Аморийская этика и дух античности
Одним из самых сложных вопросов, вставших передо мной при работе над «Божественным миром», был следующий: как совместить антураж и дух прекрасной античности, столь милой сердцу автора, с высочайшим уровнем технологического развития, необходимым для сюжета?
Здесь стоит напомнить, что, в отличие от Говарда, Мартина, Кея и многих других мастеров эпического фэнтези, я помещаю действие отнюдь не в воображаемое Средневековье, а в, собственно, альтернативный мир, который этого Средневековья избежал; оно есть лишь у варваров, как присущее именно им состояние вещей, свидетельствующее об их неизбежной отсталости.
Аморийская же империя, где происходит основное действие и которая составляет цивилизационную доминанту «Божественного мира», - это, если угодно, «Византия победившего стимпанка», как если бы в такой Византии роль пара взял на себя эфир, а вместо нашего Христа были «звёздные боги» Дэникена, которые не только прилетели, даровали Знания, но и остались наблюдать. В Аморийском мире нет магии - всё, что на неё похоже, суть технологии.
Поэтому когда при обсуждении Pax Amoria на Форуме альтернативной истории один из комментаторов сказал, мол, достаточно пары современных бомбардировщиков типа Б-2, чтобы «накостылять» аморийцам с их тихоходными аэросферами, я изумился: неужели этот человек не понимает, какими ресурсами на самом деле располагает Богохранимая, в буквальном смысле слова, империя? Другое дело, все эти ресурсы, возможности и технологии Империи не выставляются напоказ, напротив, тщательно скрываются - в том числе, и от неё самой, от простых аморийцев. Хотя в тексте множество намёков: и на телепортацию, и на искусственный интеллект, и на оружие, более страшное, чем ядерное - «Сияние тысячи солнц». Так что доведись каким-нибудь чужим «бомбардировщикам» всерьёз напасть на Аморию - они были бы попросту стёрты из реальности «Божественного мира», причём навряд ли сами поняли бы, как.
Поэтому же ересиарх Янус Ульпин, злейший враг своей бывшей Родины, прекрасно понимает, что в открытом силовом противоборстве её не одолеть. Невозможно создать армию, которая могла бы захватить Империю - но можно сделать так, чтобы Империя пала перед такой армией сама, в силу внутренней слабости и собственного разложения. Как пал в нашей реальности Рим перед ордами варваров. Как пала Византия перед османами. И никакие технологии тогда не защитят погрязшую в грехе цивилизацию, как не помог ромеям «греческий огонь». «Боги не станут спасать тех, кто не хочет спасти себя сам», - это рефрен не только романа «Боги выбирают сильных», но и всех остальных книг.
Сам воздух аморийского общества настолько пропитан постоянным присутствием «богов», пусть и невидимых, но вездесущих, что это общество, по духу, может быть только античным. Ибо только античность позволяла людям сосуществовать с богами, не ущемляя их, людей, свободы воли и творческой активности.
Для аморийцев древние цивилизации - Египет, Греция и Рим - такая же культурно-историческая база их Империи, как привнесённое «богами» аватарианство - основа идеологическая. Амориец, в отличие от нашего современника, не убил в себе римлянина, а усилил его. Амориец ощущает себя одновременно римлянином, эллином и египтянином, если угодно, более высокого порядка. Амориец не может существовать вне античности хотя бы потому, что там его корни, и он прекрасно понимает, какое могучее древо выросло из этих корней.
И вот этот благочестивый амориец читает утреннюю прессу, а потом спешит на стадион, смотреть состязания колесниц - или даже в нём участвовать! Одно другого не исключает.
Ниже я предлагаю вам фрагмент романа «Воскресшие и мстящие», в этом небольшом фрагменте есть и настоящая пресса, и настоящая же колесница. Рассказ ведётся от имени Софии Юстины, главной героини приквел-трилогии. Он в достаточной мере характеризует и саму героиню, и нравы общества, в котором она живёт.
…Это было ужасно. Могло сложиться впечатление, что весь пятимиллионный космополис, а с ним и вся Империя, только тем и заняты, что обсуждают предстоящий прием в фамильном дворце Марцеллинов и возвращение Софии Юстины!
Мой пылкий Марс еще больше раззадорил слухи, явившись вместе со мной. Всю дорогу от Эсквилинского аэропорта до Княжеского квартала нас преследовали репортёры, и у меня родилось подозрение, что дядя предумышленно подстроил это.
В Княжеском квартале мы расстались: Марс отправился в свой дворец, я - в свой. Мое многомесячное отсутствие сказалось на порядке. Я была усталая и злая - на дядю, на Юния, на Марса, на себя, из-за своего живота, - и вдобавок мои слуги и рабы не вышли встречать хозяйку, попрятались, как мыши; сверх того, эти злополучные не приготовили мне горячую ванну! Я их заставила об этом пожалеть. Я вызвала майордома, который работал у Юстинов без малого тридцать лет, и немилосердно уволила его; затем уволила еще пятнадцать служек; новому майордому я велела составить список нерадивых рабов, которых следует немедленно продать. Из-за моих решений во дворце переполох случился, и все рабы собрались, чтобы молить меня о снисхождении. Воистину, забыли, с кем имеют дело! Я им велела передать, что всякий недовольный мной будет не просто продан на Агоре, а продан в Оркус, на каменоломни, - и тотчас недовольных след простыл; однако я на этом не закончила и всё же приказала майордому продать кого-нибудь на каменоломни Оркуса, для вящей острастки остающихся.
Разделавшись с рабами, я не обрела покоя. Пришлось отбиваться от назойливых репортёров, которые разве что в окна не лезли. Я велела запереть ворота и никого из репортёров не пускать. Однако никто из них и не ушел; дворец Юстинов окружила плотная толпа газетчиков и зевак; казалось, те и другие вот-вот перегрызут ограду и ворвутся внутрь… Это было первое приятное впечатление: выясняется, что длительное отсутствие в столице никак не отразилось на моей популярности.
Я окунулась в ванну… но наслаждаться долго не пришлось: мне сообщили, что прибыл князь Леонтий Виталин и с ним еще пять видных сенаторов от нашей фракции. Едва отделалась от них, явились два министра прежнего правительства, затем пришли университетские друзья, следом за ними еще сенаторы… казалось, визитерам конца не будет! Я не могла принять их всех; что до моих желаний, то первым из них было - стать невидимкой, исчезнуть, испариться!
Лишь в полночь поток незваных посетителей иссяк. Не помню, как добрела я до постели, не помню, как явился Марс и как ушел, и почему ушел, не помню, как попала в объятия Морфея… Но помню, снилось мне, что я сова и что ко мне слетаются разные птицы, покоя нет от них, от свиста их и клекота, и всех интересует только один вопрос: когда я наконец возьмусь за штурм орлиного гнезда?.. как будто у совы не может быть иных желаний!
А утром принесли мне свежий номер «Народного дела», главной плебейской газеты, - я и забыла, что есть такая злобная газета, - и там, за подписью небезызвестного Гурия Леонида, была опубликована большая мерзкая статья «Минерва снова рвётся на Олимп?», с такими вот словами: «Нам, людям из народа, ее бояться ни к чему. София Юстина выглядит усталой и смущенной; куда и подевалась ее хвалёная уверенность в себе! И красота ее как-то поникла, лишилась свежести. Злосчастные сторонники Софии вчера уразумели, что возвратилась не могучая Минерва, но бледная Минервы тень…».
Я призвала всю свою волю и заставила себя прочесть гнусный пасквиль до конца. В такие моменты досада меня снедает, что мы не варварское государство и что нельзя просто закрыть эту зловредную газетку, а жалких пасквилянтов жестокой смертью поразить. Ну что же… Я по-другому им отвечу, как подобает отвечать в цивилизованной стране. Они заплатят мне за «красоту», которая «как-то поникла». Я покажу им «бледную Минервы тень». Они у меня позавидуют рабам, которых нынче ждут каменоломни Оркуса.
Но это не сейчас произойдет, а позже, когда рожу я… и разберусь с друзьями.
Я пригласила лучших своих гримеров и цирюльников - и к середине дня они, под моим руководством и следуя моим указаниям, сделали из Софии Юстины вторую Нефертити.
Пурпурно-золотистый египетский синдон был богато украшен драгоценными перьями, особенно на животе, и так, что догадаться о моей беременности стало невозможно. Синдон казался невесомым, почти прозрачным; помимо него, на мне были лишь ожерелье-усх с пекторалью, легкие сандалеты и венец со змеей-уреем, который укрепили на лбу. Волосы мои заплели в бесчисленные локоны и косички, по моде уисского царства, и вышло так, что эти волосы, спускающиеся до талии, скрывали мой стан больше, нежели одежда. Руки и плечи я вовсе укрывать не стала, даже прозрачными одеяниями, на запястьях были золотые браслеты со скарабеями… навряд ли, разумеется, царица Нефертити была такой же неисправимой эксгибиционисткой, - но пусть отыщется хотя бы один ханжа, который осудить меня посмеет! И если завтра Гурий Леонид напишет в своей гнусной газетенке, мол, красота моя поникла, - его поднимут насмех, да и только.
Вот так одевшись, я отправилась к Марцеллинам. Сказать вернее, села я в карету, чтобы ехать к Марцеллинам, но скоро поняла: в карете добираться можно целый час, хотя наши дворцы стоят друга от друга на расстоянии всего в полгермы. Словно весь город собрался на праздник: кареты и мобили, десятки всадников, ждущих своей очереди проехать, - и тысячи зевак!
Я представила, как моя карета будет ползти, подобно черепахе, - моя, Софии Юстины, карета! - и поняла: это не для меня. Шальные мысли, как быстро и красиво добраться на прием, пронеслись в моем мозгу; я выбрала одну и приказала срочно подготовить колесницу.
Новый майордом испуганно воззрился на меня: задачи он не понял, но и переспросить боялся.
- В музее дворца есть колесница, наподобие древнеегипетской, - пояснила я. - Она должна быть на ходу. Вы поняли меня? Должна быть!
Через полчаса колесница, запряженная тройкой вороных коней, стояла во внутреннем дворе. Не говоря ни слова, я взобралась на колесницу, взяла бич и поводья.
Дерзить - так до конца, а там рассудят боги!
Только бы не оступиться… последний раз я управляла колесницей десять лет тому назад, и та колесница была явно надежнее, чем эта.
Но виду я не показала, что боюсь, гордо расправила плечи, натянула поводья - и погнала коней!
Народ, увидев меня на древней колеснице, в смущающих привычные устои облачениях, сперва опешил. Пока ворота отворялись, я сделала круг вокруг статуи Юста Фортуната, великого пращура моего. Скакуны были покорны, уверенность меня переполняла, - а кстати, интересно, стоит ли презренный Гурий Леонид в этой толпе? - я быстро выехала из ворот, правя коней на толпу, толпа отпрянула… я рассмеялась и звучно воскликнула:
- Дорогу Софии Юстине!
Что тут началось! Словно не в мирном космополисе я оказалась, а среди греческого войска, штурмующего Илион. Приветственные крики обрушились со всех сторон, и я разобрала лишь:
- Да здравствует София! - а кто-то, видно, прочувствовав мой образ, громко воскликнул:
- Слава Софии, царице Всех Земель!
С «царицы» меня вскоре сделали «богиней», «Новой Исидой»… но я почти не слушала их восхваления, следила за собой и за конями… О, если оступлюсь, если паду я с триумфальной колесницы, позора моего вовек столица не забудет! А что напишут Гурий Леонид и тысяча ему подобных?
Нет, нет, я не доставлю им такого торжества, я не имею права на позор!
Я ехала вперед на колеснице, и все - и праздная толпа, и экипажи, мобили, всадники - все расступалась предо мной. Ко мне тянулись руки, но не схватить, а словно прикоснуться, к величию и красоте… Нет, это невозможно описать! Это было счастье… я упивалась их восторгом, и радостно мне было, что яркий образ мой народу нравится, дарует услаждение среди мирских забот…
У дворца Марцеллинов я встретила Юния. Он смотрел на меня распахнутыми глазами, и неясно было, чего больше в его взгляде, восхищения или страха… Он подал руку мне, я приняла ее и сошла с колесницы. Толпа, оставшаяся за оградой, ответила на это разочарованным ревом. Юний поцеловал мою руку и взволнованно промолвил:
- Ты по ошибке родилась в нашем столетии, Софи. Будь ты на месте Клеопатры, не юный Цезарь бы вошел в Александрию - твои, великомощная, войска бы взяли Рим!
- Ну, это никогда не поздно! Разве не видишь: я репетировала свой триумфальный въезд на Квиринальский холм, - поддразнила я Юния.
- А о ребенке ты подумала? - спросил он вдруг. - Что сталось бы с твоим ребенком, если бы ты упала с этой колесницы?
- Я не могла упасть - ни с колесницы, ниоткуда! - отрезала я и обратила его взор на публику: - Они бы не позволили упасть! Скорее звезды с небосклона упадут, чем ты увидишь меня павшей!
- Ты вся в этих словах, Софи… А ты не думаешь, что может наступить момент, когда прискучат им твои экстравагантные поступки?
- Мы это как-нибудь обсудим. Но не сейчас. Сегодня я желаю развлекаться! Пойдём, поздравим Доротею.
Юний изумленно посмотрел на меня. Наверное, ему показалось, что он ослышался: я предлагала поздравить нам вместе, ему и мне!
- Ты разве мне не муж, Юний Лонгин, и разве не твое дитя растет в чреве моем? - я послала ему игривую улыбку и увлекла за собой.
- Когда вдруг сваливается на меня такое счастье, страшно становится: успею ли познать его, - пробормотал Юний, но сопротивляться «счастью» не стал.
Mirrored from Борис Толчинский.