Один из самых приятных и редких моментов в жизни
Однажды, лет 15 назад, был в гостях на даче у моего коллеги (между Бердском и Новосибирском). Пришел знакомый коллеги, молодой (за 30) мужчина. Спортивный, загорелый, живой, к тому же - я знал об этом - доктор наук. Молодой доктор математических наук, это вызывает уважение. Это не философия, и здесь, во всяком случае я надеюсь на это, степень предполагает как минимум профессиональную выучку и силу интеллекта. Мы, за приготовлением шашлыков, разговорились, и выяснилось, что оба знаем поэзию. Очень быстро мы сошлись на увлеченности Верленом и оба согласились, что он из тех поэтов, как например, наш Пушкин, кто с трудом поддается переводу. Я сказал, что в общем и целом, в русском варианте он получается слишком трагической фигурой. В то время как его позу можно назвать траги-комической. Надрыв, экстцентричность, "тонкость", да это есть, но при этом ясность и прозрачность высказывания, доведенные до классицистского совершенства. Мы сошлись, что у Сологуба он выходит сатиром и циником, у Анненского - ходульным персонажем fin-du-sciecle, и даже у Пастернака все равно ему присуща русская тяжеловатость. И везде теряется та ясность и прозрачность чувств, которая есть в оригинале. Впрочем, мы тут же нашли уникальное попадание в точку, вспомнив другого поэта, который тоже оказался одинаково важен для нас обоих - Брюсова. Странным образом - мы отметили это, - да , парадоксальным образом, именно Брюсов, рассудочный до ремесленничества, часто ходульный и грубый, все же именно он - в своей страстном стремлении к ясной "определенности намерений" - в какие-то моменты совпал с первоисточником. И это несмотря на то (мы согласились и с этим общепринятым положением), что сама придуманная им теория поэтического перевода была умозрительна и ошибочна. Мы тут же нашли лучший пример удачного брюсовского перевода - "Целует клавиши прелестная рука" ("Le piano que baise une main frmso-fareast-font-family:"Times New Roman";mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language:
RU;mso-bidi-language:AR-SA">êle"), в котором искренность, серьезность, неуверенность, манерность выраженны совершенно цельным образом. - Никогда я не вел таких разговоров. Все мои увлечения поэзией, весь мой зачитанный пантеон из александрийцев, Вергилия, Уитмена, Блэйка, Гете, Сенгора и многих других, мои факультативные изучения французского и немецкого, вся моя изощренность, все это было втуне и только один раз, в тот день, среди шашлыков, вышло наружу и как-то реализовалось. Я вдруг с удовольствием ощутил себя в своей тарелке. (Жена потом сказала: Ты прямо разворковался, я тебя таким не видела.) Но этот праздник духа оказался очень коротким. В какой-то момент, когда мы уже со вкусом и обстоятельно продолжали наш диалог, мой собеседник сказал, что он пишет стихи. Я поджался и напрягся, ожидая нехорошего, поскольку печальный опыт показывает, что если культурный и образованный человек начинает заниматься поэзией, то скорее всего результатом этого будет некоторая разновидность умничанья. Все оказалось несколько хуже, чем я ожидал. Мой знакомый стал с радостью делиться новыми открытиями - новым поэтическим видением, новым пониманием жизни и людей, новым миром друзей и необычным кругом общения - поэтического, духовного, философского. Наконец он подошел к главному своему открытию - философии буддизма, и я совсем обмяк. Черт возьми! Ну почему обязательно вот так вот! На этом не закончилось, и он от буддизма перешел к Герману Гессе и ко всяким прочим контекстам, от которых у меня пропало желание продолжать разговор. Позже он принес мне свой небольшой сборник стихов (я заведовал тогда отделом культуры в редакции журнала, и он рассчитывал, что что-то удасться опубликовать). Книга - это что-то невообразимое! - была названа именем героя одного из романов Гессе и содержала соответствующие интерпретации, аллюзии и коннотации. С такой аффектированной вторичностью я еще не сталкивался. Я не стал отвечать и прекратил знакомство.
RU;mso-bidi-language:AR-SA">êle"), в котором искренность, серьезность, неуверенность, манерность выраженны совершенно цельным образом. - Никогда я не вел таких разговоров. Все мои увлечения поэзией, весь мой зачитанный пантеон из александрийцев, Вергилия, Уитмена, Блэйка, Гете, Сенгора и многих других, мои факультативные изучения французского и немецкого, вся моя изощренность, все это было втуне и только один раз, в тот день, среди шашлыков, вышло наружу и как-то реализовалось. Я вдруг с удовольствием ощутил себя в своей тарелке. (Жена потом сказала: Ты прямо разворковался, я тебя таким не видела.) Но этот праздник духа оказался очень коротким. В какой-то момент, когда мы уже со вкусом и обстоятельно продолжали наш диалог, мой собеседник сказал, что он пишет стихи. Я поджался и напрягся, ожидая нехорошего, поскольку печальный опыт показывает, что если культурный и образованный человек начинает заниматься поэзией, то скорее всего результатом этого будет некоторая разновидность умничанья. Все оказалось несколько хуже, чем я ожидал. Мой знакомый стал с радостью делиться новыми открытиями - новым поэтическим видением, новым пониманием жизни и людей, новым миром друзей и необычным кругом общения - поэтического, духовного, философского. Наконец он подошел к главному своему открытию - философии буддизма, и я совсем обмяк. Черт возьми! Ну почему обязательно вот так вот! На этом не закончилось, и он от буддизма перешел к Герману Гессе и ко всяким прочим контекстам, от которых у меня пропало желание продолжать разговор. Позже он принес мне свой небольшой сборник стихов (я заведовал тогда отделом культуры в редакции журнала, и он рассчитывал, что что-то удасться опубликовать). Книга - это что-то невообразимое! - была названа именем героя одного из романов Гессе и содержала соответствующие интерпретации, аллюзии и коннотации. С такой аффектированной вторичностью я еще не сталкивался. Я не стал отвечать и прекратил знакомство.