Стихи Виктории Райхер.
Мое сердце замирает, когда я возвращаюсь домой по улочкам, состоящим из пятиэтажных домов, некоторые из которых похожи на кусок пирога, когда смотрю на картины Яцека Йерки и когда читаю стихи Виктории Райхер (neivid).
Когтябрь
Месяц когтябрь. И кошки скребут на душе.
Время настало сидеть в непрерывной тревоге,
Пледом ласкать утомленные топаньем ноги,
В душе плескаться, стремясь утопиться уже
Или повеситься. Кошки скребут и когтят.
Им молока бы, сметаны, подушку, игрушку,
Им бы ладошку, кормушку, мормышку, подружку,
Их же ругают, стригут и лишают котят.
Если бы кошек скребущих душевную рать
Выстроить в ряд, то хватило бы их до Оттавы,
До Бетельгейзе, до чертиков, до переправы,
Где, как известно, котов не пристало менять.
Можно по ним, как по нотам, сыграть что-нибудь.
Можно попрыгать по ним, как по клавишам черным.
Мягкие спины прогнутся под пяткой проворной,
Когти вонзятся в сверкающий шелковый путь.
Птицы на юг улетают - хотят и летят.
Шьются кафтаны, берутся анализы почвы,
Песни поются, рождаются новые почки,
Жизнь торжествует. А кошки когтят и когтят.
Шерстябрь
Вот тут еще почеши. И здесь.
Я чего сказать-то хотел. Как дела?
Я тут на днях к тебе заходил поесть,
А тебя дома не было. Ты где была?
Ты понимаешь, мир какой-то стал равнодушный весь.
Спинку погладь? Там для тебя осталось.
Я тут на днях ко всем заходил поесть,
А всех дома не было. Такая жалость.
А мне говорят - занимайте свои места,
Согласно билетам. Какой у меня билет?
Я так долго спал, что даже устал и встал.
У меня за ушами недочесано за сто лет.
Ты чего вздыхаешь? Давай погрустим вдвоем.
В моей шерсти лекарство есть для души.
Мне гадалка сказала: «Быть тебе королем!
Или не быть». Вот тут еще почеши.
Меня тоже все обижают, особенно все.
И сразу дождь на улице моросит.
А хочешь, возьми меня к себе насовсем.
Не можешь, нет? Ничего, я так спросил.
Ну, я пошел. Как стемнеет, зайду потом.
Ты куда за мной? Хотела чего сказать?
У меня тоже такое бывает, не знаю, что.
Тут еще осталось, за ухом, почесать.
Вплоть до Котоворота.
Про кота
Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качали
теплыми и уверенными руками.
Когда меня еще не было, в самом начале,
так и было.
Время неслось прыжками,
швырялось плюшками и жареными пирожками,
мама замуж четырежды выходила,
и всё удачно. Первый муж её был хорошим,
много смеялся, презирал сомненья любого рода,
любовался мамой, носил рубашки в горошек
и погиб на войне, не помню какого года.
От него осталась пачка коричневых фотографий,
он успел построить домик с перилами из металла,
отделать ванную комнату белым кафелем
и зачать меня. Я его уже не застала.
Мама очень страдала, носила траур,
пела печальные песни, курила "Ноблесс",
рассыпала окурки (я ими потом играла)
и при всех говорила, что умереть - не доблесть,
а доблесть - жить, потому что это опасней.
Второй её муж работал в библиотеке.
Он мог часами со мной говорить о счастье,
и о том, что родиться нужно было в десятом веке
в Японии. Он понимал в проблемах,
раскраивал шелк, стачал мне десяток платьев,
научил меня, что лемма - это обратная теорема,
а потом ушел, в дверях некрасиво пятясь
от мамы, в который раз потерявшей терпение.
Мама была темпераментна, как торнадо.
Второй её муж устал от температуры кипения
и ушел туда, где прохладно.
Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качели
звонко скрипели, и были бы с милю ростом.
Мама ждала себе принца, а дни недели
летели. В третий раз я была подростком
с плохим характером. И принца не возлюбила.
Ни рук его с крупными пальцами, ни сигарет.
Я его чашки с кошками вечно била
и на любой вопрос отвечала "нет,
спасибо, не надо". Он был высоким и сильным.
Позвал меня как-то в кино на двенадцать двадцать,
и там я услышала, как он смеется на фильме
для школьного возраста. И согласилась остаться
(а хотела сбежать из дома и стать пиратом).
Мы жили дружно, мама варила обеды,
и я приставала к ней "мама, роди мне брата!",
а она отмахивалась - мало мне вас, дармоедов.
С третьим мужем она прожила недолго,
потому что влюбилась в четвертого. Как в романах.
А он оказался бездельником высшего сорта
и в поисках денег рылся в моих карманах.
Потом напился, потом отказался бриться,
потом сказал как-то маме "да наплевать мне"
и она его выгнала. После чего жениться
он сумел еще дважды. А мама сказала "хватит".
Никаких больше свадеб, никаких доказательств
любви и верности. Никаких неразрывных оков.
И завела себе просто любовника, без обязательств.
А он рассказал мне, что у него есть кот.
Этот кот невидим, не прыгает, не бушует,
он не ловит мышей и не понимает слов,
но он все-таки есть, хотя и не существует,
и в душе от него тепло. И вокруг тепло.
Я спросила "а можно мне тоже такого?",
а он ответил - второго такого нет.
Но если хочешь, мы можем владеть им оба.
И я согласилась. И кот перешел ко мне,
хотя и частично. Мы не мешали друг другу,
мамин любовник, я и невидимый кот.
Мы просто жили, как у костра, по кругу
передавая фляжку с одним глотком.
и он не кончался. Но мама уже устала.
И про любовника мне говорила "тоска".
Они перестали встречаться, потом расстались,
и я не знала, где мне его искать.
А кот остался. Мамин любовник с нами
пока еще жил, говорил, что коты не теряются.
И это правда. Я это точно знаю.
А если кот остается - какая разница,
остаются ли люди. Призрачны их печали,
но вечны кошки. Печалям не выжить столько.
Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качали.
Долго-долго.
Когтябрь
Месяц когтябрь. И кошки скребут на душе.
Время настало сидеть в непрерывной тревоге,
Пледом ласкать утомленные топаньем ноги,
В душе плескаться, стремясь утопиться уже
Или повеситься. Кошки скребут и когтят.
Им молока бы, сметаны, подушку, игрушку,
Им бы ладошку, кормушку, мормышку, подружку,
Их же ругают, стригут и лишают котят.
Если бы кошек скребущих душевную рать
Выстроить в ряд, то хватило бы их до Оттавы,
До Бетельгейзе, до чертиков, до переправы,
Где, как известно, котов не пристало менять.
Можно по ним, как по нотам, сыграть что-нибудь.
Можно попрыгать по ним, как по клавишам черным.
Мягкие спины прогнутся под пяткой проворной,
Когти вонзятся в сверкающий шелковый путь.
Птицы на юг улетают - хотят и летят.
Шьются кафтаны, берутся анализы почвы,
Песни поются, рождаются новые почки,
Жизнь торжествует. А кошки когтят и когтят.
Шерстябрь
Вот тут еще почеши. И здесь.
Я чего сказать-то хотел. Как дела?
Я тут на днях к тебе заходил поесть,
А тебя дома не было. Ты где была?
Ты понимаешь, мир какой-то стал равнодушный весь.
Спинку погладь? Там для тебя осталось.
Я тут на днях ко всем заходил поесть,
А всех дома не было. Такая жалость.
А мне говорят - занимайте свои места,
Согласно билетам. Какой у меня билет?
Я так долго спал, что даже устал и встал.
У меня за ушами недочесано за сто лет.
Ты чего вздыхаешь? Давай погрустим вдвоем.
В моей шерсти лекарство есть для души.
Мне гадалка сказала: «Быть тебе королем!
Или не быть». Вот тут еще почеши.
Меня тоже все обижают, особенно все.
И сразу дождь на улице моросит.
А хочешь, возьми меня к себе насовсем.
Не можешь, нет? Ничего, я так спросил.
Ну, я пошел. Как стемнеет, зайду потом.
Ты куда за мной? Хотела чего сказать?
У меня тоже такое бывает, не знаю, что.
Тут еще осталось, за ухом, почесать.
Вплоть до Котоворота.
Про кота
Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качали
теплыми и уверенными руками.
Когда меня еще не было, в самом начале,
так и было.
Время неслось прыжками,
швырялось плюшками и жареными пирожками,
мама замуж четырежды выходила,
и всё удачно. Первый муж её был хорошим,
много смеялся, презирал сомненья любого рода,
любовался мамой, носил рубашки в горошек
и погиб на войне, не помню какого года.
От него осталась пачка коричневых фотографий,
он успел построить домик с перилами из металла,
отделать ванную комнату белым кафелем
и зачать меня. Я его уже не застала.
Мама очень страдала, носила траур,
пела печальные песни, курила "Ноблесс",
рассыпала окурки (я ими потом играла)
и при всех говорила, что умереть - не доблесть,
а доблесть - жить, потому что это опасней.
Второй её муж работал в библиотеке.
Он мог часами со мной говорить о счастье,
и о том, что родиться нужно было в десятом веке
в Японии. Он понимал в проблемах,
раскраивал шелк, стачал мне десяток платьев,
научил меня, что лемма - это обратная теорема,
а потом ушел, в дверях некрасиво пятясь
от мамы, в который раз потерявшей терпение.
Мама была темпераментна, как торнадо.
Второй её муж устал от температуры кипения
и ушел туда, где прохладно.
Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качели
звонко скрипели, и были бы с милю ростом.
Мама ждала себе принца, а дни недели
летели. В третий раз я была подростком
с плохим характером. И принца не возлюбила.
Ни рук его с крупными пальцами, ни сигарет.
Я его чашки с кошками вечно била
и на любой вопрос отвечала "нет,
спасибо, не надо". Он был высоким и сильным.
Позвал меня как-то в кино на двенадцать двадцать,
и там я услышала, как он смеется на фильме
для школьного возраста. И согласилась остаться
(а хотела сбежать из дома и стать пиратом).
Мы жили дружно, мама варила обеды,
и я приставала к ней "мама, роди мне брата!",
а она отмахивалась - мало мне вас, дармоедов.
С третьим мужем она прожила недолго,
потому что влюбилась в четвертого. Как в романах.
А он оказался бездельником высшего сорта
и в поисках денег рылся в моих карманах.
Потом напился, потом отказался бриться,
потом сказал как-то маме "да наплевать мне"
и она его выгнала. После чего жениться
он сумел еще дважды. А мама сказала "хватит".
Никаких больше свадеб, никаких доказательств
любви и верности. Никаких неразрывных оков.
И завела себе просто любовника, без обязательств.
А он рассказал мне, что у него есть кот.
Этот кот невидим, не прыгает, не бушует,
он не ловит мышей и не понимает слов,
но он все-таки есть, хотя и не существует,
и в душе от него тепло. И вокруг тепло.
Я спросила "а можно мне тоже такого?",
а он ответил - второго такого нет.
Но если хочешь, мы можем владеть им оба.
И я согласилась. И кот перешел ко мне,
хотя и частично. Мы не мешали друг другу,
мамин любовник, я и невидимый кот.
Мы просто жили, как у костра, по кругу
передавая фляжку с одним глотком.
и он не кончался. Но мама уже устала.
И про любовника мне говорила "тоска".
Они перестали встречаться, потом расстались,
и я не знала, где мне его искать.
А кот остался. Мамин любовник с нами
пока еще жил, говорил, что коты не теряются.
И это правда. Я это точно знаю.
А если кот остается - какая разница,
остаются ли люди. Призрачны их печали,
но вечны кошки. Печалям не выжить столько.
Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качали.
Долго-долго.