Астерикс и бюрократы (часть 3)
Вот тут и сказалась вся порочность среднего управляющего звена империи Карла Анжуйского. Упорная административная работа сицилийского короля говорит о том, что он реально понимал проблему, но, похоже, недооценивал её масштабов. Его контроль над чиновниками был последовательным, но не достаточно плотным. В конце концов, надо было и на Сицилии поворошить грязное бельишко для назидания. Ведь если на материке Карл успевал вовремя снимать напряжения вместе с неразумными чиновными головами, то на Сицилии, его наместнички, до которых у Анжуйца просто не доходили руки, явно пребывали в расслабленном состоянии и не шибко заботились о благосклонности вверенных им аборигенов. Вроде бы такая мелочь, да? Но эта мелочь оказалась как раз той бабочкой, что сломала хребет самому, что ни на есть тяжеловозу.
К концу 1280 года перед императором Михаилом открывались весьма мрачные перспективы. Он был втянут в войну с турками в Азии. Со стороны Европы ему угрожал мощнейший союз вражеских сил во главе с блистательным королем Сицилии. Религиозная политика Михаила, за которую он лишился поддержки своих подданных, обернулась полным крахом, а папство, на чью защиту он рассчитывал, в очередной раз предало Византию, и лишь поторапливало её врагов. Если бы огромная армия, которую готовил Карл, обрушилась на Константинополь, у государства Палеологов не было бы и единого шанса выстоять. Но тут у Михаила обнаружился самый неожиданный союзник.
Когда начались военные действия на Востоке, Карл направил в качестве своего бальи и генерального наместника в Ахейском княчжестве француза Галерана д'Иври. Галеран в течение последних шести лет был сенешалем как раз на Сицилии. Так вот сей администратор, если и обладал каким талантом, так только умением доводить до бунта своих подчинённых. Не успел он появиться на Пелопоннесе, как взвыла даже местная знать (франкская, между прочим). Он тут же заполнил администрацию своими дружбанами, а его войска безнаказанно грабили греческие деревни по всему княжеству. Всё было настолько плохо, что 1280 году делегация ахейских аристократов отправилась в Неаполь, чтобы настоять на отзыве Галерана. Нетрудно представить, каких дел наворотил за шесть лет этот персонаж на Сицилии, ежели он всего за год успел довести до белого каления княжество Ахейское.
Другой чинуша Карла, командующий флотом в Эгейском море, Марко II Санудо, герцог Наксоса, служил Карлу ещё более самоотверженно. Этот вообще не нашёл иного способа поддержать боевой дух своих солдат и обеспечить их необходимым, как только при помоши проплывавших мимо торговых судов. Другими словами, сей доблестный адмирал использовал корабли Карла, чтобы пиратствовать, причем с гораздо большим успехом он грабил не греческие, а латинские суда, поскольку те просто не ожидали нападения.
Впрочем, помимо подобных государственных деятелей внутри стана Карла, у сицилийского короля были и вполне обычные противники. Те же генуэзцы, например. Однако, гораздо большую опасность таил в себе другой игрок, прятавшийся до поры в тени пиренейских гор - Арагон, королевство басков.
Дело в том, что двадцатью годами ранее, в 1262 году, король Манфред выдал свою дочь Констанцию за инфанта Педро, старшего сына короля арагонского Хайме I. Манфред еще прочно сидел на своем троне, и его дружба представляла ценность для дальновидного короля Арагона. Когда Манфред был убит, Конрадин обезглавлен, а внебрачные сыновья Манфреда попали в плен, инфанта Констанция оказалась единственной наследницей Гогенштауфенов! А муж был ей предан и гордился ее происхождением: при его дворе Констанция получила титул королевы еще за несколько лет до того, как сам Педро взошел на трон своего отца.
И вот пока Карл готовил крестовый поход на восток, совершенно в аналогичном направлении целился арагонский король Педро в союзе с Генуей. Только для Карла востоком был Константинополь, а для Педро - Сицилия, хотя он и прикрывался удачным стечением обстоятельств, официально заявляя, что идёт в крестовый поход на Тунис.
Византийское золото смогло объединить генузские торговые интересы и арагонские амбиции, и агенты заговорщиков наводнили Сицилию. Но одного золота всегда недостаточно для успеха. На самом деле, главным звеном в этой истории стала кропотливая работа, проделанная на Сицилии самими же французами, в частности достославным губернатором Галераном.
Надо сказать, что ни ниве администрирования сенешаль Галеран д'Иври трудился не в одиночку. Высокомерие и алчность французов оказались воистину небывалыми. Они даже не удосуживались учить язык своих подчинённых, которых, похоже, и за людей-то не считали. В итоге, к 1282 году французов искренне ненавидели даже в Италии, где их замашки хоть как-то сдерживала активная деятельность самого Карла.
В Павии, например, даже нападали на ни в чем не повинных французских паломников только из-за их национальности. А один доминиканский монастырь был разграблен только потому, что несколько его монахов имели неосторожность родиться французами. И если в Южной Италии, где Карл носился туда-сюда, как угорелый, и лично устраивал показательный отлуп своим зарвавшимся наместникам, недовольства особого не было, то в Сицилии французы задирали свои подбородки уже на недосягаемую высоту. А спесь, братцы, несёт империям погибель.
Наверное, это как-то было связано с самой формой франкского носа, но, во всяком случае, сицилийские управители-французы дальше своего носа не видели ничего. У них под ногами закипала земля, но они по-прежнему жили сегодняшним днём. Вот он чёртов материализм, ёпрст.
Огромная армада Карла Анжуйского уже стояла на якоре в гавани Мессины. Королевские агенты преспокойно объезжали остров и, невзирая на угрюмое недовольство крестьян, забирали все запасы зерна, какие могли найти, сгоняли крупный рогатый скот и свиней, не без своекорыстного умысла перевыполняя планы по заготовкам продовольствия для вот-вот стартующего похода. Королевский наместник, Герберт Орлеанский, губернатор острова, прохлаждался в своей резиденции в Мессине, в замке, построенном столетие назад Ричардом Львиное Сердце. В Палермо юстициарий Жан де Сен-Реми шикарно пировал в бывшем дворце нормандских королей. Никто из французских чиновников и никто из военных гарнизонов, размещенных в сорока двух замках, откуда контролировалась сельская местность, не заметил со стороны подчиненных им аборигенов проявлений особой враждебности. Враждебность была такой же, как и всегда, т.е. зашкаливала.
Это было 29 марта. На Пасху. Площадь перед церковью Святого Духа была переполнена, люди разговаривали и пели в ожидании начала богослужения. И тут неожиданно объявилась группа французских чиновников, которые тоже захотели принять участие в празднике. Их, разумеется, встретили холодными враждебными взглядами, но французам было не в первой, и они настойчиво пытались присоединиться к общему празднику.
Французы были пьяны, а потому особенно беспечны; вскоре они позволили себе фамильярное обращение с молодой женщиной, и это взбесило горячих сицилийцев. Но такое происходило, видимо, частенько, поэтому гордые франки не приняли выкрики холопов в серьёз. Среди чиновников был целый королевский сержант по имени Друэ, и он нагло выволок из толпы молодую замужнюю женщину и донимал ее своими ухаживаниями.
Сами понимаете, это Сицилия. Муж женщины такого стерпеть не мог, даже если бы захотел. Поэтому он выхватил нож, набросился на Друэ и заколол его. Французы было ринулись мстить за своего братана, как вдруг им открылось - они не у себя дома. Они с превеликим удивлением обнаружили, что окружены толпой разъяренных мужчин, вооруженных кинжалами и другим интересным оружием. Французских братков просто разорвали в клочья. А колокол церкви Святого Духа и колокола всех остальных церквей Сицилии зазвонили к вечерне.
Со звуком колоколов разгорячённые участники свалки у церкви побежали по городу, разнося крайне соблазнительное предложение продолжить развлекуху. Улицы тут же наполнились обозленными и вооруженными людьми, выкрикивающими «Смерть французам» на своем сицилийском диалекте, который местная администрация не удосужилась выучить. Поэтому французы постоянно оказывались у толпы на пути, и сицилийцы убивали каждого, кому не приходило в голову присоединиться или убраться с дороги.
Сицилийцы же врывались на постоялые дворы, посещаемые французами, и жилища французов, не щадя ни мужчин, ни женщин, ни детей. Даже сицилийские женщины, бывшие замужем за французами, погибали вместе со своими мужьями. Мятежники врывались в доминиканские и францисканские монастыри, они выволакивали всех иностранных монахов и велели каждому произносить слово «Сiciri», непроизносимое для француза. Любого, кто не проходил эту проверку, тут же убивали. Юстициарий Жан де Сен-Реми успел запереться в древнем королевском дворце, но большая часть его гарнизона была в отпуске в городе, и из этого отпуска никто не вернулся. В итоге, он был вынужден бежать, в замок Викари, а Палермо объявил себя коммуной.
А вот то, что весть о восстании мгновенно разносилась по всему острову, наверняка было заслугой многочисленных агентов Арагона, Византии и Генуи. Гонцы поспешили в кровавую ночь с понедельника на вторник из Палермо, чтобы велеть всем городам и селам немедленно нанести удар, прежде чем французы смогут ударить в ответ.
Во вторник мужчины Палермо сами двинулись на штурм замка Викари, где прятались юстициарий и его друзья. Гарнизон замка был слишком малочислен, чтобы оказывать долгое сопротивление, и юстициарий предложил сдаться с условием, что ему будет позволено отправиться к побережью и уплыть на корабле в родной Прованс. Когда начинались переговоры, один из осаждающих выпустил стрелу и убил юстициария. Вполне возможно, что это была умышленная провокация, поскольку это послужило сигналом к началу резни, в которой были убиты все, кто был внутри замка. Но в любом случае, те, кто не почитал за людей своих подопечных, не имел права ожидать человечности от них. В течение недели взорвался практически весь остров. Очевидно, что для такой бури византийского золота и арагонских агентов было совершенно недостаточно. Французов сицилийцы любили тогда не больше, чем иракцы нынешних американцев, которым, вообще-то, стоило бы поизучать реальную историю, а не убаюкивать себя сказками про оси и империи зла, когда их руководители ввязывались в совершенно безумные авантюры на востоке.
Первым примеру Палермо последовал город Корлеоне, расположенный в двадцати милях к югу. После убийства французов корлеонцы тоже провозгласили свой город коммуной. 3 апреля капитан Корлеоне, Бонифацио, отправил в Палермо троих посланников с тем, чтобы предложить действовать сообща. Две коммуны решили направить свои ополчения в трех направлениях - на запад, к Трапани; на юг, к Кальтаниссетте; и на восток, к Мессине, - чтобы поднять весь остров и объединить усилия. По мере приближения повстанцев к каждому из пунктов назначения французы либо бежали, либо были убиты. Их пощадили только в двух городах. Вице-юстициарий западной Сицилии, Гильом Порселе, живший в Калатафими, оказался тем самым исключением, которое из правил. Он снискал уважение сицилийцев благодаря своей доброжелательности и справедливости. Он и его семья были с почестями препровождены в Палермо, откуда им разрешили отплыть в Прованс. В стане сицилийцев тоже оказалась своя ворона белого цвета. Город Сперлинга, расположенный в центре острова, гордился независимостью своих взглядов, и французскому гарнизону в этом городе не причинили никакого вреда, позволив благополучно отступить в Мессину.
В Мессине восстания не было. У наместника, Герберта Орлеанского, был слишком сильный гарнизон, а огромный флот Карла Анжуйского стоял в гавани. Мессина была единственным городом на острове, которому французское правительство оказывало хоть какое-то внимание, и самая влиятельная семья в городе, Ризо, поддерживала правящий режим. Но в Мессине было много выходцев из Палермо, перебравшихся, когда туда перенесли столицу острова. И потихоньку революционный пыл охватил и мессинцев. Всё что мог сделать Герберт Орлеанский - это заложить засовом покрепче двери замка, а весь флот Карла, стоявший в гавани, оказался в руках мятежников. Мда-с... Мечта Карла сгорала, небось, очень впечатляюще, но он этого не видел. Ярость и злоба сицилийцев были просто неконтроллируемы, куда было бы разумнее оставить весь флот себе, но корабли тупо сожгли. Пожар, конечно, был до небес, но, по-моему, глупость полнейшая. Однако, мы даже теперь можем ощутить весь накал ненависти сицилийцев.
Карл Анжуйский был в Неаполе, когда в начале апреля посланник архиепископа Монреальского сообщил ему о резне в Палермо. Карл, конечно, пришел в ярость, поскольку это означало, что придется отложить поход на Константинополь на некоторое время. Ха! На некоторое время... Он ещё не знал про костёр в Мессине.
Как это происходило всегда и везде, главный решил, что это локальные волнения, с которыми его наместник, Герберт Орлеанский, вполне может справиться сам. Поэтому Карл лишь приказал вице-адмиралу Маттео Салернскому взять четыре галеры и атаковать Палермо. Этот приказ был отдан аж 8 апреля, поэтому, добравшись до местоназначения, Маттео обнаружил на подходе к гавани мессинскую эскадру. Мессинские корабли атаковали Маттео и захватили две его галеры. С оставшимися кораблями он спешно отступил в Неаполь.
Мятеж в Мессине и разгром его флота привели Карла к осознанию масштабов катастрофы. И вот тут я бы особо отметил, что истинная величина человека проявляется только в несчастии, а не в успехе. Вы как хотите, но лично мне трудно не уважать этого короля. «Господь Всемогущий! - воскликнул Карл. - Если Тебе угодно низвергнуть меня, позволь мне хотя бы спускаться вниз мелкими шагами». И сам же стал принимать все меры для того, чтобы шаги оказались ооочень мелкими.
Мечта Карла - поход на Константинополь - была спешно похоронена, чтобы не мешать делу. Вместо этого корабли и солдаты, собравшиеся в портах Италии, были стянуты к Мессинскому проливу, а сам Карл выступил во главе армии, которая должна была подавить мятеж на острове. Папа полностью поддерживал Карла. Когда в апреле в Орвьето прибыл посланник из Палермо, чтобы просить Святейший Престол взять под свое покровительство новую коммуну, Папа Мартин отказался даже дать ему аудиенцию. Вместо этого Папа издал буллу об отлучении мятежных сицилийцев и всех, кто поддержит их.
Сам Карл теперь не спешил, подготавливая силы, чтобы нанести удар наверняка. Параллельно, он повёл перговоры с бунтовщиками. Признав, что был невнимателен к коррупционерам, он издал большой эдикт, реформирующий управление островом. Королевским чиновникам впредь запрещалось вымогательство в какой бы то ни было форме; даже не строго, а категорически запрещалось конфисковать товары, скот или корабли безвозмездно; принуждать города и деревни преподносить им дары; заключать сицилийцев в тюрьму на недостаточных основаниях; присваивать их земли. В этом эдикте Карл в сущности каялся, что, что в дни, предшествовавшие восстанию, имели место чудовищные злоупотребления. Но обещание этих реформ оставило сицилийцев равнодушными. Поздно очнулся Карл, не надо вовсе было будить красного петуха - он же дурак, и если уж он почуял запах свободы, с ним просто не о чём договариваться. В этом случае есть только один путь - сделать из петуха суп. Но даже этого Карл сделать уже не успел.
Восстание на Сицилии было неожиданным и для Педро Арагонского, которому было выгоднее напасть на Карла, когда тот уже отплыл бы на восток. Но этого, разумеется, не собирался дожидаться император Михаил, так что, скорее всего, это его агенты были основными участниками событий, нежели чьи-то ещё. Но раз уж такое произошло, король Арагона не мог не начать действовать. Он был так охвачен азартом, что даже предупреждение не лезть на рожон от племянника Карла, Филиппа III Французского не возымело на него никакого действия. Педро всё так же, как ни в чём не бывало, бодро заявил: «Я иду на Тунис». И высадился на Сицилии.
Вот на это Карлу было уже трудно что-либо ответить, поскольку арагонцы оказались значительно более умелыми моряками, а мессинский флот было уже не вернуть. Не смотря на все усилия Карл, так и не смог высадиться на Сицилии. Более того, пока он собирал войска в своих французских владениях, в плен попал его сын Карл Салернский, который нарушил строгий приказ не высовываться. Но принц, не дождавшись отца, вышел в открытое море, чтобы снять блокаду с Неаполя и, разумеется, был нещадно арагонцами бит. Тут уместно будет вспомнить другую историю. В своё время Иосиф Джугашвили, на предложение обменять своего сына на фельдмаршала Паулюса ответил, что солдат на маршалов он не меняет. Показательно, как одинково ведут себя некторые люди, попав в одинаковые ситуации. Карл Анжуйский, узнав о пленении сына, сказал следующее: «Кто теряет дурака - не теряет ничего. Почему он не погиб, раз ослушался нас?».
Когда всё это случилось, Карл был уже слишком стар, чтобы успеть разрешить все проблемы, что обрушились на него. Даже железный Анжуец имел свой предел. Но и в последние месяцы своей жизни он оставался деятелен и активен. Он успел издать несколько указов, среди которых нам особо интересен самый последний. Карл был реально шокирован, узнав, что некоторые его чиновники отчуждали свое имущество в пользу Церкви, чтобы избежать налогообложения. 2 января 1285 года он издал строгий указ, запрещающий такую практику, и всего через пять дней, 7 января 1285 года, Карл Анжуйский умер в возрасте пятидесяти восьми лет, а его тело было перевезено из Фоджи в Неаполь и похоронено в мраморной гробнице. Безусловно, это был великий правитель, которому было по силам повернуть ход истории, но даже он недооценил способностей собственных чиновников.
Карл прожил свою последнюю ночь, поддерживаемый церковными обрядами и уверенный в своем спасении. Рассказывали, что умирая, он шептал молитву губами: «Господи, ибо я верю, что Ты воистину мой Спаситель, я молю Тебя, помилуй мою душу. Ты знаешь, что я захватил Сицилийское королевство во имя Святой Церкви, а не для собственной выгоды. Так что Ты простишь мои грехи». Как видите, Карл был человек идеи; он верил, а потому не бездействовал. Бездействие, вызванное материалистической плотской логикой, было чуждо ему, но вот большинству простых чиновничков-молчунов, успокоенных извращённой логикой церковного догмата, уже вовсю работали на собственную плоть, умудряясь организовать коррупционные схемы даже под носом одного из самых деятельных администраторов всех времён.
…
Совершенно очевидно, что христианская идеология в рассмотренном выше искажённом варианте совершенно не вызывала доверия ещё во времена порнократии, не заработала она и теперь. Но как это ни странно прозвучит, своему взлёту Европа была обязана именно противоречивой идее примата Церкви, ведь первоначально это выглядело как передача властных полномочий в руки лучшей части общества - аскетичных, т.е. способных к самоограничению и хорошо образованных монахов, священников. А через них власть уже делегировалась лучшим представителям королевского корпуса. Но идея эта могла работать, пока понтифик был действительно авторитетом, но свой авторитет папство успело быстро монетизировать. Короли Европы теперь рассматривали римского епископа лишь как ещё одну фигуру на политической шахматной доске.
И не только Фридрих Гогенштауфен, или Карл Анжуйский придерживались такого взгляда на вещи. Того же Хайме Арагонского за его вероломную высадку на Сицилию, папа Мартин отлучил от церкви. Затем против него был объявлен очередной крестовый поход. Но когда находящийся в столь стеснённых условиях арагонский король узнал, что его жена Констанция, хочет заключить альянс с базилевсом, Хайме был просто взбешён. Хватит, мол, не нужен нам этот император-схизматик. И это при том, что византийская финансовая поддержка была бы теперь, как никогда, кстати для Арагона, учитывая, что его противниками были не кто-нибудь, а Карл Анжуйский и его племянник король Франции Филипп III. Крайне любопытная логика, не правда ли? Отлучение от церкви или крестовый поход арагонским королём вовсе не рассматривались, как покушение на предмет его веры, а сам король при этом оставался убеждённым католиком.
И что же это получается? Строили Европу, строили, и что вообще построили? Короли тянут одеяло на себя, поскольку нет убедительной общей цели, и понтифик более не обладает реальным влиянием. Собственно, Рим так погряз в политических интригах, что на роли третейского судьи оказался в итоге король Франции. И нужен ли теперь такой папа в роли главы всей Европы? Конечно, нет.
Если посмотреть на другие ступеньки на лестнице властной вертикали, то картина будет ещё более печальной. Королей-то ещё хоть положение обязывает что-то делать, даже если нет никаких иных мотивов, отличных от ублажения плоти. Ведь если слишком злоупотреблять своим положением и предаваться только развлечениям, как это делал, например, Манфред Гогенштауфен, склонный к эпикурейству ещё поболее отца, то к тебе очень скоро придёт какой-нибудь Анжуец и не оставит никакого иного выбора, кроме как благородно проломить лоб об булаву какого-нибудь рыцаря в какой-нибудь битве под каким-нибудь Беневенто.
Те же, кто стоят пониже, глядеть далеко и вовсе обязаны. А если не видишь причин работать, работать и не будешь. При отсутствии убедительной идеологической мотивировки человек будет работать исключительно на себя. Почтальон будет разносить почту до ближайшего мусорного бачка, а рекламщики будут сваливать туда же свои флайеры и рекламации. А в итоге все будут дружно работать на мусорный бачок, не шибко задумываясь, что делать потом, когда мусорный бачок переполниться и проделки хитрецов станут видны каждому?
Очевидно, что к концу века XIII бачок с мусором в Европе переполнился, а те кто попытался мусор вывести, были сожжены на кострах инквизиции. В итоге, противоречий накопилось достаточно, чтобы управляемость общества была утрачена на всех уровнях. Когда же противоречия накапливаются, в их суть уже вникать никто не спешит. Хотя сами выводы делают все, будьте покойны. И выводы эти будут очень простые, например, все козлы.
А это и есть та самая ловушка отрицания. И миновать её пока удавалось не многим. Кто-то как Фридрих II Гогенштауфен открыто заявит на весь свет, что Будда, Иисус и Мухаммед - жулики, но большинство-то ведь промолчит и преспокойненько будет делать карьеру. Церковную, например: изучат право, да и пойдут налево, поставив себя выше того, что они сочтут глупыми предрассудками. Несмотря на все обеты не стяжать и не прелюбодействовать, будут стяжать и прелюбодействовать. Разумеется, в, конце концов, это добром не кончится - стяжать очень скоро станет просто нечего, и тогда будет озвучен какой-нибудь лозунг по типу «религия - опиум для народа». Но означать это будет лишь то, что под этим лозунгом уже просто нечего ловить.
И вот если теперь собрать вместе все отмеченные выше признаки тотальной коррумпированности европейского общества, то становится совершенно очевидным, что идея, выдвинутая монахами из монастыря Клюни к концу XIII века себя уже полностью исчерпала, и можно смело предполагать, что ничего хорошего в ближайшем будущем с Европой случиться не могло.