Последний день мира
Уже год мы периодически вспоминаем тот день. 17 февраля 2014-го. В Киеве, на Майдане в эти дни было затишье. То есть, конечно, постоянно что-то происходило: собирались на митинги, шли суды над арестованными автомайдановцами, в больницах дежурили возле пострадавших, защищая их от похищений милицией, спорили о дальнейших действиях, раздавали на Майдане "канапки"... Но ничего сравнимого с баталиями на Грушевского не происходило. Однако, становилось все яснее, что долго так продолжаться не может. Нам оставалось два дня до отъезда в Москву - на приговор нашим "болотникам".
В тот день мы почувствовали, что имеем последнюю возможность погулять по Киеву. И не стали рыскать в поисках очередного материала, а просто пошли бродить. День был очень странный. В феврале пахло весной. Погоды не было вообще никакой. Казалось, природа взяла паузу. Странный был свет - солнце светило и снег стаял почти повсюду, но освещение было необычайно холодным, голубым. Так бывает только в очень сильный мороз. И еще - на картинах или иконах. К тому же все было подернуто серебристой дымкой, обесцвечивающей все краски города.
Мы побродили по Подолу, поднялись Андреевским, полюбовались скульптурами в парке на Пейзажной аллее. Тихо было повсюду, а наверху - особенно. Редкий встреченный прохожий вдруг приобретал какой-то особый смысл. Мамаша с ребенком на детской площадке, молоденькая парочка - мальчишка несет рюкзачок своей подруги, как портфель одноклассницы на старой советской картине. Мужик во дворе копается в потрепанной иномарке. Парень артистической наружности безмолвно запускает огромные пузыри в пустынном парке. Стены, балконы, нереально чистое розово-голубое небо, нескончаемый закат.
Потом мы ели вареники в уютном кафе, уютом, обоями и ценами напоминавшем "неформальные" московские клубы начала 2000-х.
Потом мы все же спустились на Майдан. На Грушевского было почти пусто и тихо. Накануне по договоренности с правительством там разбирали баррикады, а "Беркут" отошел дальше, куда-то к Раде. Люди подходили, группками тихо говорили о чем-то, уходили. И вдруг над площадью понеслось церковное пение. На взгорке над улицей несколько человек во главе со священником молились о мире и спасении душ и жизней. Мы пошли к ним посмотреть и вдруг услышали позади себя будто эхо: стоявшие до этого тихо и разрозненно люди начали подхватывать молитву. Я заметил, что Анна рядом тоже повторяет про себя: "Дева Мария, матерь божья, помилуй нас!". Молитва разрасталась, плывя над черной неотмываемой копотью мостовой, покрытой, будто мхом или волосами, тонким слежавшимся слоем обожженных сплетенных проволочек - тем, что осталось от сотен сожженных здесь покрышек. Я никогда не забуду этого пронзительного ощущения ожидания, надежды и очень простой и ясной готовности принять все, что ждет впереди. А ждет что-то очень важное и большое, тяжкое, что и поднять-то почти не под силу, но надо.
По улице медленно, явно так же, как и мы, прогуливаясь и отдыхая, прошла группа медиков в яркой спецодежде. Обычные врачи из Киева и других городов. Среди них были те, с кем мы уже познакомились накануне. Одни приехали из Львова, взяв отпуск за свой счет. Другие - из Одессы. У них на Майдане был уже целый госпиталь в Доме профсоюзов. Назавтра сгорит при штурме, а раненных на руках будут перетаскивать в горку, в Михайловский собор.
Там же мы встретились с Сашей. Очень обычным киевлянином и очень тонким поэтическим человеком. У полуразобранной баррикады стоял грязный, но очень хороший дорожный велосипед. А рядом с ним - Саша. Велосипед оказался не его, но мы познакомились. Проговорили каких-то 15 минут, и уж год общаемся в сети, как большие старинные друзья. Тогда он сказал фразу, которую часто вспоминает Анна: "Разве это жизнь, когда мент - Бог?!" На следующий день он чудом остался жив с проломленной головой и сломанной рукой, но теперь все в порядке, за этот год у него родился сын.
Потом в палатке "Спильно ТВ" мы договаривались устроить через два дня телемост, транслируя прямо на Майдан, на большой экран на площади репортаж с приговора "болотникам" в Москве. Но на следующий день палатка "Спильнобачення" сгорела во время штурма Майдана "Беркутом".
Это был последний день мира. Наверное, если бы я себе представлял последний день мира, я вообразил бы его именно таким. Конечно, и до того были столкновения, погибло, кажется, трое (портреты Нигояна висели повсюду на Майдане). Но с тем, что предстояло, все пройденное не шло ни в какое сравнение. На следующий день Майдан пошел к Раде, началось побоище, потом всю ночь милиция и ВВ штурмовали Майдан, потом - "Небесная сотня", бросившаяся без оружия на автоматчиков. Потом - война.
В тот день мы почувствовали, что имеем последнюю возможность погулять по Киеву. И не стали рыскать в поисках очередного материала, а просто пошли бродить. День был очень странный. В феврале пахло весной. Погоды не было вообще никакой. Казалось, природа взяла паузу. Странный был свет - солнце светило и снег стаял почти повсюду, но освещение было необычайно холодным, голубым. Так бывает только в очень сильный мороз. И еще - на картинах или иконах. К тому же все было подернуто серебристой дымкой, обесцвечивающей все краски города.
Мы побродили по Подолу, поднялись Андреевским, полюбовались скульптурами в парке на Пейзажной аллее. Тихо было повсюду, а наверху - особенно. Редкий встреченный прохожий вдруг приобретал какой-то особый смысл. Мамаша с ребенком на детской площадке, молоденькая парочка - мальчишка несет рюкзачок своей подруги, как портфель одноклассницы на старой советской картине. Мужик во дворе копается в потрепанной иномарке. Парень артистической наружности безмолвно запускает огромные пузыри в пустынном парке. Стены, балконы, нереально чистое розово-голубое небо, нескончаемый закат.
Потом мы ели вареники в уютном кафе, уютом, обоями и ценами напоминавшем "неформальные" московские клубы начала 2000-х.
Потом мы все же спустились на Майдан. На Грушевского было почти пусто и тихо. Накануне по договоренности с правительством там разбирали баррикады, а "Беркут" отошел дальше, куда-то к Раде. Люди подходили, группками тихо говорили о чем-то, уходили. И вдруг над площадью понеслось церковное пение. На взгорке над улицей несколько человек во главе со священником молились о мире и спасении душ и жизней. Мы пошли к ним посмотреть и вдруг услышали позади себя будто эхо: стоявшие до этого тихо и разрозненно люди начали подхватывать молитву. Я заметил, что Анна рядом тоже повторяет про себя: "Дева Мария, матерь божья, помилуй нас!". Молитва разрасталась, плывя над черной неотмываемой копотью мостовой, покрытой, будто мхом или волосами, тонким слежавшимся слоем обожженных сплетенных проволочек - тем, что осталось от сотен сожженных здесь покрышек. Я никогда не забуду этого пронзительного ощущения ожидания, надежды и очень простой и ясной готовности принять все, что ждет впереди. А ждет что-то очень важное и большое, тяжкое, что и поднять-то почти не под силу, но надо.
По улице медленно, явно так же, как и мы, прогуливаясь и отдыхая, прошла группа медиков в яркой спецодежде. Обычные врачи из Киева и других городов. Среди них были те, с кем мы уже познакомились накануне. Одни приехали из Львова, взяв отпуск за свой счет. Другие - из Одессы. У них на Майдане был уже целый госпиталь в Доме профсоюзов. Назавтра сгорит при штурме, а раненных на руках будут перетаскивать в горку, в Михайловский собор.
Там же мы встретились с Сашей. Очень обычным киевлянином и очень тонким поэтическим человеком. У полуразобранной баррикады стоял грязный, но очень хороший дорожный велосипед. А рядом с ним - Саша. Велосипед оказался не его, но мы познакомились. Проговорили каких-то 15 минут, и уж год общаемся в сети, как большие старинные друзья. Тогда он сказал фразу, которую часто вспоминает Анна: "Разве это жизнь, когда мент - Бог?!" На следующий день он чудом остался жив с проломленной головой и сломанной рукой, но теперь все в порядке, за этот год у него родился сын.
Потом в палатке "Спильно ТВ" мы договаривались устроить через два дня телемост, транслируя прямо на Майдан, на большой экран на площади репортаж с приговора "болотникам" в Москве. Но на следующий день палатка "Спильнобачення" сгорела во время штурма Майдана "Беркутом".
Это был последний день мира. Наверное, если бы я себе представлял последний день мира, я вообразил бы его именно таким. Конечно, и до того были столкновения, погибло, кажется, трое (портреты Нигояна висели повсюду на Майдане). Но с тем, что предстояло, все пройденное не шло ни в какое сравнение. На следующий день Майдан пошел к Раде, началось побоище, потом всю ночь милиция и ВВ штурмовали Майдан, потом - "Небесная сотня", бросившаяся без оружия на автоматчиков. Потом - война.