции посланий апостола Павла, в своих размышлениях дошёл до того, что придумал понятие первородного греха. Суть этой бяки заключается в том, что человек рождается сразу грешным просто по факту того, что согрешил наш предок Адам.
Воистину, это стало золотым дном для набирающей мощь вселенской римской церкви. Равномерно развесив грехи предков на каждом, епископы получали обоснование существования церкви, как единственного посредника для отпущения этих самых «грехов». А самим священникам теперь не надо было даже оправдываться - все грешники вокруг, оказывается. Как ни стремись, как ни старайся, а грешник ты, и всё тут.
И вот тут надо отдать должное восточной православной церкви, ибо она эту ерунду встречала в штыки и пока могла, ходила в яростные контратаки. Только с середины XII века, когда Византийским императорам потребовалась помощь Запада, пошли первые уступки на этот счёт.
Очевидно, что первородность греха - бред полнейший, а Августина надо бы за подобные изобретения подвергнуть анафеме, отлучению, а заодно и «сыном диавола» объявить. Но сей деятель, наоборот, пользовался большим почётом в Риме и до сих пор считается одним из основателей современного канона. Хотя уже тогда его бредни вызвали вполне законную и негативную реакцию, на волне которой вырос целый куст новых «ересей».
В начале V века объявился некий кельт Пелагий, кстати, весьма почитаемый современниками за свои личные качества и добрый нрав, и стал с возмущением отзываться о римском клире и утверждать, что это не бытие определяет сознание, а именно сознание определяет бытие - неодолимого греха не бывает. Если совершение греха зависит от человеческой воли, его можно избегнуть; человек «сам спасется, как и сам грешит». Т.е. Пелагий решительно отрицал учение церкви о первородном грехе. Он решительно отвергал бредовую идею о переходе греха на потомков Адама, и логично видел в грехе лишь сознательный индивидуальный акт, который никак не мог быть причиной духовной смерти человека, не согрешившего и живущего спустя века.
И вот тут мы со всей очевидностью можем заключить, что оформившийся к тому времени канон, оказался хромым на обе ноги, поскольку даже столь очевидное учение Пелагия, как оказалось, вело к ереси. Это стало очевидным, когда за распространение его идей взялся образованный человек, некий патриций Целестий, вместе с Пелагием бежавший в Карфаген в последствии. Он уже доводил логику рассуждений Пелагия до конца, не скрывая никаких расхождений с учением католической церкви. Целестий во всеуслышание заявлял: Адам умер бы и в том случае, если бы и не согрешил; его грех есть его личный поступок и не может быть вменен всему человечеству; младенцы рождаются в том состоянии, в каком был до своего падения Адам.
А вот собственно шесть еретических тезисов Пелагия:
1) Адам умер бы, если бы и не согрешил;
2) грех Адама есть его собственное дело и не может быть вменяем всему человечеству;
3) младенцы рождаются в том состоянии, в каком Адам был до падения, и не нуждаются в крещении для вечного блаженства;
4) до Христа и после Него бывали люди безгрешные;
5) закон так же ведёт к Царствию Небесному, как и Евангелие;
6) как грехопадение Адама не было причиной смерти, так воскресение Христа не есть причина нашего воскресения.
Есть серьёзные вопросы по пятому пункту, действительно противоречащему учению Иисуса Назорея. Но как было показано ранее этот-то пункт не вызывал неприятия у церкви, правившей послания апостола Павла именно в этом направлении. Главное здесь в другом, логика-то приводила Пелагия к тому, что люди не нуждаются, например, в обряде крещения для вечного блаженства. Как грехопадение не является причиной смерти живущих, так и воскресение Христа не есть причина грядущего воскресения мертвых. А значит, надо, братцы в первую очередь самостоятельно следовать учению, и только тогда всё остальное приложится. А ежели священники будут позволять себе нарушать заповеди, то о каком учении вообще можно будет говорить после этого?
Совершенно понятно, что такую «ересь», Пелагию уже не спустили. И вот здесь надо кинуть камень в православных епископов, которые под влиянием личных соображений в этом вопросе объединились с Римом. Соображения состояли в том, что восточные епископы тоже не шибко тепло относились к порочной идее цезарепапизма, и ради борьбы с этим злом посчитали возможным признать своим союзником римского епископа, за которым стояли вполне реальные физики и юрики, даже в таких щекотливых вопросах.
Результатом этого стало то, что под влиянием Августина и политических интересов шесть тезисов Пелагия - Целестия были в 412 году Карфагенским собором признаны еретическими, а канон кафолической церкви утратил последнее сходство с христианским учением. Это была уже совсем другая религия.