verses
***
это место должно быть застроено или
заболочено или покрыто слоем космической пыли
или кармической или кондитерской сахарной пудрой
из сталинской пудреницы василисы премудрой
это место должно быть поругано опошлено под корень
ибо пошлости как любви всякий возраст покорен
это место должно быть прикрыто как срам тирана
и тогда-то мы все заживем, как заживает рана
***
В детстве в гостях у Мишеньки Гандельсмана
я ел печенье - треугольные "уши Амана",
однофамилец Мишеньки оказался прекрасным поэтом.
Я стал поэтом похуже, оба с большим приветом.
Но, в принципе, кто я такой, и сегодня речь не об этом.
Объединены еврейством, разделены океаном,
живут на свете Мишенька с Володечкой Гандельсманом.
Оба устойчивы к постсоветским житейским бурям.
Оба знают теперь, что такое Пурим.
А тогда, на фоне перманентной зари коммунизма,
нам не был понятен смысл символического каннибализма.
И за столом сидели два малолетних еврея
и с хрустом ели печенье - треугольные уши злодея.
Нет, Мишенька Гандельсман давно не в Одессе - или
в постнацистской Германии, а может быть в Израиле.
И некому мне испечь треугольные уши Амана,
хотя, конечно, Аман - не герой моего романа.
***
тем кто в окопах надоест рано ли поздно
что ночь темна холодна и небо беззвездно
что смерть хоть лениво а собирает жатву свою
и черт те что творится в родном краю
повернуть штыки традиция переворотов
больше врагов начинаешь ненавидеть воров и жмотов
за столиками в ресторанах в постелях у платных сук
кровь не вода из крови не выйдешь сух
в руках автомат пуля в стволе засиделась
никому не нужны ни подвиг ни слава ни смелость
но ненависть пригодится и жажда убийства жива
и сволочь-политика плетет свои кружева
а дни холодны хоть длиннее а ночи короче стали
весна не весна и война не война завершится едва ли
как в детской игре а-четыре мимо ранен убит
четвертый не лишний взрослый окопный быт
такой уж взрослый такой мужской двухсотый трехсотый
сегодня командуешь взводом завтра командуешь ротой
повернуть ли штыки или вновь затянуть пояса
все ниже и ниже беззвездные небеса
***
Воет ветер. Снежинки летают в испуге.
Вспоминается Пушкин, конкретно - стихи о вьюге.
Снег средне-русской возвышенности на украинском Юге
намекает на оккупацию. Встрепенувшись, мороз
покрывает стекла неповторимым узором.
Штурмом зима берет то, что не взяла измором,
ветер звучит погребальным церковным хором,
вьюга мчится и скачет. Сугробы сданы в обоз.
Продолжается действие, не прерываясь антрактом,
отмена всего стала свершившимся фактом.
К морю не выбраться. А интересно: как там
ветер взбивает смесь снега с прибрежным песком.
Вновь вспоминается Пушкин. Конкретно - бесы,
они домового хоронят в сером небе Одессы.
Играют ведьмину свадьбу во время бесовской мессы,
поземка движется змейкой, то есть - ползком.
Хорошо медведю - ему повезло с берлогой,
вспоминается Пушкин. Ни камина. ни кельи убогой,
ни няни Арины - простонародной и строгой.
Где же кружка вина. впрочем, вот и она!
Вьюга имеет цель. Наверное этой целью
проложить для грешников сладостный путь к безделью.
Не спеши к нам весна со своей капелью.
Сижу у окна, потягиваюсь со сна.
***
изранено тело мое и дух осквернен
и струпья на ранах моих запеклись
мой лекарь Христос пусть исцелит меня Он
пусть гибнет тело но дух вознесется ввысь
ибо тело мое сделано из земли
вернее из глины рукою великого гончара
обратно в землю грехи меня привели
сегодня я каюсь а нужно было вчера
но вчера я веселился и сидел за столом
и подруга смеялась вольной шутке моей
и летнее солнце сияло за оконным стеклом
и казалось вечным тепло окаянных июньских дней
***
за дураком бегут обзывают его дураком
несут повестку в военкомат или мандат в обком
поймают измерят сколько пядей во лбу
дурак бежит со всех ног чтоб обогнать толпу
у дурака две ноги а у толпы пятьсот
и вдвое меньше не слишком умных голов
у каждого ангел хранитель с небесных высот
следит за каждым чтоб был жив и здоров
плывут по небу прозрачные облака
сотни ангелов гонятся за ангелом дурака
как говорится догонят еще дадут
но это там в облаках дураку достанется тут
***
Если на кладбище, между надгробных плит,
тебе приятней ходить, чем между больничных коек,
значит ты - древнеримский философ-стоик,
и у тебя (пока) ничего не болит.
это место должно быть застроено или
заболочено или покрыто слоем космической пыли
или кармической или кондитерской сахарной пудрой
из сталинской пудреницы василисы премудрой
это место должно быть поругано опошлено под корень
ибо пошлости как любви всякий возраст покорен
это место должно быть прикрыто как срам тирана
и тогда-то мы все заживем, как заживает рана
***
В детстве в гостях у Мишеньки Гандельсмана
я ел печенье - треугольные "уши Амана",
однофамилец Мишеньки оказался прекрасным поэтом.
Я стал поэтом похуже, оба с большим приветом.
Но, в принципе, кто я такой, и сегодня речь не об этом.
Объединены еврейством, разделены океаном,
живут на свете Мишенька с Володечкой Гандельсманом.
Оба устойчивы к постсоветским житейским бурям.
Оба знают теперь, что такое Пурим.
А тогда, на фоне перманентной зари коммунизма,
нам не был понятен смысл символического каннибализма.
И за столом сидели два малолетних еврея
и с хрустом ели печенье - треугольные уши злодея.
Нет, Мишенька Гандельсман давно не в Одессе - или
в постнацистской Германии, а может быть в Израиле.
И некому мне испечь треугольные уши Амана,
хотя, конечно, Аман - не герой моего романа.
***
тем кто в окопах надоест рано ли поздно
что ночь темна холодна и небо беззвездно
что смерть хоть лениво а собирает жатву свою
и черт те что творится в родном краю
повернуть штыки традиция переворотов
больше врагов начинаешь ненавидеть воров и жмотов
за столиками в ресторанах в постелях у платных сук
кровь не вода из крови не выйдешь сух
в руках автомат пуля в стволе засиделась
никому не нужны ни подвиг ни слава ни смелость
но ненависть пригодится и жажда убийства жива
и сволочь-политика плетет свои кружева
а дни холодны хоть длиннее а ночи короче стали
весна не весна и война не война завершится едва ли
как в детской игре а-четыре мимо ранен убит
четвертый не лишний взрослый окопный быт
такой уж взрослый такой мужской двухсотый трехсотый
сегодня командуешь взводом завтра командуешь ротой
повернуть ли штыки или вновь затянуть пояса
все ниже и ниже беззвездные небеса
***
Воет ветер. Снежинки летают в испуге.
Вспоминается Пушкин, конкретно - стихи о вьюге.
Снег средне-русской возвышенности на украинском Юге
намекает на оккупацию. Встрепенувшись, мороз
покрывает стекла неповторимым узором.
Штурмом зима берет то, что не взяла измором,
ветер звучит погребальным церковным хором,
вьюга мчится и скачет. Сугробы сданы в обоз.
Продолжается действие, не прерываясь антрактом,
отмена всего стала свершившимся фактом.
К морю не выбраться. А интересно: как там
ветер взбивает смесь снега с прибрежным песком.
Вновь вспоминается Пушкин. Конкретно - бесы,
они домового хоронят в сером небе Одессы.
Играют ведьмину свадьбу во время бесовской мессы,
поземка движется змейкой, то есть - ползком.
Хорошо медведю - ему повезло с берлогой,
вспоминается Пушкин. Ни камина. ни кельи убогой,
ни няни Арины - простонародной и строгой.
Где же кружка вина. впрочем, вот и она!
Вьюга имеет цель. Наверное этой целью
проложить для грешников сладостный путь к безделью.
Не спеши к нам весна со своей капелью.
Сижу у окна, потягиваюсь со сна.
***
изранено тело мое и дух осквернен
и струпья на ранах моих запеклись
мой лекарь Христос пусть исцелит меня Он
пусть гибнет тело но дух вознесется ввысь
ибо тело мое сделано из земли
вернее из глины рукою великого гончара
обратно в землю грехи меня привели
сегодня я каюсь а нужно было вчера
но вчера я веселился и сидел за столом
и подруга смеялась вольной шутке моей
и летнее солнце сияло за оконным стеклом
и казалось вечным тепло окаянных июньских дней
***
за дураком бегут обзывают его дураком
несут повестку в военкомат или мандат в обком
поймают измерят сколько пядей во лбу
дурак бежит со всех ног чтоб обогнать толпу
у дурака две ноги а у толпы пятьсот
и вдвое меньше не слишком умных голов
у каждого ангел хранитель с небесных высот
следит за каждым чтоб был жив и здоров
плывут по небу прозрачные облака
сотни ангелов гонятся за ангелом дурака
как говорится догонят еще дадут
но это там в облаках дураку достанется тут
***
Если на кладбище, между надгробных плит,
тебе приятней ходить, чем между больничных коек,
значит ты - древнеримский философ-стоик,
и у тебя (пока) ничего не болит.